Вениамин Чернов - Разрозненная Русь
- Постой, постой! Ты действительно не в своем уме: как это володимерцы против володимерцев ратятся?..
Тут Страшко вскочил, начал объяснять, торопился, заглатывая слова, слоги - ничего не понять!
- Сядь и перестань спешить - ничего не ясно нам!.. Кто?.. Кого?.. Чего?.. - все смешал, наворочал... - князь крикнул, чтобы принесли вина, и - опять к ябеднику: - На, пей и говори!
Всеволод локтями - об колени, руками подпер щеки: слушал. Страшко, отпивая большими глотками вино, покряхтывая, рассказывал.
Князь уставился на Страшко.
- Все?.. Может еще налить?..
- Не-е - хватит: я все уж сказал, - и икнул.
Темно-карие глазища Всеволода засверкали - гневом и яростью:
- Обманули нас племянники! - расширились ноздри прямого греческого носа.
- Теперь с ними не уговоришься - только рать, - Семион скорбно пожевал беззубым ртом. Князь вновь - к ябеднику-соглядаю: - Говоришь, с тобой десятник Третьяк с полусотней володимерцев, хочет нам, Юрьевичам, послужить?.. Иди, приведи его... одного.
Страшко ушел. Всеволод крикнул, чтобы усилили охрану; взглянул на своего старого дядьку-пестуна.
- Хочу вернуться к Святославу в Чернигов... Попрошу помощи, - а не даст, буду молить... Пойду к Ольговичам, поеду в Поле за половцами... и - обратно во Володимер: надо выручать Михалка!
Боярин допил чашу, крякнул.
- Там посмотрим, что делать: судя по делам, которые вот-вот заварятся на Руси, мы не сможем, как хотелось бы, получить помощь и воротиться во Володимер...
8
Ефрем Моизович сидел в постели. Болела голова, слабость, во рту - погано. Чувствовал, что под повязкой мокро, рана стала сильно пахнуть. Нагнул голову, чтобы рассмотреть: на холщовой рубашке (чуть выше правого соска) красновато-желтое маслянистое пятно - от гноя и медвежьего топленого сала... Оголил белые исхудалые ноги из-под мехового одеяла - хотел встать. Закачалось, закружилось перед глазами, он опустил тяжелые веки, поплыли образы, видения... Как будто где-то рядом говорили... "Господи!.. Только не это: сумасшествие..." - перекрестился, осторожно, стараясь не делать резких движений, лег на спину. В груди, справа - болючий камень: дышала только левая сторона, правая - под повязкой - задеревенела.
Вот уже сколько дней - счет потерял - лежит в тереме, наверху (светлице) у боярина Петра и с каждым днем - все хуже и хуже... В первые дни ранения (его успел ткнуть копьем князьий сторож, который неожиданно вынырнул из темноты и был не так пьян, как другие) он даже не хотел ложиться: хотя сильно болело, опало внутри правое легкое и не дышало - только сукровица и воздух из отверстия ранки выходили, когда он пытался дышать правой стороной. Наложили тогда повязку, туго стянули грудь. Возбужденно-радостный: ведь Джани свободна!.. А сколько добра-именья он побрал (в бою - рисковал жизнью, кровь пролил - добыл) - хватило и своим воинам-джигитам, и себе, роду всему хватит на всю жизнь и еще останется!.. Заработанное, честное богатство!
Но до конца осуществить намеченное все-таки не смог: вспыхнуло восстание, неделю бушевало людское разгневанное море: яростные приступы на боярские дворы, убиты многие княжьи тиуны и слуги-дворяне, разграблено все, что осталось от Андреева имения - немногие бояре отсиделись, отбились в своих хоромах-замках! Ефрем тогда сразу понял, что то был не просто бунт холопов и смердов, а своего рода месть за смерть князя Андрея Боголюбского. Народ, - в отличие от бояр и дворян, обязанных служить, оберегать своего князя, но предавших своего господина (разбогатели благодаря ему, теперь не только не нужен, а и мешает свободно пользоваться ворованным богатством) - правильно понимает значение чести и правды! Так, через народ, пришла Божья кара нечестивым...
Ефрем был смущен: забыл, что правитель оценивается своим народом, который возвеличит и будет вечно хранить память о нем или презрительно забудет, как бы в свое время не возвышался, поднятый на вершину власти своими сотрапезниками по общему корыту.
Весть о том, что княгиня уехала после убийства мужа с боярином Якимом Кучковичем в его московскую усадьбу Кучково (за Яузой), уложила его. Ефрем вдруг понял тогда, что он наказан Богом за свою необдуманную жизнь "для себя" (Ведь желал ее для себя... Если бы не так, наверное, не преследовал бы ее, не поехал с ней... Может быть и она, не видя его, успокоилась, жила бы смирно - ему думалось до этого, что в глубине души у нее сохранилось чувство любви к Ефрему, - рожала бы княжат и, как знать, возможно, и полюбила в церкви венчанного супруга), у него что-то сломалось внутри, в груди; в Душе погас и освещающий свет. Он стал чахнуть... Жизнь потеряла смысл...
..."Какой же я глупый: жизнь отдал пустой женке!.. Да все они такие. (Изнутри у него напомнило: "Ты же сам виноват!.. - но он тут же "задавил" мысль: - Если бы любила, то могла простить...") О, Господи! Как я не разумен... был. Зачем отдался этому чувству? Какой я муж-джигит, если так слаб под женскими чарами!" - он, лежа, не открывая глаз, застонал.
Вбежала старушка-сиделка.
- Плохо тебе боярин?.. Может попить дать?.. На-ко брусничного квасу, - приподняла голову больному, поднесла ковш к губам. Ефрем открыл помутневшие глаза и - сквозь зубы:
- Позови-ко мне Саухала - десятника моего.
- А Сохал тута-ка: ждет-пождет, когда проснешься, - знахаря-лекаря привел к тебе.
Саухал, высокий, светловолосый, вошел, мягко ступая в шерстяных копытцах по деревянному полу, за ним - тенью, белоголовый - синяя борода до пупа - старичок в пестрядинной рубашке до щиколоток, уставился умными выцветшими немигающими глазами на больного.
У Ефрема прояснился взгляд (как будто проснулся), его потянуло... он сел, таращась на деда.
- Вот привел. Пусть посмотрит, полечит, - Саухал нахмурился: ему тяжело было смотреть, как постепенно тает-чахнет его господин, друг и брат "на крови".
- Брат, - тоже по-осетински заговорил сотский Ефрем, - ты ведь знаешь, что я крещен... Мне только христианский Бог поможет и больше никто!.. - во рту пересохло - сиделка воспользовалась паузой - подала ковшик, он отпил, сглотнул с натугой, сморщился: - Не слышно ничего?..
- Она в Москву переехала - оставила Кучково - ждет сына Юрика, говорят, его новгородцы выгнали...
- А Яким?!.. - с натугой.
- Он тут со своей дружиной - под Володимером сидит в осаде.
Вдруг лицо Ефрема еще больше побледнело и как будто одновременно и озарилось внутренним светом, он слабыми руками стащил с ног одеяло, застонал, закачался, схватившись за голову, - отросшие волосы - черной копной: - "А, а, а!.. Как же я забыл, что она же мать... Она из-за сына туда уехала!.. А, аа, аа!.. А я-то думал!.. - но в гримасе боли не было боли, только расширились зрачки: - Ведь я сделал ее сына сиротой - я и должен помочь!.. Убив Андрея, убили будущее Юрика... Я не оставлю его, все мое имение, все мои силы отдам, чтобы поставить на ноги княжича! Но для этого надо одолеть мой недуг, поправиться", - и - вслух, повернувшись к знахарю:
- Помоги мне, дедушко, вылечи!.. Мы богато заплатим тебе, - голос вздрогнул, хотел еще что-то сказать... Смолк, слезами наполнились глаза.
Саухал удивленно смотрел то на своего сотского, то на деда-лекаря-знахаря: "Во как наколдовал-нашептал дед!.. Ефрема не узнать: то он не хотел жить, лечиться, а тут сам запросил..."
Старичок достойно подошел, аккуратно подсел на край лежанки; взяв руки больного, и, глядя ему в лицо, тихо напевно проговорил:
- Мы, лекари, лечим - не товар торгуем и, если что-то и возьмем, то только тогда, когда поможем человеку, или когда он дарит с благодарностью и с радостью... - и вдруг на другую тему: - Давно мочился?..
Ответила сиделка.
- Начал редко и помалу... Ничего не ест, не пьет...
- Вижу, боярин, в твоей Душе зажегся огонек жизни, но он слаб и надо помочь, чтобы из искры разгорелось пламя, которое оживило бы плоть твою...
Знахарь попросил принести кусочек свежего мяса, заставил Ефрема помочиться, обмакнул мясо в мочу, вышел во двор, кинул собакам, подбегали, нюхали и, поджав хвосты, отходили - не ели.
Дед нахмурился, лицо сморщилось, почернело. Велел позвать к нему Саухала.
- Не берут собаки мясо: чуют смерть... Я не могу помочь твоему господину...
Саухал покраснел до слез, до пота.
- Помоги!.. Много денег дам... Ну, попробуй, как можешь!.. На вот пока вот эти... - совал серебряные арабские монеты.
- Деньги, деньги!.. Да не возьму их, не могу обманывать - иначе не врачеватель я буду, - потеряю силу исцеления... Многие вот так-то... сейчас в купцах, даже в боярах ходят, накопив так-то деньги, но зато потеряли человеческое умение-талант, Богом данное... Погоди сокрушаться: есть посильнее меня... Надо его - к Светлозару. Конечно, трудно... может умереть по дороге, но другого не дано... Нет, он не ездит никуда - не оставляет Священный Огонь-Сварожич и стар уж очень... Есть у него внук, который может прибежать, - он за деньги лечит, - но он уже теряет силу - только зря время и деньги потеряете... Нет-нет, я уже сказал - не буду пробовать: надо везти к Светлозару - он русский волхва из славян, а я мерянской крови... А как же!.. Кровь еще как влияет! От крови зависит, какой народ, человек. Народы также отличаются между собой, как и люди, поэтому бывают великие, и малые народы... И у великих народов вожди и колдуны, знахари, волхвы всегда мудрее и сильнее... И, если Бог даст человеку силу, то умом обделяет, красотой обижает, но только у русских-славян не так: они лепотой не обделены, умом и телом могучи, и Духом благородны!.. Он поможет - я с вами поеду.
