Этери Чаландзия - Уроборос
Перерыв, сигарета, объятия. Женщина тонкая, гибкая, ласковая. Раскрытая свежая постель, предощущение близости и это нарастающее помрачение, когда уже нет разницы между поцелуем и укусом, когда от прикосновения сладким спазмом сводит все тело, и невозможно ни насытиться, ни остановиться. А теперь он не лежал — парил в воде, его тело ничего не весило, приглушенный свет успокаивал, а из-за дверей, лаская слух, доносился мелодичный женский голос. То ли по телефону разговаривала, то ли песенку напевала… Сущий рай, если бы только его врата не поскрипывали на несмазанных петлях совести.
Егор закрыл глаза. Возможно, в условиях вечности не было проблем с такими понятиями, как «надоело» или «устал». Но обычная жизнь оказалась слишком коротка, чтобы провести ее в добровольном заточении. Это женщине надо защищать, сохранять и преумножать. Она питается уверенностью в завтрашнем дне, ей нужны стабильность и покой для себя и для потомства. Но ему-то что было делать? Его организм вырабатывает миллионы сперматозоидов в день. Куда деваться с этим богатством? В супружескую постель? Но известно, что там будет. Если повезет и что-то вообще будет вместо вечно нытья о головной боли и отсутствии настроения.
Хорошо, ему надоело, ей тоже могло надоесть. Голова, и правда, могла болеть, а ее чертова овуляция не совпадать с его желаниями. Но делать-то что? Если у вас есть совесть, вы еще любите свою женщину и не хотите проблем, вы начинаете сходить с ума. Мужчину создали для того, чтобы он плодился и размножался. Половину первых детей нарожали не от жен, а от Агарей. И ничего. А теперь? Одни проблемы и кровожадный брачный контракт. И кому жаловаться? Грозить кулачком в небо боженьке? Егор не был негодяем, он был таким, каким его создали. Он хотел женщину. Иногда одну, иногда другую. Иногда обеих сразу. Иногда первую встречную, но только не жену.
Нет, есть и такие, кому ничего не надо. Сидят себе под ручку перед камином и, блаженно улыбаясь, годами смотрят на огонь. Но он-то не был моногамным белым лебедем, как она себе придумала. Да, сначала терпел, страдал, держался, а теперь все. Теперь он хотел бабы, секса, тепла и уверенности в том, что он еще живой.
Эта их «одинаковость» с Ниной, эта «похожесть», о которой все твердили, о которой она сама, кажется, не забывала никогда, уже стояла у него поперек горла. Да, они понимали и чувствовали друг друга, как два радара на расстоянии, но что с того? От этого понимания больше не рождалось счастье. Их время вышло.
И ведь он поначалу не стремился ничего разрушать. Он хотел оставить все как есть и просто добавить сверху. Егору недоставало сил опять полюбить жену, которая превратилась в истеричную и подозрительную фригидную крысу. Уходить хлопотно, изменять опасно. Что делать? Почему он должен был отдуваться за то, что первый мудак на земле нажрался каких-то яблок и все испортил? Не Бог проклял Адама, каждый мужчина, знает он об этом или нет, проклинает этого глиняного человечка без ребра. Едет к любовнице и старается не думать ни о жене, ни о расплате. И он так делал, загнанный муж, осатаневший в капкане брака. Потому что хотел жить, и все его ребра были на месте.
Егор задремал.
* * *— Ты сволочь! Сволочь! Как ты можешь… Я же все знаю, мерзавец! Как ты можешь врать мне в лицо?!! Я знаю, знаю, что ты спишь с ней! Я видела… Видела вас. Вдвоем видела, понятно тебе, кобель!
Удар в стену тяжелым предметом разбудил Нину. Было уже за полночь, день давно закончился, но у соседей, похоже, все только начиналось.
— Я же верила тебе! Верила, ты слышишь, подонок! Я всех на хрен посылала, кто про тебя доносил. И что?! Дура… Какая же я дура! Все же знают. Уже все давно всё знают, шушукаются за спиной! Ты понимаешь, ты, скотина?! Ты опозорил меня! Ты меня предал, все наши годы — предал! Ненавижу тебя…
Еще удар.
— Ненавижу!
Нина поднялась с постели и поплелась на кухню. Не судьба была ей выспаться той ночью. Она долго варила кофе, держалась за самшитовый черенок и рассеянно наблюдала за подходящей черной жидкостью. Сняла турку с плиты, наполнила чашку, добавила коньяк. Отсюда было почти не слышно криков за стеной.
И тут Нина насторожилась. Что-то сошлось во внутреннем подсчете. Не много ли совпало? Сначала эта книга про депрессию, потом Медея, теперь бойня у соседей… Неприятное предчувствие холодной лапой сжало внутренности. Нина посмотрела на часы. Поздновато, конечно, но Егор обычно в такое время еще не спал. Ей ужасно захотелось услышать его голос. Вздохнуть с облегчением. Справиться с тревогой. Нина вышла в коридор и достала телефон из кармана пальто.
Лучше бы она этого не делала.
* * *Егор лежал в тишине и темноте и смотрел вверх. Время от времени по потолку пробегали отблески автомобильных фар. На его локте лежала женщина, но его мысли были далеко.
Когда плюет на человечество твое ночное одиночество [3].
Он думал, какая сила свела их когда-то с Ниной. Егор не верил в мистическую чепуху и магию случая, по какой-то причине и с высшей целью соединявших людей друг с другом. Все это казалось ему возвышенной белибердой жадных до эзотерических бредней романтиков, нетвердо стоящих на ногах в этой жестокой и несправедливой жизни. Он сам предпочитал теорию хаоса, из которого одни были в состоянии извлечь для себя выгоду, а другие нет. Однако, наблюдая за Ниной, он все-таки часто спрашивал себя: почему она?
Она нравилась ему. Хрупкая шатенка с низким голосом. Мужчины обращали на нее внимание. Горячие темные глаза, высокие скулы, порывистые движения. Утонченная красота, приправленная тем внутренним жаром, что заставляет прохожих оборачиваться вслед. Таких женщин сравнивают с лошадьми, Егору, когда он смотрел на Нину, приходил на ум породистый жеребенок. Однако самой важной для него оставалась ее ранимость. Он не любил самоуверенных самок, знающих цену своим чарам и умело пользующихся ими. Егор воспринимал их как соперниц в борьбе за отвоевывание у жизни лакомых кусков. Такие, как Варвара Давыдова, обычно понимали, чего хотели, и мастерски вертели миром в свою пользу. Ему в этом виделся цинизм, искажающий саму сущность женской природы. Женщина должна была вызывать умиление, сочувствие и жалость, но никак не опасение, что тебя сожрут с потрохами и размотают по ветру мужскую силу, достоинство и банковский счет.
Нина вызывала умиление и жалость. Особенно поначалу. Эти ручки, эти ножки были такими тонкими. Худощавая и хрупкая, она и жива-то была, казалось, по божьей воле. Егор всегда жалел своих женщин. Он был уверен, что, только прилепившись к нему, они имели шанс выжить и уцелеть, после расставания с ним их неизбежно ждали разочарование, одиночество и грусть. Егор считал себя лучшей судьбой для каждой из них. Он так искренне в это верил, что рано или поздно в его веру обращались и женщины.
А ведь было время, когда он не мог оторваться от нее… Когда-то даже недолгое расставание с Ниной причиняло ему почти физическую боль. Егор сам себе удивлялся, но эта очередная обычная девчонка не отпускала. Ему неважно было, хороша она или плоха, добрая или злая, жадная или щедрая. Вся, какая была, Нина была для него. Воровка или убийца, для Егора не имело значения. Это была его женщина, его удача, и расставаться с ней было выше его сил.
У него затекла рука, и он потянул ее на себя, освобождая от груза хорошенькой головки. Если в любимой женщине вас восхищает все, даже ее глупость или неряшливость, то в той, что вы разлюбили, раздражают и ангельский голос, и совершенство форм. Мы всегда делим людей на своих и чужих. Своим, и особенно тем, от кого мы зависим, прощаем все, всегда находим оправдания, жалеем, терпим, помогаем, чужому — не простим косого взгляда. Нина рыдала, кричала и требовала сочувствия, но его не было. Была лишь та жалость, без которой Егор вообще не понимал, что ему делать с женщиной. Хотя, наверно, этой жалости было куда больше, чем он предполагал. Возможно даже, ее было слишком много, и именно она сейчас была помехой. Жалость к жене отравляла красоту момента. Замордованный этой треклятой семейной жизнью, он отвоевал, заслужил себе возрождение, он искал наслаждений, новых ощущений, незнакомых горизонтов. Как иссушенная жаждой земля, он мечтал насытиться живой водой и воскреснуть. Вновь почувствовать силу и вкус бытия. Вместо этого перед глазами стояла рыдающая женщина и отвлекала от счастья.
Егор скрипнул зубами. Брак оказался цепкой ловушкой. Он перевернулся на бок и подмял под себя хрупкое нежное тело. Все было в его власти, разбудить ее поцелуями или обнять, прижать к себе покрепче и уволочь в свой сон. Не зная, что выбрать, он задремал.
На столе, оставленный без присмотра, мерцал его телефон. Звук был выключен, и отчаянные позывные никто не слышал.
* * *Нина так и не дозвонилась Егору. Ни через час, ни позже ночью. В какой-то момент она поняла, что без перерыва набирает все его номера. Один был выключен, к другому он не подходил, дома срабатывал автоответчик. Паника накрыла, как волна — с головой. Но Нина сопротивлялась. Пыталась рассуждать разумно. Мало ли что. Занят. Разрядились телефоны. Нет связи. И что это за манера капризного ребенка — не дали конфету, так сразу в рев. Взрослый же человек. И там взрослый человек. Однако время шло, а телефоны одного взрослого человека не отвечали. За стеной у соседей уже давно наступила тишина, а ей все не было покоя.
