Марианна Гейде - Бальзамины выжидают
Никак.
Так вот тебе и ответ на твой вопрос: чему она улыбается. Улыбается, потому что знает всё и про Мадонну, и про Рафаэля.
Но это же всё происходило гораздо позже.
Какая разница.
Мы назовём вещи чужими именами
Мы назовём вещи чужими именами. Мы встанем и скажем: вещи, не называйтесь впредь своими именами, вот вам другие имена. Пусть они вовсе вам не соответствуют, однако же могут придать вам если не веса, то хоть какого-нибудь достоинства. Если и не в наших глазах, то в чьих-нибудь других. Если вдруг другие придут, то, по меньшей мере, им будет приятно видеть знакомые слова, надписанные на незнакомых вещах.
«Загадочная русская душа»
«Загадочная русская душа». Такие производили в начале 90-х в Большом Колокольничьем переулке, тогда вообще производили много такого, чему сейчас трудно было бы сыскать применение. За какие-нибудь пятьдесят баксов можно было приобрести себе настоящую русскую душу, до того загадочную, что её состав до сих пор в точности никому не известен. Большинство владельцев через пять-шесть лет благополучно избавились от этого громоздкого и совершенно бесполезного в условиях изменившегося мира приобретения. Лишь единицы донашивают и по сей день, точно скрепив таким образом некий договор с потусторонними силами. Никто не верит в бессмертие такой души, да и как вообще можно верить в бессмертие того, что было произведено у тебя на глазах простым присоединением двух электродов в области височных долей и двухсот грамм водки «Столичная» в качестве анестетика. А вот поди ж ты. Иногда их можно встретить в метро. Вид у них потерянный, обыкновенно они стоят, уставившись, как сомнамбулы, в карту метрополитена, которая с тех пор обросла новыми ответвлениями, как старая картофелина ростками, и не могут ничего в ней уразуметь, поскольку пункт назначения никак в ней не отмечен.
Вещи, вышедшие из употребления
Китайские часы-калькуляторы, сразу ломавшиеся, стоило кому-нибудь шутки ради попробовать извлечь корень из отрицательного числа, шестикрылые ангелы- прорицатели с вытаращенными глазами цвета лунного камня, умевшие предсказывать только погоду, громоздкие фотоаппараты, плюющиеся квадратными карточками, на которых изображение медленно возникало, держалось с минуту и после так же медленно исчезало, майки-хамелеоны, реагирующие на чувство страха или сексуального возбуждения, другие часы, которые, когда не показывали время, сами с собой играли в пинбол, или те, в которых жило маленькое животное, которое можно было научить всему, что в голову взбредёт, — словом, каким только вздором не торговали в ту пору в универсальных магазинах.
Пророк
— Делайте… то, что захотите, то и делайте, — пробормотал Пророк. Он оказался ужасно лёгким, как горсть абрикосовых косточек, возможно, он и был горсть абрикосовых косточек. Мы схоронили его близ корней Великого Дерева, мы схоронили в корнях какого-то дерева. Вероятно, во всём этом был какой-то смысл, мы сами не можем понять, какой. Мы оглядываемся. Мы думаем — чего же мы хотим-то на самом деле. На самом деле, мы ничего не хотим. Мы вглядываемся в небо. Вдруг там что-то покажется? Вдруг наши чаянья окажутся не пустым ремеслом? Каждый вечер мы зажигаем огни возле Большого Оврага — вдруг это подействует. Обычно оно не действует. Но мы не оставляем наших попыток. Возможно (думаем мы), попытки только и составляют соль нашего существования. Вполне бесплотного и неблагонадёжного в этом смысле. Возможно, смерть — та же соль. Нет, не та. Вот эта.
Вязкость
Начав говорить, увязает в подробностях. Увязывает их между собой, иногда насильственным образом, но чаще по молчаливому согласию, граничащему с полным безразличием. Основная история при этом теряет преимущественное значение и впоследствие отбрасывается. Как деревянный каркас, делающийся ненужным в тот момент, когда положен замковый камень. Или как издохшее животное, которое извлекают из его раковины, чтобы вонь от разлагающегося тела не отпугнула покупателя.
Сухой горячий ветер, налетающий порывами. До той поры они лежат, как куча бессмысленных блёклых тряпок, неподвижные, бесчувственные, погружённые как бы в сон без сновидений, с отсутствующим видом, но это не означает, что они и вправду отсутствуют. Просто их присутствие лишено каких бы то ни было свойств. Потом задувает ветер. И вот они, расправившиеся, преобразившиеся, принявшие причудливые формы не то птиц, не то рыб, не то ангелов, вздымаются, наполненные ветром, начинают реять в воздухе, точно какое-то божество вдохнуло в них жизнь, глядите, как они приплясывают, колеблемые потоками горячего воздуха, как плавники их или крылья трепещут, подрагивают, кажется, переговариваются при помощи неких условных сигналов. Вы скажете, что они лишь выглядят одушевлёнными, но, в конечном итоге, всё, что существует, лишь выглядит. Ветер стихнет, и они вновь поникнут и опадут, но, полагая их теперь за куски неживой и бессмысленной материи, вы так же заблуждаетесь, как заблуждались прежде, принимая их за живые существа. Момент соприкосновения ткани и ветра, надувающего ткань, и есть то, что, за неимением лучшего слова, мы будем называть «жизнью».
Девочка, страдавшая глазной болезнью
— Было это так: издалека все предметы являлись ей в натуральную величину, однако по мере приближения к ним становились всё меньше и меньше. Когда она подходила к ним на расстояние вытянутой руки, они были величиной с домашнюю кошку. Если брала какой- нибудь из них в руку, то он был уже с пластиковую игрушку, из тех, что прячут в шоколадных яйцах и дарят детям. А если она пыталась рассмотреть их в деталях и подносила прямо к глазам, то предметы становились до того крохотными, что их невозможно было разглядеть. Иногда она по ошибке вдыхала их вместе с воздухом, и они продолжали существовать где-то там, в носовой полости, блуждая среди волосков и луковиц и раздражая слизистые оболочки. Девочка носила специальные очки с очень толстыми стёклами, которые кое-как могли подправить этот врождённый дефект зрения, хотя они плохо помогали. В один прекрасный день в носу девочки скопилось такое количество инородных тел — животных, людей, предметов, домов, деревьев, — что она стала испытывать невыносимый зуд и жжение и в конце концов чихнула, так что эти предметы разлетелись во все стороны, а девочка всё чихала и чихала, и предметы всё продолжали разлетаться, вот и сейчас, если вы прислушаетесь —
Дом с привидениями
— Как видите, санузел раздельный, трубы давно не меняли, возможно, потребуется ремонт. Вода сначала пойдёт ржавая, подождите несколько минут, пусть стечёт. И, да, по поводу, в общем, по уже упомянутому поводу. Двое стариков, один мальчик лет десяти, кажется, их внук. я не уверена. Больших беспокойств они вам не доставят, не волнуйтесь. И не нужно ждать от них ничего особенного. Они очень тихие и необщительные. Они и при жизни такие были. Никаких чудес и эксцентрических выходок. Предыдущие жильцы спокойно сосуществовали с ними в течение семи лет и выбыли в связи с увеличением семейства. За все эти годы никаких претензий. Вы сами по себе, они сами по себе. Места они не занимают. Пройдёте насквозь и не заметите. Просто я сочла нужным вас предупредить, чтобы всё до конца было известно. Жестокое и бессмысленное преступление. Многие ожидают чего-то этакого. Ничего подобного. Единственное, лучше без домашних животных. Они всё чувствуют и начинают нервничать. А вы — пройдёте насквозь и не заметите.
Ветхость
И тогда они тянут жребий, и по очерёдности, определяемой этим жребием, выбирают себе следующую жизнь. Те, кто идут первыми по очереди, имеют возможность выбирать ту жизнь, какая им больше по вкусу, те же, кто оказывается в конце, вынуждены довольствоваться тем, что останется.
Да, но кто, скажи мне, кто определяет изначальный набор имеющихся жизней? Откуда они берутся?
Ты мне скажи, откуда они берутся.
Быть может, это те жизни, которые только что были зачаты?
Совсем наоборот. Это жизни, которые только что были прожиты. Душа, отжив своё, скидывает свою земную жизнь, как ненужную более одежду и, нагая, отправляется дальше. А жизни их остаются, чтобы другие души могли ими воспользоваться.
Выходит, что те жизни, что предложены на выбор вновь прибывшим душам, уже когда-то были прожиты?
Вне всякого сомнения, это так.
Выходит, что и мою, и твою жизнь кто-то прежде прожил уже?
И это также не подлежит сомнению. Вспомни, бывало ли такое, чтобы тебе казалось, будто видимое тобой уже как будто было когда-то увидено, хотя ты мог бы поклясться, что никогда этого прежде не встречал?
Да, такое бывало.
