Чарлз Буковски - Голливуд
— Мне необходим Мак. Я знаю его как режиссера. Я ему доверяю, — сказал Том.
— А мне не доверяешь? — спросил Джон.
— Дело не в этом. Просто мне с Маком проще работать.
— Только я могу снять этот фильм, — сказал Джон.
— Послушай, — начал Том, — я знаю, как много значит для тебя эта вещь. Мы найдем тебе место. Заплатим как следует, предоставим свободу действий. Соглашайся. Надо срочно запускаться. Пойми нас.
Вернулась Сара с содовой для Мака.
— Мы с Томом нашли общий язык, — вставил Мак.
— Да ты не способен… — заговорил Джон.
— …управлять транспортом, — закончил Мак.
Спор затянулся на несколько часов. Сара, Джон и я то и дело прикладывались к стаканчикам. Том не отставал. Только Мак дул содовую.
— Сколько можно болтать! — не выдержала наконец Сара. — Надо же прийти к какому-то решению.
Но дело не двигалось с мертвой точки. Никто не хотел уступать. Я не знал, что предпринять. Мне такие шутки не в подъем.
Разговор помаленьку свернул в сторону. Стали по очереди травить анекдоты. Выпивка текла рекой.
Под конец не помню уж кто рассказал одну смешную историю, и она дошла до Мака истина. Его вдруг разобрало, он откинулся в кресле и заржал. Золотые вериги заходили ходуном.
Пришло время расставаться. Тому и Маку пора было идти. Мы распрощались. И когда их машина отъехала, Джон взглянул на меня:
— Слыхал этот идиотский смех? Видал, как эти побрякушки прыгают у него на шее? Над чем он, интересно, ржал? Нет, ты видел эти дурацкие цепи?
— Видел, — ответил я.
— Он чувствовал себя не в своей тарелке, — сказала Сара. — Все пили, а он нет. Вам приходилось бывать в компании, где все надрались, а ты сидишь трезвый как стеклышко?
— Нет, — признался я.
— Можно от вас позвонить? — спросил Джон.
— О чем речь!
— Мне надо срочно связаться с Парижем.
— Шутишь?
— Не беспокойся, я позвоню за счет абонента. Надо переговорить с моим адвокатом. Сделать добавление к завещанию.
— Валяй.
Джон подошел к аппарату и стал заказывать разговор. Я налил ему в стакан.
— Как все-таки тяжко дается это кино, — сказала Сара.
— Слава Богу, хоть движется помаленьку.
— Думаешь — движется?
— Да черт его знает…
Джон наконец-то связался с Парижем. К этому моменту он уже изрядно нагрузился, и куражу у него прибавилось. Нам было слышно каждое его слово.
— Поль! Да, это Джон Пинчот! Да, срочно! Мне надо внести поправку в завещание! Готов? Ага, подожду.
Джон бросил взгляд в нашу сторону.
— Исключительно важно!
И дальше:
— Да, Поль, насчет фильма. У меня все под контролем. Называется «Танец Джима Бима», сценарий Генри Чинаски! Отличный! Диктую. «В случае моей смерти режиссуру ни в коем случае не передавать Маку Остину! Этот фильм можно доверить кому угодно, только не Маку Остину!» Записал, Поль? Да, спасибо большое, Поль. Да, прекрасно себя чувствую. А ты как? Кому угодно, кроме Мака Остина! Спасибо огромное, Поль! Спокойной ночи! Спокойной ночи!
Потом мы выпили вместе. Джону надо было идти. В дверях он задержался.
— Нет, ты слыхал этот идиотский смех? Видал эти побрякушки?
— Да, Джон.
Наконец он отвалил. Вечер кончился. Мы вышли на крыльцо позвать домой кошек. У нас их пятеро, и мы не ложимся, пока все они не вернутся под крышу.
Соседям слышно, как мы скликаем кошек поздно по вечерам или рано утром. Соседи у нас хорошие. А пятерых усатых созовешь не скоро.
Дня через три-четыре позвонил Джон.
— Джек Бледсоу прочел сценарий и одобрил, желает сниматься. Я пытался послать его к тебе, но он боится подпасть под твое влияние. Говорит, лучше ты к нему подъезжай.
— А так я что — влияния не окажу?
— Ему виднее.
— Думаешь, он справится с ролью?
— Вопрос! Он же прямо с улицы! Каштанами торговал! В Нью-Йорке!
— Я видел кое-какие его фильмы…
— И что?
— Может, ему не стоит каждый раз скалиться, когда он не знает, что делать в кадре? И лупить кулачищем по холодильнику. И еще эта дурацкая нью-йоркская походка — будто у него банан в жопе.
— Он был боксером, Джек Бледсоу этот.
— Эка невидаль! Все мы были боксерами!
— Он сделает эту роль, поверь.
— Джон, я не хочу, чтобы в нашем фильме воняло Нью-Йорком. Мой герой — парень из Калифорнии. Калифорнийцы — ребята простые, без затей. Они не суетятся и просчитывают каждый шаг. Не психуют зазря. И главное — они готовы к убийству. И при этом не напускают никакого туману.
— Вот и объясни ему все это.
— Ладно. Где и когда?
Встречу назначили на восемь вечера в северном Голливуде. Мы минут на пяток опоздали. Долго искали дом в лабиринте каких-то темных тропинок.
— Надеюсь, у него найдется выпить. Надо было с собой захватить.
— Наверняка у него есть, — сказала Сара.
Мы запутались в нумерации. Наконец увидели на балконе одного из домов Джона.
— Сюда давайте!
Мы поднялись по лестнице. В этом гнездышке Джек скрывался от всенародной любви.
Джон отворил дверь, и мы вошли. Они сидели на диване — Джек Бледсоу и его милок Ленни Фидело. Фидело играл с ним в эпизодах. Джек Бледсоу выглядел точь-в-точь как экранный Джек Бледсоу. Ленни был огромный парень, тяжеловес. Прожитая жизнь читалась на нем как открытая книга. Он мне сразу понравился. Глаза у него были большие и печальные. Руки крупные. Он казался усталым и одиноким. В порядке, в общем.
Стали знакомиться.
— Что за парень? — спросил я Джека, кивая на Ленни. — Твой телохранитель?
— Ага, — ответил Джек.
Джон стоял, улыбаясь, предвкушая теплую задушевную встречу. Впрочем, черт знает что он там думал.
— У тебя выпить есть? — спросил я.
— Только пиво. Сойдет?
— Сойдет, — ответил я.
Ленни вышел в соседнюю комнату за пивом. Мне стало жаль Сару. Она, бедняжка, не пивная душа.
Стены были оклеены афишами боксерских матчей. Я прошелся, посмотрел. Здорово. От одного их вида почувствовал себя мачо.
Из дивана торчали пружины, подушки валялись на полу вперемешку с ботинками, журналами, бумажными пакетами.
— Типичная мужская берлога, — засмеялась Сара.
— Ага. Мне нравится, — сказал я. — Много я повидал на своем веку, но это — высший класс.
— Нам нравится, — сказал Джек.
Вернулся Ленни с пивом. Баночным. Мы вскрыли жестянки и, отхлебнув по паре глотков, расселись.
— Значит, сценарий ты прочитал? — спросил я Джека.
— Да. Этот парень — вы сами?
— Я. Только в далеком прошлом.
— А вы порядком нахлебались за свою жизнь, — сказал Ленни.
— Было.
— А вы правда торговали сэндвичами вразнос?
— Приходилось.
Пивко было хорошее. Воцарилось молчание.
— Ну, что скажешь? — спросил Джон.
— Насчет Джека?
— Да.
— Годится. Надо только его слегка встряхнуть.
— Прояви свои борцовские качества, — сказал Джон. Я встал и принял стойку.
— Уймись, — сказала Сара. Я сел.
— У меня был неплохой захват. Но всегда недоставало воли к победе. Чувствовал себя неуверенно. А пиво еще есть?
— Конечно, — спохватился Ленни и пошел за пивом.
Весь Голливуд знал, что Джек Бледсоу в контрах с Томом Пеллом. Во всех интервью он не упускал случая его подковырнуть: «Том — из района Малибу. А я прямо с улицы». Мне-то плевать, откуда актер родом, лишь бы играть умел. Они оба умели. И на кой им катить бочку друг на друга, как это в заводе у писак?!
Ленни принес пиво.
— Последнее, — объявил он.
— Тьфу ты, жалость какая, — загрустил я.
— Я сейчас, — сказал Джон.
И побежал за пивом. Умничка Джон.
— А как вам Джон Пинчот? — спросил Джек.
— Ты видел его документашку про Лидо Мамина?
— Нет.
— Пинчот не знает страха. Любит играть со смертью.
— Он на ней зациклился, да?
— Вроде того. Кроме фильма о Мамине он сделал еще кое-что. Я ему верю как самому себе. Голливуд его не охмурил. Хотя, конечно, еще всякое может случиться.
— А вас-то самого?
— Что — меня?
— Вас-то Голливуд не взял за жопу?
— Никак нет.
— С тем и помрете?
— Зачем же — жизнь только начинается.
— Хэнк терпеть не может кино, — сказала Сара. — Последний фильм, который ему понравился, «Потерянный уик-энд», и было это сто лет назад.
— Там только Рей Милленд был хорош, а остальное — липа, — сказал я.
Мне захотелось отлить, и я спросил, где сортир.
Пошел, сделал свое дело.
Повернулся к раковине вымыть руки.
Что за мать твою так?
В раковине торчало белое полотенце. Один конец зафигачили в сток, другой свисал на пол. Мне это не понравилось. Полотенце промокло насквозь, с него капало. На кой черт надо было это делать? Что бы это значило? Следы недавнего веселья? Я чувствовал, что это неспроста. Да, как же я, однако, стар; отстал от жизни. Столько прожив, столько познав, я, поди ж ты, не мог разгадать смысла какого-то паршивого мокрого утиральника.
