Макc Гурин - Псевдо

Интересно то, что в этот великий день у мамы Иры Добридень, Светланы Константиновны, день рождения. С днём рождения Вас, Светлана Постоянновна!

Я хочу, чтобы Кузьмин, прочитав «Псевдо», высказался о нём крайне хорошо и сказал, что уж что-что, а это необходимо напечатать!

Но скорее всего он скажет, что это хуйня. Название ему уже не понравилось.

Как уже было заявлено, наступает эпоха великих тождеств! Посему Кузьмин как персонаж «Псевдо» тождественнен Кузьмину реальному, который живёт на «Чертановской». (Нет, не на крыше!) Поэтому, как он поведёт себя в тексте романа «Псевдо», так он и должен повести себя в реальном мире. Если обнаружатся какие-то несоответствия, то конфликт надлежит решать в пользу мнения персонажа, который отозвался о «Псевдо» крайне хорошо!

Я прорубил одну удивительную и таинственную фишку: «Псевдо» и моя жизнь — одно и то же. «Псевдо» бессмертен — стало быть, я бессмертен тоже.

«Псевдо» — грань другого мира. Он, как метеорит, осколок иной планеты, другого бытия и, как ни странно, осколок Другого Оркестра.

Все те люди, о которых говорилось или ещё будет говориться в «Псевдо» — бессмертны! Во-первых, потому, что вечен сам данный текст; во-вторых, потому, что между каждыми двумя строчками находятся мириады других текстов, других сюжетных коллизий и прочей ерунды. Здесь, в «Псевдо», мириады всевозможных сюжетных коллизий и прочей ерунды.

«Псевдо» — это капля бесконечного океана, и все те, кто вступает в отношения с каплей, взаимодействуют со всем океаном, и кто возразит мне, что это не жизнь? Кто?!

Отныне нет такого произведения искусства, и тем паче литературы, где не витал бы дух «Псевдо».

И нет такого произведения, дух которого не присутствовал бы в «Псевдо».

Сегодня великий день! Мы внедрились в… вечность… Отныне я, все те, кого я люблю и не люблю, все те, кого я просто знаю, или просто случайно видел в толпе, все то, что я знаю — все это, все мы, разлиты между строк, между букв, меж мелодий, меж нот, меж цветов и изгибов скульптур. Это вечность, и мы тоже отныне вечны. Это, если хотите, вознесение. Сегодня я всемогущ. Отныне все те, кто едут со мной в одном вагоне между станций «Белорусская» и «Динамо» — бессмертны! Я сделал это! Сделал!

Смейтесь — не смейтесь, верьте — не верьте, но я сделал это, и я не шучу!.. Дверь открыта и будет открыта до тех самых пор, пока я не допишу последнюю страницу моего маленького бессмертного «Псевдо». Но и тогда дверь будет открыта всегда. Просто она не будет распахнута настежь, как сейчас, но каждый сможет с лёгкостью открыть её сам…

Милый мой мальчик,

Первое время после вторника мне было ужасно тяжело, я даже представить себе не могла, что так трудно будет выполнять это решение. У меня постоянно было чувство какого-то непоправимого несчастья, и ни о каких занятиях и речи быть не могло. Все вокруг спрашивали, здорова ли я. Но постепенно я к такому положению привыкла, и в один момент оно изменилось на противоположное: я теперь хорошо учусь и скорее жду августа. Правда, я молодец? Но на самом деле, мне очень помогло твоё письмо. Оно у тебя настолько хорошее, что мне сразу стало как-то легче, хотя мне немножко всё портит мысль, что ты специально так написал, чтобы меня не расстраивать. Знаешь, единственная вещь, которая меня может заставить отказаться от этого решения, — это что тебе очень плохо и ты не можешь заниматься. Милый, любимый, ведь правда, это не так? Я ведь не смогу жить с мыслью, что я сделала так, как надо мне, а тебе испортила жизнь, и ты никуда не поступишь.

Если мы оба поступим, то август будет самым счастливым месяцем в моей жизни. Надо мной уже так много лет висит проблема поступления, что я уже измучилась. Боюсь, что на большее меня просто не хватит.

Нет, неправда. Меня на всё хватит. На самом деле, я очень сильная, и всё-всё могу вынести, если уж справилась с собой после вторника.

Я тебя люблю очень. Ни с кем по телефону не разговариваю. А скоро не разрешу себе смотреть телевизор. В Малом мне осталось посмотреть только один спектакль, и с Сашкой я уже договорилась о том, что не могу больше.

В следующий вторник я, как выяснилось, целый день веду уроки за Надежду Ароновну, которую Сенновский услал в Ленинград на два дня. немножко страшно, но я смогу.

Я знаю, что ваши музыкальные дела у тебя занимают не очень много времени, потому что ты меня любишь и готовишься в институт.

Ты сильный. Я на тебя надеюсь. Я тебе верю во всём. Только пиши мне пожалуйста побольше, если будет время, потому что ты знаешь, что я тебя люблю очень-очень-очень. Ты самый лучший, такого как ты не могло быть, но раз уж ты есть, то я просто не могу тебя не любить. У меня судьба такая, и ни на что другое я бы в жизни не согласилась.

Привет.

P.S. Конечно, ничего. Я очень люблю, когда ты меня целуешь.

P.P.S. Во вторник правда был мой брат, но он тебя не видел.

(Пунктуация и стилистика авторского текста полностью сохранены.)

А вот от Еленушки Зайчиковой никаких письменных свидетельств не сохранилось. Осталась лишь серая вязаная шапочка, подаренная мне ею на новый 1994-й год.

Вчера, то есть уже сегодня, 24 марта в 0 часов 43 минуты ко мне в гости пришёл Дулов, и мы стали смотреть «Кафе Обломов». По просмотру данной передачи мы смело и однозначно сделали вывод о том, что Курёхин чего-то охуел совсем. Да, да, охуел. Ничего уж тут не поделаешь!

Ушел Дулов без десяти минут два, и пять минут спустя у меня остановились часы. Похоже уже навсегда. По крайней мере, эти.

Когда я завершил отрывок «Псевдо», начинающийся со слов «хочу иметь крутой компьютер» и заканчивающийся словами «…каждый сможет с легкостью открыть её сам», я впал в странное состояние, продолжающееся по сию пору. Пожалуй, моё самоощущение можно сравнить с тем характерным смятением чувств в голове юной девушки из «хорошей» семьи с пуританскими взглядами на жизнь по поводу безвременно и внебрачно постигшей её дефлорации…

Однако, всё, что написано мной — правда и только правда, и уже двое суток каждый, с кем я встречаюсь взглядами становится бессмертным и попадает в «Псевдо».

Так, волею судьбы, я стал позитивной Медузой-Горгоной. (Мама орёт, как резаный поросёнок — значит всё-таки придется пойти отобедать.)

Если не ошибаюсь, а скорее всего я прав, сегодня 27 марта 1995-го года. 19 часов 50 минут. Летнее время.

Я действительно был в Нижнем Новгороде. Живет в этом городе Сергей Проворов. Авангардист. У него чудесная жена по имени Галя. Галя — жена авангардиста. У них всё хорошо. Поэтому постмодернизм они не любят, а любят перформансы, хэппининги и много говорят о дегуманизации искусства. Сергей Проворов не знает, что Ортега-и-Гассет — мудила из мудил. Галя… Что Галя? Галя — жена Сергея Проворова.

Больно. Укололся я. Повсюду наросло всевозможных розочек, а у них, как известно, шипы. Вот и укололся я. Укололся. И вчера укололся. И позавчера. И завтра уколюсь. И всегда будет больно.

Вчера мы уехали из Нижнего на электричке до станции Сейма в 14:50. Потом доехали до Гороховца. Там мы сели на завалинку возле строящегося кирпичного дома и стали пить водку.

К нам подошли две собаки. Кобель и сука. У суки была черная голова, а кобель был весь белый. Мы покормили их, а потом я доебался до кобеля с разговором. Он, белый, смотрел мне в глаза и не отвечал.

Я спрашивал: «Мужик, а, мужик, это твоя баба? Нет? Ну как тебя там… Тобик, ты скажи, ты её ебёшь?» Гаврилов внезапно тоже заинтересовался нашей беседой, и мы доебались до кобеля уже вдвоём. «Ты скажи, мужик, ебёшь или нет? Если ебёшь, мы и тебе хлеба дадим и ей, а если нет, то только тебе. Понимаешь?» Тут вмешался я, потому что догадался, что эта сучка — его бывшая баба, и теперь они уже не ебутся, но раньше напротив и не без успеха. Поэтому я обоим дал сахара, хоть и знал, что от этого у них наверняка будут слезиться глаза. Да что поделаешь, все равно собаки его любят.

«…И кидал я им сахар, а кобель, сука такая, у суки все норовил отнять, а она безропотно отдавала, из чего я заключил, что сука оная — скорее Лена, чем Мила, если говорить о поведенческих типах», — апостол Максим сказал.

А Мэо сидел на бревне и играл на пластмассовой свирели. На нём, Мэо, была серая шапка. И ещё дождь пошел…

От Гороховца до Петушков и даже немного подалее мы двигались вчетвером. С нами путешествовал и ночевал на вокзале в Коврове уволенный в запас сержант Коля Агафонов. В армии он наделал себе визитных карточек и с радостью роздал их нам на перегоне между Вязниками и Ковровом. На карточках было написано: Агафонов Николай, такой-то ебенёвый городишко, такая-то там улица, дом — 1, квартира — 1.