Чарлз Буковски - Голливуд
— Привет, малыш, — сказал я.
Зал стремительно наполнялся. Люди все были незнакомые. Я регулярно сигнализировал официанту, чтобы не обносил нас. Наконец он бухнул на стол полную бутылку.
— Когда кончится, я принесу другую.
— Спасибо, труженик ты наш.
Сара подала мне завернутый в бумагу презент для Гарри Фридмана. Я положил его на колени.
Появился Джон и подсел к нам.
— Рад, что вы с Сарой здесь, — сказал он. — Поглядите, что за публика: и ворье, и киллеры, пробы ставить негде!
Джону все это нравилось. Он парень с воображением. Это помогает ему в жизни — и днем, и ночью.
Вскоре в зал вошел какой-то ужасно важный тип. Послышались аплодисменты.
Я кинулся к нему с деньрожденным подарком.
— Мистер Фридман, поздравляю…
Джон схватил меня за полу пиджака и подтянул назад к столику.
— Осади, это не Фридман! Это Фишман.
— Ах ты!.. Я сел.
И заметил, что Виктор Норман по-прежнему ест меня взглядом. Я отвернулся первым. Он смотрел на меня так, будто глазам своим не верил.
— Ладно, Виктор, — громко сказал я. — Ну, снял я штаны перед почтенной публикой, так что ж теперь — мировая война, что ли, разразится?
Он отвел глаза.
Я встал и пошел в сортир.
Я маленько заплутался и попал на кухню. Там сидел водитель автобуса. Я достал кошелек, вынул десятку. Сунул ему в кармашек футболки.
— Я не могу это принять, сэр.
— Почему?
— Не могу, и все.
— Все берут чаевые. Почему вам нельзя? Кстати, я всю жизнь мечтал водить автобус. Я вышел, вырулил в зал и сел на место.
Сара наклонилась ко мне и прошептала: «Тут без тебя Виктор Норман подходил. Сказал, что, мол, очень благородно было с твоей стороны никак не отозваться о его писанине».
— Молодец я, а, Сара?
— Еще бы!
— Разве я не хороший мальчик?
— Замечательный!
Я посмотрел в сторону Виктора Нормана, поймал его внимательный взгляд. Кивнул головой и слегка подмигнул.
Тут наконец вошел настоящий Гарри Фридман. Кое-кто поднялся и зааплодировал. Прочие уже притомились для таких жестов.
Фридман сел за стол, ему тотчас подали угощенье. Пасту. Нам всем тоже разнесли пасту. Фридман принялся за еду и целиком ушел в это занятие. Сразу было видно, что поесть он не дурак. Фигура тому соответствовала. Оделся он в старый костюм и поношенные ботинки. У него была крупная голова, толстые щеки. Он запихивал пасту в рот огромными порциями. Глаза у него были тоже большие, печальные и глядели с подозрением. Увы, он жил не на облаке. На мятой белой рубашке не хватало одной пуговицы, и в прореху выглядывал голый живот. Фридман напоминал младенца, который вырвался из-под опеки, раздулся в размерах и почти превратился во взрослого мужчину. В нем чувствовалась притягательная сила, но беда вам, коли вы ей поддадитесь — вашей слабостью не преминут воспользоваться. Галстука он не повязал. С днем рождения, Гарри Фридман!
В зал вошла молодая женщина в полицейской форме. Она подошла прямо к Фридману.
Гарри Фридман перестал жевать и осклабился. Губы его лоснились от пасты.
Дама-полицейский сняла с себя форменку и блузку. Титьки у нее были выдающиеся. Она тряхнула ими перед носом у Фридмана и провопила:
— Вы арестованы!
Все захлопали. Не знаю, почему.
Фридман сделал жест рукой, приглашая ее нагнуться к нему. Она повиновалась, и он что-то прошептал ей на ухо. Никто не расслышал его слов. Что он сказал?
— Пригласи меня к себе. Увидишь, как мы поладим.
— Что-то ты стала забывать старых друзей.
— Зайди ко мне в контору. Я устрою тебя в кино.
Дама-полицейский надела блузку, форменку и удалилась.
Народ потянулся к Фридману с приветствиями и поздравлениями. Он смотрел, никого не узнавая. Потом быстро покончил со жратвой и принялся пить. Выпить он тоже был не дурак. Мне это понравилось.
Он потихоньку расслабился и стал гулять между столиками, перебрасываясь словечком-другим с гостями.
— Боже, — сказала Сара, — погляди-ка!
— А что?
— У него макаронина прилипла к губам — и никто ему об этом не скажет!
— Вижу-вижу! — сказал Джон.
Гарри Фридман все ходил между народом и беседовал. И никто не заикался насчет макаронины. Наконец он приблизился к нам, оказался через столик от нашего. Я поднялся с места и подошел к нему.
— Мистер Фридман, — начал я.
Он повернул ко мне монструозное лицо гигантского младенца.
— Да?
— Стойте-ка!
Я протянул руку, подцепил пальцами макаронину и отклеил от его рта.
— Вы так с ней и ходили. Извините, я не выдержал.
— Спасибо.
Я вернулся к нашему столику.
— Ну, и как он тебе? — спросил Джон.
— По-моему — прелесть.
— Я же говорил. В жизни ничего подобного не встречал, если не считать Лидо Мамина.
— Все равно ты поступил очень благородно — снял с него эту дурацкую лапшу. Ведь никто больше не осмелился!
— Я вообще ужасно благородный.
— Ой ли? И какие же благородные поступки за тобой числятся?
Наша бутылка опустела. Я подал знак официанту. Он насупился, но принес новую.
А я так и не смог вспомнить своего благородного поступка. Чтоб был недавний…
Начался предсъемочный период. Все вроде шло гладко. Потом позвонил Джон.
— Беда.
— Что стряслось?
— Фридман и Фишман…
— Что они выкинули?
— Пытаются выпихнуть моих продюсеров — Тима Радди и Лэнса Эдвардса.
— Радди я знаю, а кто такой Эдвардс — понятия не имею. В чем дело-то?
— Эти ребята давно со мной. Вложили деньги и время. А теперь Фридман и Фишман намерились дать им под зад коленкой. Давят на меня со всех сторон. Инвестиции срезают. У «Файерпауэр» дела пошли худо. Их акции поднимались до сорока пунктов, а сейчас их сбрасывают по четыре.
— Хреново.
— Они наседают: избавляйтесь, мол, от этих ребят, они нам ни к чему! — Но мне, отвечаю, нужны. — На кой черт? — спрашивают. — Я с ними подписал контракт. — Да что такое контракт! — говорят. — Это бумажонка, которую взять да и выбросить!
— Не слабо.
— Жмут и давят, давят и жмут… И будут жать, покуда все масло из меня не выжмут. Я уже согласился сократить съемочный период с тридцати четырех до тридцати двух дней. Бюджет скукоживается… Им не нравится мой звукооператор. Хотят взять подешевле. И главное, говорят, гони в шею своих продюсеров, они нам на фиг не нужны.
— Что думаешь делать?
— Не могу я выкинуть Тима и Лэнса. Мы вот с какого конца решили попробовать. Завтра я и Тим завтракаем с одним адвокатом. Его весь Голливуд знает. Одно упоминание его имени нагоняет страху. Он все может. А Тиму он кое-что задолжал. После завтрака мы заедем к Фридману и Фишману и адвоката этого прихватим. Хорошо бы и ты за компанию прошвырнулся, а? Сможешь?
— Конечно. Куда и когда?
Завтракали у «Муссо». Заняли большой стол в углу. Заказали и выпивку. К нам подтягивался народ перекинуться словечком с юридическим светилом. Правда, все просто дрожали перед ним от страха. Но светило вел себя крайне великодушно. На нем был очень дорогой костюм.
Адвокат, Лэнс и Джон разработали стратегию отношений с Фридманом и Фишманом. Я в это дело не вникал. Командовал юрист: ты скажешь то, а ты — сё. Этого не говори, я сам скажу. И все в таком духе.
Адвокаты, врачи и дантисты обирают людей до нитки. Писателям остается помирать с голодухи, кончать жизнь самоубийством или сходить с ума.
Завтрак закончился, мы разошлись по машинам и поехали к зеленому билдингу, где нас ожидали Фридман и Фишман. Мы договорились собраться у подъезда.
Секретарша проводила нас в кабинет Гарри Фридмана, и не успели мы войти, как Фридман встал из-за стола и начал с места в карьер:
— Сожалею, но ваши ребята обанкротились, и тут ничем не поможешь. Эти двое должны выйти из дела. Мы не можем тащить их на своем горбу. Мы не благотворительная организация.
Мы расселись вдоль стенки.
— Мистер Фридман, — начал Джон, — я не могу обойтись без этих людей, они знают суть дела. Фридман, по-прежнему стоя, оперся костяшками пальцев о столешницу.
— Незаменимых нет! Тем более когда речь идет об этих господах. Зачем они нам? Ну ответьте, зачем?
— Они мои сопродюсеры, мистер Фридман…
— А я генеральный продюсер! Я главнее! И я в них не нуждаюсь! Кровососы! Пиявки!
За спиной Фридмана отворилась дверь, и вошел Фишман. Он был не таких внушительных размеров, как Фридман. Фишман обошел вокруг партнера. Он был шустренький. Выходя на второй круг, он прокричал:
— Пиявки! Пиявки! Пиявки!
И юркнул в ту же дверь, за которой, наверное, находился его кабинет. Фридман опустился в кресло. Он наверняка знал, кого мы к нему привели. Сидя за столом, он сказал уже вполне мирно:
— Нам никто не нужен.
