Этери Чаландзия - Уроборос
Егор скрипнул зубами. Брак оказался цепкой ловушкой. Он перевернулся на бок и подмял под себя хрупкое нежное тело. Все было в его власти, разбудить ее поцелуями или обнять, прижать к себе покрепче и уволочь в свой сон. Не зная, что выбрать, он задремал.
На столе, оставленный без присмотра, мерцал его телефон. Звук был выключен, и отчаянные позывные никто не слышал.
* * *Нина так и не дозвонилась Егору. Ни через час, ни позже ночью. В какой-то момент она поняла, что без перерыва набирает все его номера. Один был выключен, к другому он не подходил, дома срабатывал автоответчик. Паника накрыла, как волна — с головой. Но Нина сопротивлялась. Пыталась рассуждать разумно. Мало ли что. Занят. Разрядились телефоны. Нет связи. И что это за манера капризного ребенка — не дали конфету, так сразу в рев. Взрослый же человек. И там взрослый человек. Однако время шло, а телефоны одного взрослого человека не отвечали. За стеной у соседей уже давно наступила тишина, а ей все не было покоя.
Позже Егор с брезгливой миной на лице скажет, что в ту ночь ее единственной целью было поймать его с поличным. Что все эти звонки были слежкой, а за вопрос «Где ты?» надо давать электрический разряд. Нина будет пытаться вставить слово, беспомощно моргать и водить рукой у лица, словно желая убрать невидимую паутину, что-то мямлить про свой страх за него. Но Егору это не подойдет. Он будет настаивать, что его преследовали и гнали, настигли на ровном месте и с торжеством принялись зачитывать правило Миранды. В чем его обвиняли? В неверности? В том, что он был где-то с любовницей? Да ни черта! Какая любовница? У него на себя-то времени нет. Остался после пьянки у друзей. Новых друзей, которых она не знала и которые не имели никакого отношения к их треклятой совместной жизни. Все. Точка. Разговор закончен. Нина отступит под этим натиском. Он будет так зол, что ей вдруг покажется, что он шутит, но нет. И Нине опять будет стыдно и страшно.
Сейчас, в пустой питерской квартире с видом на снег, мрак и купола, ставшие вдруг такими враждебными, ей и правда было не по себе. Расстояние и тьма, лежавшие между городами, угнетали, она была одна и не знала, где искать помощи. Авария, драка, несчастье, увечье — она перебирала эти отравленные четки и не могла заставить себя остановиться. Мысль о том, что Егор воспользовался ее отсутствием и затерялся не на час, а на ночь в бездонном городе, была под запретом. Заперта и замурована в самом дальнем чулане сознания. Но она была.
Перебирая номера телефонов и прикидывая, кому из друзей и знакомых она может позвонить в ночи, Нина подумала: а чего она боится больше, обнаружить Егора в морге или в чужой постели? Она не смогла ответить на этот вопрос и запаниковала. Медея от боли и ревности совершила невозможное, убила своих детей, принесла жертву не Богу, но дьяволу, умертвила невинных существ и уничтожила их прошлое и будущее с Ясоном. Что-то страшное вплотную приблизилось к Нине в ту ночь. Привычный мир трещал и рушился. Надвигалась новая жизнь, про которую Нина ничего не знала и которой, похоже, опасалась не зря.
Она так никому и не дозвонилась. Телефоны были выключены или к ним никто не подходил. Она отправляла отчаянные сообщения, словно сигналы бедствия с тонущего корабля. Но никто не отзывался. Прошел еще час, прежде чем она выпила стакан коньяка, упала в кровать, и снег прошел сквозь стены.
Ей приснился заброшенный коллектор. Странное и страшное место. Огромная труба, уходящая куда-то в сторону и вниз. Изнутри стены были покрыты огромными острыми зубьями. Нина медленно падала в нее, с ужасом замечая, что постепенно скорость падения увеличивается, а стены начинают сжиматься. Ускоряясь, они принимались вращаться, и теперь ей казалось, что она проваливается в мясорубку, способную в кровавую пыль размолоть ее плоть. Отвратительный лязг и грохот становился все отчетливее. На вздохе и крике она проснулась. За окном громыхал ковшом мусоровоз, подбиравший свою ночную добычу.
Пробуждение было невыносимым, от тревоги ныло и болело в груди, и Нина зажмурилась, изо всех сил умоляя отправить ее обратно в сон, каким бы тяжелым он ни был. Над ней сжалились, и вскоре она опять спала.
Она очнулась утром от звонка. Альберт извинился, что разбудил, сказал, что получил ночью ее сообщение, не вполне понял, в чем дело, но он только что разговаривал с Егором, с ним все в порядке и нет причин волноваться. Он был спокоен и вежлив, но все же не смог, а может, и не захотел скрыть легкое презрение в голосе. Это был отличительный знак клуба, участники которого не сомневались в порочности и глупости всех женщин на земле. Нина сухо поблагодарила и отключила телефон. Не хватало, чтобы все те, до кого она вчера тщетно пыталась достучаться, принялись сегодня перезванивать и поучать.
Егор был жив и здоров. Нина закрыла глаза. Подтянула колени к груди и свернулась калачиком. Жив. Значит, план Б.
И главное, молчите… Робки мы,И вид один борьбы или железаЖену страшит. Но если брачных узКоснулася обида, кровожаднейНе сыщете вы сердца на земле.
* * *Расплата наступила, как только он включил телефон. Вот что это было? Почему? Как? Ведь она почти не звонила все эти дни. Только писала короткие записочки и отвечала на его SMS. Но именно в эту ночь она набрала его сто раз. Егор был в бешенстве. Еще и оттого, что понимал: к злости примешиваются восхищение и ужас. Это ж как безошибочно надо было чувствовать момент! И пусть это были лишь оттенки восторга на фоне ярости, но они были.
Он знал, что теперь будет. Она наденет маску жертвы и встанет в пятую позицию. Сложит ручки, потупит глазки, и потечет слеза по осунувшейся щеке. И эта слеза станет его китайской пыткой. Хитрые изворотливые куницы! Любой проигрыш обернут в свою пользу. Один раз вы ошибетесь, и вас как оловом зальют победными слезами.
Лживые сучки. Во всем обман. Губы крашеные и мысли фальшивые. Так сирены пели морякам свои прекрасные песни. Очаровывали, заманивали, обещали блаженство. А потом вместо медоточивых уст раскрылись зловонные острозубые пасти, вместо горячей вагины мелькнул вечно холодный хвост, а вместо клятв покорности и любви — желание утопить всех в крови. Потребовалось влить в уши воск и привязать себя к мачте, чтобы спастись. И ему пришлось. Но только Егор не мечтал висеть на этой мачте. Вот тут они просчитались.
Он рывком загнал машину на край тротуара. До тетки с сумками было метров пять, но она все равно завизжала.
— Ты, идиот! Ты творишь?! Совсем оборзели… Вы что себе позволяете? Здесь люди ходят, а они свои кареты ставят!
Прохожие шли стороной, никто не вмешивался, но тетка орала в голос. Она была в праве. Здесь не любили таких, как он. Молод, силен, хорош, зол, машина дорогая. Большинство этих баб сами были с яйцами, они растили сыновей, передавая им ту злость, что несли в своей крови, следя за каждым шагом, каждым вздохом, каждой пропущенной пуговичкой, не гнушаясь затрещин и подзатыльников, а потом удивлялись, когда их самих безжалостно сбрасывали с дороги.
— Что-то не так, мадам? — он захлопнул дверь и сделал шаг в сторону тетки.
Он не хотел причинить ей вреда, он хотел, чтобы она заткнулась. Та ойкнула, отскочила и инстинктивно прижала к себе сумки. Был бы хвост, поджала бы и его. В глазах застыли ненависть и испуг. Они хорошо чувствовали чужую силу.
— Придурки. Наркоманы чертовы. Развелось психопатов в городе… — стремительно удаляясь, как дворняга, немного боком, бормотала тетка.
Егор разжал кулаки и выдохнул. Суки.
Кто и когда это придумал — не тронь женщину?
* * *На обратном пути в Москву Нина поняла, что значит «не помню, как добралась». Она и правда не помнила. Нечего было вспоминать. Все необходимые телодвижения она совершала, не задумываясь. В голове было пусто. Словно кто-то ударил в колокол и остался лишь затихающий дозвон в тишине.
Перед отправлением поезда они поговорили по телефону. Егор уже знал, что полночи она искала его по всей Москве, был холоден, сосредоточен, говорил только о делах и давал понять, что ни о чем другом сейчас вести речь не намерен. Нина слушала его уверенный, с долей вызова голос, и вдруг поняла, что помимо привычного чувства вины ощущает еще что-то. Она вошла в вагон, села на свое место и задумалась. Что это было? Возмущение? Равнодушие? Разочарование? Протест? Просвет? Ненароком мелькнувший выход?
Машинально поздоровалась с попутчиками, достала книгу, положила на колени для отвода глаз, однако читать не смогла. Нина внимательно смотрела в текст, словно мысль, неожиданно пришедшая ей в голову, скрывалась где-то между строк. Поезд тронулся, постепенно набрал скорость, замелькали заснеженные и замусоренные поля отчизны.
Неожиданно в кармане зазвонил телефон. Нина удивилась, посмотрела на дисплей и удивилась еще больше. Лиля. С чего бы вдруг?
