Эфраим Севела - Моня Цацкес – знаменосец
– Почему ты так уверен?
– По двум причинам.
– Каким?
– Политическим.
– Ух ты какой! – заиграл бровями подполковник Штанько. – Политически грамотный. Ну, растолкуй нам, дуракам, почему тебя нельзя послать на героическую смерть и какая из этого выйдет политическая ошибка.
– Во-первых, – Моня спрятал свою бритву и указательным пальцем правой руки загнул левый мизинец, – у меня не чистая пролетарская биография. Я был буржуй. Эксплуататор, как справедливо говорит на политзанятиях наш агитатор товарищ Пизмантер. У меня в парикмахерской были два подмастерья, и я их жестоко эксплуатировал. Я же не знал, что к нам скоро придет советская власть, а то бы я с ними был помягче. Но что было, то было, и правду скрывать от советской власти не хочу.
Участники совещания переглянулись, и лица их выразили полное согласие с доводами рядового Цацкеса. Особенно усердно кивал старший политрук Кац, который не мог допустить, чтобы человеку с нечистой пролетарской биографией доверяли такую героическую смерть.
– Во-вторых, – с нарастающим воодушевлением загнул Моня второй палец, нашей дивизии нужен литовский герой. А не литовский еврей. В Литовской дивизии подвиги надо уступать литовцам. Это будет политически правильно.
– Ай да Цацкес! – восхитился Штанько. – Мудер, брат. Ничего не скажешь. А какого литовца ты посоветуешь? Их-то у нас не густо.
– Я знаю! – вскочила Циля Пизмантер, и грудь подпрыгнула вместе с ней и еще долго колыхалась. – Почтальон Валюнас. Он не строевой, его любой заменит. И биография чистая, что редко бывает. Из беднейших крестьян. Чистокровный литовец. Из Юрбаркаса. И хорошо будет выглядеть на портрете.
Старший политрук Кац ничего не смог возразить. Остальные одобрительно закивали. Кандидатуру Йонаса Валюнаса в Герои Советского Союза посмертно утвердили.
Дальше все шло как по нотам. Почтальон Йонас Валюнас, человек простой и малоразговорчивый, принял новость без особой радости, по и прекословить не стал: надо, так надо. Все равно погибать. Так уж лучше умереть, как начальство прикажет.
Но Йонас выставил одно условие: дать ему перед смертью отвести душу – попить спирта вволю.
Просьбу уважили. Кое-что – выделил медсанбат, остальное добавил из своих личных запасов командир полка.
У Йонаса началась прекрасная жизнь. От несения службы его освободили. Полковые портные сшили ему по мерке новое обмундирование из офицерского сукна: предстояло делать фотографию для газеты – последний портрет героя перед совершением подвига. И потом это обмундирование будет хорошо выглядеть на похоронах. На кухне ему давали хлеба без нормы, отваливали тройную порцию супа и добавляли мяса из офицерского котла. Йонас разгуливал как именинник по расположению полка – сыт, пьян и нос в табаке. Пил он в одиночку, разбавляя спирт водой. Или на пару с подполковником Штанько, уже не разбавляя. а запивая спирт водой, чтобы уважить обычай командира.
Они запирались в штабном блиндаже, выставляя всех посторонних, и совсем на равных, как два закадычных друга, хлестали спирт и коротали время в задушевных разговорах.
– Вот я тебе, если честно сказать, завидую, – бил себя в грудь подполковник Штанько. – Я – командир полка, а звание Героя мне не светит. Ты – рядовой. извини меня, лапоть, а Золотая Звезда тебе обеспечена… Несправедливо это…
– Так точно… – соглашался почтальон.
– Тут, понимаешь, еврейчики норовили перехватить золотую звездочку. Забегали, запрыгали, а им – стоп! А ну, кыш отсюда! Хер вам, а не звезду героя! Наш человек получит! И тебя, понимаешь, русского человека, назначил.
– Я… не совсем… русский… – пытался уточнить Йонас Валюнас.
– Ну, литовец… – нехотя уступал Штанько. – Какая разница? Лишь бы не еврей. Не люблю… ихнего брата…
– И я, – охотно соглашался почтальон.
– А вот Родину – люблю!
– И я… – уже не так охотно соглашался почтальон.
– Давай выпьем!
– Давай.
Кроме рядового Йонаса Валюнаса, литовца, из беднейшего крестьянства, беспартийного, но уже подавшего заявление в партию, для повторения подвига Александра Матросова нужен был еще и дот. Вражеский. С амбразурой, расположенной так, чтоб ее было удобно закрыть человеческой грудью. И чтоб оттуда стреляли в это время. Иначе как награждать Валюнаса посмертно?
На всей линии противника перед расположением полка даже в бинокль не просматривался ни один дот, подходящий для совершения такого подвига. Правда, стоял на нейтральной полосе подбитый танк. На одной гусенице, без движения. Немцы иногда заползали туда и постреливали из пулемета. На худой конец, можно было лечь на этот пулемет и заставить его замолчать.
В тот день, когда этот танк подбили, командир полка, который, бреясь, любил порассуждать со своим парикмахером, сказал Моне:
– Слушал сюда, Цацкес. На нашем участке подбит немецкий танк. Один. Запомни. А кто стрелял по танку? Мы – раз. И послали рапорт выше: мол, один подбитый танк на нашем счету. Артиллеристы – два. И они послали рапорт. Один подбитый танк, мол, на нашем счету. Дальше. Бронебойщики – три. Тоже себе записали этот танк. Авиация бомбила? Бомбила. Значит, четыре рапорта пошло в ставку. Там суммируют: подбито четыре немецких танка. А в сводке читаем: пять! Дали круглую цифру.
Повторить, подвиг Александра Матросова Ионасу Валюнасу не довелось. Упился до белой горячки и едва не откусил ухо подполковнику Штанько. Командиру полка наложили повязку, и он из строя не выбыл. Рядового Валюнаса в связанном виде доставили в госпиталь, а оттуда быстренько спровадили подальше в тыл, в специальное лечебное заведение.
Старший политрук Кац собрался подыскивать замену Валюнасу среди полковых литовцев, но тут на одном из участков советско-германского фронта был совершен новый подвиг, затмивший прежний, и из Политуправления последовала команда сделать его примером для каждого советского солдата. Удостоенный посмертно звания Героя Советского Союза, рядовой Юрий Смирнов, попав в плен к врагам, был распят ими на кресте, но не выдал военную тайну.
У начальства появились новые заботы-найти достойного кандидата из литовцев, готового повторить подвиг Юрия Смирнова и гордо умереть на кресте.
Рядовой Моня Цацкес в эти дни старался на всякий случай не попадаться на глаза начальству.
Погоны
В последних боях полк понес большие потери, свежего пополнения не поступало, и командование выскребло резервы из всех щелей и отправило на передовую в поредевшие роты. Личный парикмахер командира полка и полковой знаменосец рядовой Моня Цацкес попал в минометную роту лейтенанта Брохеса. Туда же загремел и полковой писарь Фима Шляпентох.
Судьба не давала им разлучиться. А так как несчастья липли к Шляпентоху как мухи на мед, то Моня Цацкес уже не сомневался, что минометная рота лейтенанта Брохеса обречена.
Минометчики занимали позицию в самом неудобном месте – в болотистой низине, а противник сидел на господствующих высотках и расстреливал их по своему выбору, как на огневых учениях.
Стоял поздний февраль. Оттепель сменилась холодами. Зарыться глубоко в землю не позволяла вода, заполнявшая любую выемку ледяной болотной жижей. Окончательно добивал пронизывающий ветер.
Случись такое в мирное время, все евреи минометной роты во главе с лейтенантом Брохесом свалились бы с высокой температурой, захлебнулись от простудного кашля и соплей. Короче говоря, вышли бы из строя. А кое-кто отправился бы прямиком на кладбище.
На войне действуют свои законы. Они распространяются и на медицину тоже. Люди спали мокрые на пронизывающем ветру, и хоть бы один чихнул для приличия. Как деревянные. За исключением рядового Шляпентоха. На его вогнуто-выгнутом узком лице и на цыплячьей шее выскочили фурункулы фиолетового цвета и в таком количестве, что их могло бы хватить на полроты.
Он тяжко страдал. Не меньше тех, кто был ранен немецкими осколками и оставался в строю, потому что эвакуировать раненых в тыл не представлялось возможным – противник держал все линии сообщения под постоянным огнем. Даже по ночам. Освещая мертвым дрожащим светом ракет болотистое пространство до самого штаба полка.
Минометчики остались без боеприпасов. Стволы ротных минометов сиротливо разевали в февральское небо голодные рты – на позиции не осталось ни одной мины. Израсходовали даже неприкосновенный запас. В винтовках – по обойме патронов. Курам на смех, если немцы вздумают атаковать. Да еще у лейтенанта Брохеса сохранилась граната-«лимонка», которую он приберег на случай безвыходного положения, чтоб взорвать себя и кто еще пожелает из евреев.
Несколько попыток доставить на позицию боеприпасы кончились плачевно. Солдаты, которые волокли из тыла ящики с минами, остались лежать в болоте, простроченные пулями, как стежками швейной машины.
Продовольствие кончилось еще раньше боеприпасов.
