Этери Чаландзия - Уроборос
— Ну, он лежал. Вон там лежал. Я с собакой вышел. Вот с этой собакой, — растерянный человек в пальто показывал то в угол двора, то на свою черную таксу.
Нина выключила телевизор. Ничего нового. Одни защищались, другие нападали. Мир делился на тех, кто может взять свое, и на тех, кто вынужден отойти и смириться. Одни шли по трупам, другие впадали в кому.
Когда она уходила от Никиты к Егору, меньше всего думала, какими будут ночи и дни оставленного любовника. Ее вообще не интересовало, проснется ли он завтра или останется без движения лежать в своей постели. Нину не заботило, как она выглядит в его глазах и в контексте вселенской справедливости. Не было ничего такого. Ни рефлексии, ни самосуда, ни чувства вины. Один мужчина иссяк и не оправдал ее ожиданий, другой сулил счастье и новую жизнь. Она не собиралась совершать подвиг, оживляя прошлое, а всей душой стремилась вперед. Ей казалось, что в этой гонке не может быть правых и виноватых. И благородство тут ни при чем. А о том, что за все придется заплатить, Нина старалась просто не думать. Хотя и знала, что на метафизических весах добра и зла рано или поздно, но всегда устанавливается равновесие. И та боль, которую ты отмерил другому, в соответствии с неизвестным науке законом однажды вернется к тебе. Судьба щепетильна к долгам. И по счетам несчастья она выплачивает с задержкой, но с завидным постоянством.
Спустя час Нина упаковала, как ей казалось, все необходимое (позже почти все окажется ненужным и бесполезным) и встала на пороге. Несмотря на запреты, жена Лота обернулась. Там, за спиной, оставалась вся ее жизнь. Конечно, Ирит ошибалась. Жизнь была впереди. Позади — только прожитое, пережитое. Но в ту минуту, когда на твоих глазах твой мир, как лист бумаги, складывается пополам, а ты оказываешься на самом сгибе, сложно сохранять спокойствие. Балансируя на выходе и входе, Нина думала, что вот теперь-то все точно распадется на до и после. До — будет сплошное воспоминание о прошлой жизни, после — пустота неизвестности. И чем еще удастся наполнить эту пустоту, если удастся вообще.
Она стояла в дверях собственного дома, но не чувствовала никакой связи ни с ним, ни с самой собой, стоящей здесь. Все оставалось на своих местах, но ее здесь не было. Она потянула чемодан, словно живой, он упирался и вертелся на пороге. После некоторой возни она с раздражением вытолкнула его на лестничную клетку и вышла следом.
— Ниночка, уезжаете? — радостно поинтересовалась соседка из квартиры напротив.
Она даже рта не успела раскрыть.
— Далеко! В теплые края? Рада за вас, — соседке в общем не нужны были собеседники, — ну, счастливо съездить! И поскорее возвращайтесь. Это ведь, как говорится, дома-то всегда лучше. Ну, и супругу привет большой. Наилучшие пожелания. Хорошей дороги. Нет, ну ты посмотри, вот засранка, что натворила!
Нина с удивлением посмотрела в сторону женщины. Однако та уже и думать забыла о Нине и пинала ногой свою облезлую вредную собачку, выговаривая ей за какое-то прегрешение. Наконец соседская дверь захлопнулась и ругань и противное тявканье смолкли. Нина тоже закрыла дверь, посмотрела на ключи, замки. Тоска. Тоска… Все-таки не женское это дело — уходить. Уходить должны мужчины — в поход, в дорогу, на войну. Женщинам не привыкать оставаться и утирать слезу, сидя у окна. Но мир давно переменился. Она подхватила чемодан и направилась к лифтам.
Теперь предстояло самое интересное. Надо было позвонить Егору. Все как следует расковырять, разбередить и придать прыщику масштабы гангрены. Нина решила набрать из машины. Как будто на ходу будет легче говорить.
* * *Когда позвонила Нина, Егор стоял в туалете павильонов и рассматривал сизое пятно и ссадину на скуле. Все утро на вопрос «Откуда?» он честно отвечал: «Подрался». Подробности никого не касались, о них он и сам предпочитал не вспоминать. Машинально приложил к лицу холодную мокрую салфетку. Зачем? Все равно не поможет. Он включил громкую связь.
— Алло, это я.
— Да, привет.
— Я вернулась.
— Все нормально?
— Да. Как ты?
— Хорошо. Занят.
— Понятно.
Пауза.
— Э-э…
— Что?
— Я хочу сказать…
— Что, не слышу?
— Я уехала…
— Что «уехала»?
— Я уехала из дома…
— Куда уехала? Ты же вернулась?
Пауза.
— Алло?! Я не слышу.
— Да, я уехала. Из дома. Хочу пожить отдельно.
Пауза.
— Ты слышишь?
Пауза.
— Алло?
— Да.
— Ты слышишь?
— Да, я все понял.
— Ну все? Ты не против.
— Я не…
— Что?
— Я не слышу!
— Ты не против?
— Нет.
Пауза.
— Ну, я поехала?
— Что?
— Я поехала. Пока?
— Пока.
Что-то лежало на дороге. Нина притормозила. Ее пугали предметы на проезжей части. Здесь не должно было быть ничего лишнего. Она присмотрелась. Это был ботинок. Дешевый черный ботинок стоял в грязи на асфальте. Рядом второй такой же. Как будто перед тем, как вылететь из обуви, человек пошире расставил ноги. Примерился, прицелился, и рванул в один конец к облакам.
Стараясь не задеть их, Нина медленно проехала стороной и попыталась было отключить связь, но телефон выпал из рук. Пришлось припарковать машину, чтобы достать его из-под сидения. Она заглушила мотор. Руки дрожали. Чего она ждала? Сложно сказать. Возможно, где-то в глубине души надеялась на чудо. На то, что какое-то слово, фраза, пауза, звук, мысль, дефис, отточие остановят ее, развернут, не просто вернут в дом, а вообще все вернут. Или хотя бы замедлят грядущие разрушения, грохот которых уже собирался на горизонте.
Но этого не произошло. Нина вообще не поняла, что это было. Автопередатчик передал информацию, автоприемник ее принял. Все. Она посмотрела по сторонам. Ничего не изменилось. Так обычно и бывает. Вам кажется, что мир рухнул, а все остается на своих местах. Это в каком-то другом параллельном мире уже ничего не будет по-прежнему, но здесь от одного разговора по телефону ни один камешек не перевернется. Нина завела машину и вернулась на дорогу. Она прекрасно знала маршрут, но сейчас ей казалось, что эта привычная дорога уводит ее куда-то не туда.
* * *Наступил вечер. Егор бродил по опустевшей квартире и пытался понять, рад он тому, что она ушла, или нет. Выходило, что рад. Сначала его насторожили и даже напугали ее слова по телефону. Внезапно будущее исчезло. Он вернулся вечером домой и вдруг понял, что остался здесь один. На мгновение сердце сжалось, и Егор почему-то запомнил этот момент. Что-то остановилось и закончилось тогда в нем. Пережив сомнение, он стал другим. Распрямился и осмотрелся с хищной радостью.
Ведь он сам хотел этого! Хотел, чтобы не стало их будущего, чтобы оно потеснилось и дало место егобудущему, егожизни, егосвободе. А Нина… Нина давно была как целлофановый мешок на голове. По утрам, когда они прощалась, ее глаза наливались собачьей тоской. Собаки не знают, что вы вернетесь, каждый раз, провожая хозяина, они боятся, что это навсегда. Это что, думал он, фокус такой, когда любящая женщина превращается в собаку? Когда она успокаивается, только получив вас обратно в свой мирок. В дом. В плен. В ловушку. Не могла она превратиться в крокодила, которому дела нет до ваших маршрутов и планов? Которому хорошо, когда вы есть, и равнодушно-спокойно, когда вас нет рядом?
И эта квартира… Он ногой ударил ни в чем не повинный диван. Здесь каждый гвоздь, каждый стул был выбран, подобран, подогнан по ее вкусу. Никто ни разу так и не спросил, нравится ли ему все это или нет. Да, сначала ему нравилось. Было приятно провести вечер, проснуться утром, привести друзей, знакомых, маму на диванах усадить. Было одно но. Этот дом был целиком и полностью ее. Она завела здесь свои порядки и секреты и поймала его в них, как в паутину. И что с того, что эта паутина была так изящна и хороша на вид.
Как-то раз он сидел на своем месте на подушках перед телевизором. Нина выколачивала кусок мяса на кухне, а он вдруг понял, что вся эта хрень, которую она тут наворотила, не имеет к нему никакого отношения. Вообще никакого. Егор сидел посреди квартиры, обустроенной на его деньги, и не чувствовал ничего. Ни радости, ни гордости, ни удовольствия. Только глухое раздражение и злость. Он встал, осмотрелся. Все стояло на своих местах. На своих местах! Все было правильно! Это было невыносимо. Ему физически захотелось что-то изменить, передвинуть, сместить, нарушить порядок, сделать иначе, по своему, по-другому.
Он увидел свой стол. Нина подарила его и, понятное дело, определила ему место. Идеальное место. Да оно и правда как будто напрашивалось, но, черт подери, могло же быть и другое, пусть не такое удобное и правильное, но другое! Он вцепился в «склеп» из красной вишни и с грохотом поволок его по паркетам. Естественно, она тут же появилась на пороге. Глаза широко открыты, на лице изумление, в руках топор.
