Макc Гурин - Псевдо

Писька-пиписька-писюля-хуюля-юля-ляля-пеппи-синий чулок.

Последние два абзаца всплыли из головы как-то случайно, а на самом деле, сказать-то я собирался о том, что если вам интересно это знать, то могу сообщить: «Псевдо» находится и живет в стенах Пединститута, начиная с фразы «…с Ивленом, к счастью, вообще ничего не произошло» и до тех пор, пока не придет за мной Вова Афанасьев или Саша Левенко, занятые сейчас на семинаре по Современному русскому языку, сокращённо СРЯ.

Что ещё рассказать? Пишу я, стоя, а раньше всегда писал, сидя в какой-нибудь из больших аудиторий. В девятой, так называемой «ленинской», я писал вступительное сочинение на тему «Образ автора в романе в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин»». Проверял мое сочинение некий аспирант по фамилии Ломтев, которому я впоследствии два раза сдавал «Введение в советскую литературу». На третий раз он поставил всей группе зачёт, не спрашивая.

Через полчаса кончится пара, и я увижу своих бывших однокурсников. Зачем я об этом написал — не понимаю. Совершенно неинтересно.

Что, что мы будем делать? Стрелять, петь или бегать, или пукать и бегать, как говаривал мой дедушка по материнской линии Арнольд Борисович Одинцов, он же Одэр.

Одер? Одер! Висла? Висла! А что это у тебя за хуйня на носу повисла?

Вот тебе и случайный стишок. Хочу громко орать и показывать всем пипиську! Про пипиську, наверно, вру, но вот орать во всё горло хочется. Песенку петь. Петь песенку. Распевать. Летать. Крылышками махать, полететь, полететь, на головку сесть. Ой, ладушки! Ладушки! Крибли-крабли-бумс!

В МГУ-шной библиотеке есть такой отдел, называется БУП (библиотека учебных пособий).

Даниил Хармс — мудак! Почему? Потому что кто угодно мудак! Даже Максим Скворцов — мудак! Надеюсь, с этим уж никто не поспорит!

Есть писательчики, у которых фразы такие стройные, как ноги у некоторых баб, слова оттуда, из этих ног, не выкинешь. А если уж и выкинешь, то не поймаешь. Вся жизнь в говне будет, а книжка тем более будет попорчена.

Когда придёт Вова, «Псевдо» временно отомрёт, но воскреснет у меня дома. Осирис мой ёбаный. Постмодернисты — народ мускулистый. Ненавижу институт. Все пидаразы!

Вот эту страничку допишу и не буду больше. Устал. Тут, наверное, как раз и Вова придет.

Всё, всё мне можно. Устал. Странный роман я затеял. Заебал он меня, но, кажется, надо. Так надо! Всё равно. Тотальное равенство!

Агрессивны мы все. Вот справа девочка стоит в белёсой кофте. Весьма милая, в моём вкусе. Но знакомиться я с ней не буду. На хуй надо. Буду онанистом и впредь. А собой я не так, чтоб дурён. Если хочу, то всегда добиваюсь любви. Но хотел всего дважды и дважды бывал женат. Теперь я умён. Умён и взросел. Взросел. Взросел. Взросел — хуёсел.

Надо ли меня жалеть? Видимо всё-таки строжайше это более не рекомендуется чем. Хотя всего хочется более этого именно, и поделывать что будешь ты здесь! Синтаксис. Синтаксис. Эпидермис, блядь…

В Тракае, в доме отдыха, был у нас сосед Йозас Пуканасис, почти Синтаксис. Йозас Синтаксис работал в литовском КГБ. Когда там в каком-то ноябре случилась хуйня, он позвонил моей маме, ибо оказался в Москве, и предложил встретиться. Очевидно, хотел выебать. Что получилось — не знаю.

Как много солдат своеобразных меня окружает. Йозас Синтаксис, Роман Божийдаров, Теодоров Роман, Фёдоров-брат, брат жены моей, на кровати которая по всей видимости зачата была, по всей вероятности на той кровати зачата была, которая стоит у меня в комнатке, которая находится в недрах, или же между строк, между строк, между строк моего «Псевдо» маленького. В той кровати Скворцовка сегодня утром проснулся, поехал в институт просто так. Сейчас на «парнасе» стоит, последнюю строчку на данной страничке дописывает, устал опять и курить уйдет через два слова и… (и многоточие)

Я и «Псевдо» — мы заболели оба. Это произошло с нами сегодня, во вторник. Мы слушали первую симфонию Другого оркестра, а потом у обоих случился жар. Однако слушать мы не перестали.

Уложили нас в лазарет, и пришла медсестра по имени Анна. Сделала нам укол. Мы уснули. А когда проснулись, оба изумились, насколь всё-т-ки белый здесь (здесь или тут?) потолок. Не видно звёзд. Видно белые стены.

Сколько уже позади. Масса, масса. Сырковая масса такая, творожок, с изюмом. На фольге в таких случаях пишут «особая». Очень хочется. Очень хочется массы этой поесть… Чайку попить. (Женя Панченко все поёт. Завтра поёт «Реквием» Моцарта в Большом зале консерватории.)

Устали мы с «Псевдо». Устали с моим малышом. Музыкальная культура феноменальна, а нам с «Псевдой» грустно, и мы устали вдвоём. Что? Что? Что теперь? Может уже и не поправимся больше.

Анна села на край кровати ко мне. Читает мне вслух роман «Псевдо», а «Псевдо» слушает роман «Псевдо» и не может уснуть. Хочется уснуть малышу. Болит головушка. Лебёдушка беленькая. Колодезная змеюшка. Колодец. Колодки. Колья и двор. При дворе. Скоро кончится. Зашумит, дверь заскрипит. Многим, многим мы обязаны. Чем всё это кончится? А кончится скоро. Чем?

Анечка-Анна почитала нам книжку и, как стемнело, в постель со мной возлегла, как будто знала, как надо, подобно «Псевдо» моей.

Почерк не узнаю свой. Какой-то мелкий. Болезненный. Болею я. Больно. Больно болею. Больно болезненный, вот и болею больно по божьей воле и с божьей помощью.

Любимая моя, какая ты? Какая ты, малыш? А? Какая? Милая девочка родная, где ты? Маленькая моя…

Женя Белжеларский роман мой прочтёт. Может быть хоть ему это немножко понравиться будет. И Илюша Гавронский роман мой прочтёт. Может быть хоть и ему это немножко понравиться будет. Будет-будет.

Не будет, так не будет. Все равно я скоро усну. Все равно я скоро умру. Ирочка, Милочка, Ленушка, Ленушка-2, Анечка дуловская. Ирочка Добриднековая, Ирочка Добриденкова, чего мы все друг от друга хотим, а? Серёжа. Движение внутри стены. Движется маленькая Ирочка внутри стены и тревожно так попискивает виолончелькой своей. Лакримоза. Роман Божийдаров. Фёдорова Людмила Григорьевна — жена моя первая. Мама дорогая, держите меня! Кстати о тебе, мамочка. Почему же ты всё-таки не богородица?

Скоро придёт время, придёт время поведать вам о природе «Псевдо» как такового. Природа его была сформулирована мною в автобусе, следующем по маршруту № 672, на двойном клетчатом листочке, который я постоянно то теряю, то нахожу, а когда теряю, то очень нервничаю. Где он, этот листочек? Он мне очень нужен теперь. Мне его не хватает, как друга. Где ты листочек мой? Искать надо… Надо…

Некоторое время назад, дорогие мои читатели, я непреднамеренно вам соврал, сказав, что от моей второй жены Ленушки не осталось никаких письменных свидетельств. На днях выяснилось, что это не так. Я отыскал открытку, которой был поздравлен со своим днём рождения за три месяца до нашей свадебки. Вот она, эта открытка:

Любимый мой!

Мой Добрый Сказочник, поздравляю тебя с днём Ангела и днём рождения! Пусть бог хранит тебя. У нашей сказки будет хороший конец. Я тебя люблю!

(Пунктуация, стилистика и орфография авторского текста полностью сохранены, за исключением того, что слово «Бог» в тексте романа написано с маленькой буквы, т. к. подошла очередь написать его именно так, в то время, как в оригинале оное слово написано, конечно, с большой.)

Странно всё получается с этим «Псевдо». Вечно я хочу написать одно, а пишу вместо этого что-то другое. Весь процесс письма выглядит, условно говоря, так: одну строчку пишу, о второй думаю, четвёртую записываю на месте второй. И чёрт его знает, куда при этом деваются каждые третьи, не говоря уже о четвёртых, должных по идее занимать своё место, а не место вторых. И где сами вторые строчки?

Где? Где-то ведь скапливаются все эти строчечки ненаписанные. Где? Где-то ведь скапливаются и превращаются в повести, рассказы, романы, строят свои строчечные города, страны, воюют меж собой, трахаются. Где, где эти строчки, ненаписанные Максимкой? Где скопились они? Уж не на книжных ли полочках у меня, у вас, у каждого всякого нас? Спокойной ночи.

И ещё одна неприятность. По-моёму окончательно потерялся некий листочек, который я много раз до этого находил и хотел в «Псевдо» вставить. Находил, откладывал в сторонку, думал, что «вот бы не потерять», а потом терял, и находил снова, тоже самое думал, откладывал в сторонку, мотивируя тем, что ещё не время, опять терял-находил, а теперь не могу найти. Сейчас не могу найти. А может и потом уже не смогу.

А в листочке был полупоэтический бред зрелого довольно-таки Скворцовки о шариках воздушных, о лошадях, с постоянными обращениями к знаменитому Постуму, с обрывками всем известных разговоров о том, что помнишь ли, мол, жрицу некрасивую, но с какими-то там ногами. С какими же? Как узнаешь теперь? Не Бродского же перечитывать, право!