Макc Гурин - Псевдо
Ещё много говорил несчастному Гаврилову о том, что надо, мол, много, очень много работать («…я убедилась, что они за люди! Никогда не думала, что она такая! Грамотная, но не интеллигентная!» — говорит старушка справа, видимо, о невестке), что никто не хочет заниматься простым литературным трудом. Один Кирилл Анкудинов (говорил апостолу Гаврилову апостол Кузьмин) ходит на литературные вечера, пытается чему-то научиться. Пиздец!!! Как всегда, опять эти слова!
Я моментально отнёс их и к себе тоже. Отнёс на помойку своей души (простите за такой примитивный метафорический ход) и оченно загрустил.
Что же это такое? Я работаю, работаю, делаю, делаю, постоянно себя подгоняю, вечно боюсь, как бы не сделать меньше, чем можно, снова работаю, снова делаю, ложусь изможденный немного поспать, утром опять все снова, а потом вдруг вновь и вновь находится какое-то чмо, которое говорит мне весомо так и серьёзно: «Надо работать! Надо больше работать!» Простой труд писателя, простой труд композитора, простой труд для куска хлеба и сигарет, простой труд, простой труд, простой труд. Боже мой, как же вы все заебали! Что я сейчас, интересно, делаю по-вашему?! И ещё этот дядя Игоряша, добрая, несчастная, потрёпанная мудашка, и Ириша, и прочие… Работай, работай, работай! Да работаю я! Отъебитесь все!!!
Когда Ивлен был по отдельности Иваном и Еленой, та часть, которая была Иваном-царевичем, великим русским живописцем, обладала примерно тем же комплексом внутренних проблем, что и я. Он рисовал, рисовал, работал, работал, переделывал, совершенствовался, временно деградировал и снова устремлялся на штурм всевозможных духовных высот, а потом всё свелось к тому, что он стал андрогином. Такой клёвой самодостаточной особью идеальной, и всё стало у Ивлена заебись! Перестало хотеться бабу, перестали мучить смутные и сбивчивые сновидения на сексуальные темы, столь характерные для нервных женщинок, перестало хотеться рисовать, молиться, одним словом (точнее двумя), всё перестало.
Лежал он целыми днями на диване и был доволен, а психоанализ начисто прекратился.
Ивлен ел, спал, смотрел MTV, почти машинально поглаживал кошечку и ходил гулять с дорогостоящей собачкой. Собственно, с Жужу. (Когда я вставлю в текст романа черновой вариант начала, вы поймёте, что по моёму изначальному плану вы уже должны были бы знать, кто такая Жужу, и чем, собственно, характерно это четвероногое.)
Однажды к Ивлену пришёл странный человек в сером плаще с капюшоном. Капюшон был очень глубокий, лицо не просматривалось, да и не очень-то хотелось заглядывать в эту серую глубину. А чего хотелось?
Да ничего Ивлену, как всегда, не хотелось! Одно знаю твердо: настал момент обнародовать исконное начало и прекратить все эти фишечки с недосказанностями и прочим псевдоэстетским туманом.
Я вклею эти странички, ибо начало написано в другой тетрадке, в тетрадь с основным текстом «Псевдо». Но для этого необходимо дописать эту сторону листа, чтобы хоть чуть-чуть удлиннить жизнь моего доброго маленького товарища. Ведь жизнь надо беречь, да? Как свою, так тем паче чужую!
(Ещё одно замечание, не относящееся к делу, напоследок хотелось мне сделать. Бы. У меня в школе № 112, где я проучился целых семь лет (с 1983-го по 1990-й год) была одноклассница, имя и фамилия которой полностью совпадали с именем и фамилией моей второй жены Лены Зайцевой. После окончания школы я не встречал эту девушку ни разу, хотя других одноклассников и одноклассниц лицезрел постоянно. Продолжалась эта несправедливость до тех пор, пока в моей жизни не появилась Лена Зайцева-2 (Любимая), а ещё точнее, до тех пор, пока не распался наш недолгий брак.
Теперь я встречаю Лену Зайцеву-1 (она же в свете последних событий Лена Зайцева-3) практически еженедельно. Последний раз я встретил её десять минут назад в подземном переходе в преддверьи «писательского треугольника»: «Тверская» (бывшая «Горьковская»), «Пушкинская» и «Чеховская». Произошло это около полудня 20 марта 1995-го года. Она, как всегда, не узнала меня.)
Странный человек молча прошёл в гостиную, медленно опустился в хозяйское кресло возле камина и, закинув ногу на ногу, заговорил негромко и с хрипотцой: «Здравствуй! Я знаю, кто ты, но ты не знаешь, кто я. Я — Тесей. Жизнь и всевозможные приключения изуродовали мое некогда прекрасное лицо, исковеркали мою некогда чистую и светлую душу, но мой мозг, мой ум, сохранился весьма неплохо, и моя память по-прежнему тверда и всеобъемлюща. Поэтому сегодня я здесь. Сегодня я здесь, Ивлен, чтобы НЕ возвестить тебе исконное начало романа Максима Скворцова «Псевдо»»…
Ивлен вытаращил на Тесея глаза и вдруг неожиданно для себя самого пронзительно закричал: «Да ты что же это, блядь, о себе думаешь! Хуйло ёбаное! Иди на хуй отсюда, блядь, педрило ты горемычное! Я тебе сказал, блядь, уёбывай на хуй отсюда, Кентавр ебучий, блядь! Греби отсюда! Мне что, повторить, блядь? Нет? Ты не слышишь, чего я сказал?! Пиздуй отсюда!»
Или даже не так он сказал. Он сказал: «Слушай, а… это… тебе… на хуй не пройтись ли случайно, нет, а?»
Во всяком случае, после тех или иных словесов Тесей медленно встал (так же медленно, как и садился) и неторопливо вышел, столкнувшись в дверях с достопочтенным Фёдором Михайловичем, который, судя по всему, только что напердел перед входной дверью, очевидно рассчитывая на то, что его пакостный поступок останется незамеченным. Однако не тут-то было! Тесей обернулся в сторону захлопнувшейся двери и хрипло, но жизнерадостно воскликнул: «Эх, старый ты пердун! Мудилушка девятнадцатая!»
У дверей подъезда он встретился с ещё одним существом, кудрявым и щеголевато нарядным. «Разрешите представиться», — произнес тот без тени иронии: «Александр Пушкин, божьей милостью поэт…» «Скотина», — почти беззлобно процедил Тесей и наконец вышел на улицу.
Жизнь поворачивалась к нему новой неожиданной стороной. Он начинал нравиться женщинам и всё такое ещё.
Очередной сюрприз судьба преподнесла ему уже через три минуты, когда на остановке троллейбуса какая-то девочка окликнула его со спины: «Ивлен Максимович, а у нас будет урок?» И урок начался.
Дети хотели шуметь, а Тесей не хотел ничего. Он знал, что в таких случаях всё равно полагается что-либо говорить, но не понимал, отчего всё полагается именно так. Поэтому урок прекратился.
Но не прошло и получаса, как на улице к нему подошла некая светловолосая женщина, держащая на поводке болонку, при ближайшем рассмотрении весьма напоминающую Жужу, и сказала, глядя ему прямо в глаза: «Здравствуйте! Вы меня не узнаете? Я Иокаста». И, немного помолчав, добавила: «Ну, здравствуй, мой Одиссей!»
И она повела его за собой, и он дал себя повести, подумал, что может быть это то самое. И ему понравилось первое, ещё случайное, прикосновение, которое, естественно, несколько затянулось. И дома у неё были кофе и черный котёнок. И у чёрного котенка, естественно, была шея и, естественно, вам понятно, что я этим хочу сказать.
И конечно они легли вместе, и конечно были счастливы, а после оба они сладко уснули…
Да только утром она представилась уже как Юдифь, и Тесей понял, что уж чего-чего, а вот тела-то у него больше чего-то и нет…
Последние полторы страницы написаны мной у входа в дом № 69 по улице Вавилова, где расположена некая стоматологическая организация, где Катя Живова, у которой я сегодня покрыл потолок олифой, берёт интервью для рекламного отдела газеты «Я молодой».
Сейчас я закурю сигарету «Кентон», которые курил на одном из квартирных концертов в Москве Лёня Фёдоров из группы «Аукцыон», чему всё та же Катя была свидетелем. (Смешное какое слово — СВИДЕТЕЛЬ!)
Хочу иметь крутой компьютер, чтобы забить туда некий роман, между каждыми двумя строчками которого располагалось бы ещё по роману, темы которых были бы косвенно связаны со смыслом, содержащимся в тех двух строчках первого романа, между которыми каждый роман второй ступени и был бы помещён.
Собственно, самый первый роман или роман первой ступени можно было бы назвать МЕТАРОМАНОМ, но поскольку между строчками каждого романа второй ступени тоже помещается несколько тысяч романов третьей ступени (и так до бесконечности), то, стало быть, МЕТАРОМАНОМ может называться любой роман подобной системы. Кроме того, понятие ступеней также компрометировалось бы в моём компьютере, ибо где-нибудь между строчками МЕТАРОМАНА какой-нибудь десятой или сотой ступени располагался бы как раз исконный роман, ранее обозначенный как МЕТАРОМАН первой ступени.
Жалко только, что и сотен жизней не хватит на воплощение этого проекта. А ведь создание такой искусственной системы вполне может соперничать с реальным бытием человечества!
Впрочем, всемирная литература, если её правильно разложить по ранжиру, вполне может сойти за пародию на МЕТА. И в этой связи мой «Псевдо» занимает законное место между строчками какого-то из общеизвестных романов. А поскольку именно в «Псевдо» только что была изложена теория МЕТА, то это может означать только одно: не далее, чем строчку назад, круг замкнулся. Сегодня, в 10 часов 31 минуту (21 марта 1995 года) мировое искусство вступило в новую стадию. Стадию осознания МЕТА. С этого момента автор «Улисса» и «Бесов», «Мертвых душ» и «Илиады» — Максим Скворцов! Авторы «Псевдо» — Толстой, Достоевский, Пруст, Маркес, Лимонов и кто угодно. В плоскости искусства Гомер и я — это одно и то же лицо! Моя творческая индивидуальность абсолютно тождественна всем остальным.
