Михаил Березин - Эвтаназия
Я мыл руки и внимал ароматам. Вытирал их и внимал ароматам. Потом погладил ладонью белоснежную поверхность ванной, к которой посланница Века Джаза прикасалась обнаженным телом.
– Для того, чтобы успешно завершить роман, мне нужно в полной мере почувствовать себя Середой, – сказал я, возвратившись в комнату. – Без этого вряд ли что получится. Не знаю, готова ли ты к этому психологически. Ведь мне придется как бы взломать его оболочку – хрустальный кокон, в котором покоится душа – и основательно устроиться внутри.
Она понимающе кивнула.
– Где он жил, тебе известно, можешь приходить и в дальнейшем сколько посчитаешь нужным. Фотографии ты видел. Если требуется что-нибудь еще – только скажи.
– А женщины, – пробормотал я.
– Что женщины?
– Ну, интимная сторона его жизни… Или он тоже сублимировал ее с литературой?
– Он был однолюбом, – сказала она. – Тут все достаточно просто. Моя мать являлась для него всем.
– Эротические переживания человека-творца – тоже ведь вещь очень важная. В особенности, если он любил всего лишь одну женщину. Это означает, что он боготворил каждую клеточку ее тела.
Она растерянно посмотрела на меня.
– Очевидно так и было, но чем я тут могу помочь?
– Между прочим, ты очень похожа на свою мать.
– Ах ты, гад такой!
Потом она долго смеялась, отвернувшись и прикрыв ладонью губы. А каратисты на ее халате продолжали злобно корчиться. Мол, еще одно такое слово…
К данной теме мы больше не возвращались, но я надеялся, что мне удалось посеять зубы сексуального дракона.
В дверь постучали.
– Кто там? – вопросил я.
Это была Виточка Сердюк: круглолицая, в цветастом халате. Она видела, как мы с Моминой втаскивали компьютер, и теперь ей не терпелось познакомиться с ним поближе.
– Вот, – сказал я, – „Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия". Замечательная вещь. К примеру, знаешь, что такое… коммунизм?
– Нет, – сказала она.
Еще бы! Ведь в 1985-м году, когда начиналась панихида, ей было всего три года.
– А вот, сейчас посмотрим.
Я набрал слово „коммунизм" в нужном окошке, а „Кирилл и Мефодий" незамедлительно выдали на гора следующий текст: „КОММУНИЗМ (от лат. communis – общий), общее название различных концепций, в основе которых отрицание частной собственности (первобытный К., утопич. К. и др.). В марксистской концепции исторического процесса общественно-экономическая формация, сменяющая капитализм и проходящая в своем развитии две ступени (фазы) – низшую, называемую социализмом, и высшую, называемую полным К."
– До „полного К." мы к счастью так и не добрались, – объяснил я ей.
Виточка была страстной приверженкой пирсинга. У нее уже насчитывалось солидное количество колец в ушах и в носу, а я все изводил ее дурацким вопросом, не больно ли ей.
Однажды она подошла ко мне и спросила:
– Хотите, что-то покажу?
Я подумал, что речь идет о табеле с пятерками, но она неожиданно распахнула халат, и на груди у нее и у пупка и на влагалище было полно колец, цепочек и прочего железа. А Валя еще строила в отношении нее какие-то экспансионистские планы. Попробуй выдать ее замуж за человека с квартирой, когда на влагалище у нее столько железа.
– Ну, это чума, – сказала Виточка про коммунизм. – У меня есть одна игра на дискете – полный атас.
Она сбегала за дискетой, вставила ее в компьютер и принялась шуровать мышкой.
Сначала показался один человечек с треугольной башкой. Потом второй человечек. Потом уже много человечков забегали взад-вперед будто ненормальные. Да и чем еще можно заниматься с такими треугольными головами? А потом по экрану поползли кляксы. Их становилось все больше и больше и наконец они заняли все пространство.
– Ну и? – вопросительно поднял я бровь.
Экран был иссиня черным.
– Похоже воткнул! – воскликнула Виточка. – Неужели вирус?
Она выключила и снова включила компьютер. Однако экран продолжал зловеще чернеть.
– Точно вирус, – сказала Виточка. – Но откуда?!
Мне захотелось выдернуть из нее пару колец без наркоза.
Пришлось идти звонить Моминой.
– Как, уже? – поразилась та.
– Увы, – подтвердил я, наблюдая, как ветер колышет ветви большого дерева. Был уже вечер, и клен, под которым я стоял, освещался одиноким фонарем. И по-прежнему лил дождь.
– Я вообще-то подозревала, что в вашей квартире водится всякая живность, но чтобы компьютерные вирусы…
– Это смертельно? – уныло поинтересовался я.
– К счастью, нет. Просто придется все инсталлировать заново, а это довольно рутинная работа… бе-э-э, – ее передернуло.
– А CD-ROM выдвигается, я пробовал, – сообщил я. – Видимо, его вирусы не берут.
– Ладно, так и быть, – вздохнула она, – постараюсь завтра выкроить время. Начнем жизнь сначала.
Рядом со своей дверью я обнаружил Кислицына с раздутым рюкзачком и дорожной сумкой в руках. В углу стоял зонтик, с которого стекала вода. Продукты он приносил каждую неделю, а помимо этого – время от времени – разные шмотки. Шмотки я не глядя отдавал Сердюкам: у них был тот же размер одежды, что и у меня, а рукава и штанины они потом укорачивали. Правда, у Антона был 43-й размер обуви, а у Валерия 44-й, и они долгое время не могли решить вопрос какой размер ноги мне официально декларировать. Ведь я мог сообщить Кислицыну, что у меня теперь 44-й (расту над собой). Это была самая настоящая война нервов. Они по очереди поджидали меня в подъезде, напрашивались в гости, плели друг против друга какие-то сложные интриги. Довели меня до такого состояния, что я готов был обоих четвертовать. В игру оказалась втянута вся квартира. Антон завербовал в союзники Валю и тетю Таю, а Валерий – Виточку и Кузьмича. Я уже собирался озадачить Кислицына признанием, что ноги у меня разного размера. Но тут Сердюки наконец-то договорились между собой: в пользу Антона. Молодость победила! А какую-то часть обуви Валерий отдавал в растяжку. Постепенно у них скопился излишек добра, и они начали кое-что продавать на рынке, а на вырученные деньги покупали шмотки для своих женщин.
Кислицын увидал компьютер и тут же принял стойку фокстерьера.
– Откуда дровишки? – настороженно поинтересовался он.
Одно время он активно таскал мне рекламные проспекты со всевозможной компьютерной техникой.
– Конкурирующая фирма, – отозвался я. – Люди работают.
– Ну, так мы быстро эту конкурирующую фирму к ногтю… Завтра же приволоку „Пентиум-Про" с монитором в 21-н дюйм, цветным сканером и лазерным принтером „Хьюлетт Пакард".
– Только попробуй! – прорычал я. – Ты меня знаешь.
Как-то Кислицын уже провернул одно дельце по собственному почину. Улучив момент, когда меня не было дома, он притащил импортную газовую колонку и вместе со специалистом установил ее на кухне. Если бы не тетя Тая с Кузьмичем, которые просто ошалели от счастья – раньше горячая вода в квартире каталась им недостижимой мечтой – я бы вырвал эту колонку вместе с трубами и не задумываясь выбросил на помойку. А так, скрипя сердце, пришлось согласиться. Однако Кислицыну было сделано строгое предупреждение: еще одна подобная выходка, и я больше у него ничего брать не буду. А ведь он, супчик, получал неплохое вознаграждение за свои хлопоты.
Проводив Кислицына, я совершил турне по квартире, сбывая с рук полученное добро. Последней на очереди была тетя Тая. Вообще-то, в Венгрии у нее жила замужняя дочь. Но там сейчас тоже развернулась борьба не на жизнь, а на смерть. Если у нас шла борьба за существование, то в Венгрии – за достойное существование. И этот вид борьбы – за достойное существование, – судя по всему, оказался еще более свирепым и бескомпромиссным. Тетя Тая в прошлом работала заведующей домом культуры. Иногда она приглашала меня к себе посмотреть телевизор – единственная культурная акция, которую она могла себе еще позволить.
Итак, компьютер, пораженный вирусом, „воткнул", соответственно „Кирилл и Мефодий" оказались вне пределов досягаемости, и нам с вами вроде нечем заняться. Взвесив все за и против, а также испытывая свойственное авторам нездоровое стремление рассказать о своей персоне как можно больше, я объявляю вечер воспоминаний.
Тогда – за два года до Московской Олимпиады – я принял наследство из родительских рук, не испытывая при этом каких-то особо тягостных эмоций. Ведь в моем представлении они перешли в мир иной, а унаследовать что-либо от усопших – вещь вполне естественная. (Подачки с того света – другое дело.)
Поначалу, когда объявился прежний папин сослуживец Кислицын, я не задумываясь погнал его в три шеи. А потом произошел один случай. Я пер свои очередные эротические опусы на помойку, а навстречу мне как-то очень уж бодро выскочила тетя Тая. В руках у нее вместо мусорного ведра почему-то была кошелка, и поздоровалась она каким-то искусственным голосом. Ну и… с тех пор для Кислицына наступили благословенные времена.
