Анастасия Ермакова - Точка радости
Заведующая возмущенно хлопает глазами, в десятый, наверное, раз протирая одну и ту же сову.
— Ах, вот вы как! — гневно выдыхает она.
— С вами по-другому не получается.
Сова, протестуя против длительной гигиенической экзекуции, чуть не выскальзывает из рук Ироиды.
— Ладно. Получат ваши старикашки машину. Только уж будьте так добры, дорогая Анастасия Александровна, прекратите меня шантажировать!
После работы, выгуляв тоскующего целый день Хвоста, беру его с собой и еду в гости на «Измайловскую» к Ирке, кромсательнице каблуков и юбок, — ей необходимо сообщить мне важную вещь.
— Ир, — заявляю с порога, — признаюсь честно: я была в этих сапогах на кладбище!
— Издеваешься… Теперь у меня проблема посерьезнее.
— Куда уж серьезнее?
— Чай будешь?
Ставлю на стол торт с пышными кремовыми розами почему-то сиреневого цвета.
— Бисквитный? — интересуется она.
— Песочный.
— А я люблю бисквитный.
— Ну, извини. Так что у тебя случилось?
— Помнишь, я говорила тебе про шишку на голове? Вот, потрогай.
Ирка водит моей рукой по своим волосам. Под ними действительно какой-то бугорок.
— Чувствуешь?
— А что это?
— Если бы я знала — что. Эта штука образовалась лет пять назад, но сразу я побоялась вырезать.
— Почему?
— Ты видела мои рисунки? Не будешь же ты спорить, что у меня талант?
— Не буду.
Вспоминаю Иркины пастели-фантазии: в них на самом деле что-то есть, по крайней мере, настроение. Чаще всего, надрывно-меланхолическое.
— Шишку могут вырезать вместе с талантом, понимаешь?
— Но сейчас медицина на таком уровне…
— Да на хреновом уровне!
— Тогда не режь.
— Но ведь она растет!
— А талант растет вместе с ней?
— Наська, перестань, я серьезно. Чего делать-то?
В задумчивости Ирка дожевывает второй кусок нелюбимого ею песочного торта. Так было и в школе, где мы учились с ней в одном классе: никогда не принося с собой ничего, Ирка налетала на мои конфеты, предварительно заметив, что вообще-то она их не любит… Подзываю Хвоста. Он, как и я, сластена. Пес заглатывает огромный кусман мгновенно и снова просительно-голодным взглядом гипнотизирует торт.
— Да выгони ты его отсюда! — психует подруга. — Еще его тортами кормить! Морда не треснет?
— У него не треснет. Слушай, а чай покрепче нельзя сделать?
Иркин чай неизменного бледно-желтого цвета, почти безвкусный. Я каждый раз прошу сделать покрепче и погорячей и каждый раз получаю чуть подкрашенную еле теплую воду.
— Сначала сходи к врачу, проконсультируйся, — советую ей.
— Ага, сходи. Скажет — резать — и что?
— Не знаю, Ир. Но если она растет, так оставлять нельзя.
— То-то и оно… Как твой козел, звонит?
— Нет. Давно уже.
Ирка произносит длинную нецензурную фразу, доказывающую козлиное происхождение моего мужа. Потом пожимает плечами:
— Зачем тебе вообще это надо?
— Что?
— Ну, рожать. Да еще без мужа. И в кризис. Хочешь внести посильный вклад в решение демографической проблемы?
— Просто хочу ребенка.
— Нет, мне этого не понять. Знаешь, иногда даже кошмары снятся, будто я забеременела. Просыпаюсь в холодном поту, лежу и думаю: какое счастье, что это был всего лишь сон… Ты, кстати, на консультацию к психотерапевту сходить не хочешь? Тебе бы надо.
— Может, мне лучше у тебя проконсультироваться?
— Не-е. Я для тебя не авторитетный специалист.
— Это точно.
— Нужен кто-то, кому ты сможешь довериться.
— Мне кажется, Ир, я никому не смогу довериться. Как представлю этакую авторитетную доброжелательную тетечку: «Как давно у вас не было интимных отношений с мужем?» или что-нибудь в этом роде. Противно.
— Да, фигня. Но ты хотя бы сама с собой работаешь?
— Нет, я решила оставить себя в покое. Во всяком случае пока.
— Но хоть пыталась?
— Помнишь, есть такая методика самовнушения: развесить по дому таблички с надписями: «У меня все хорошо», «Я счастлива», «Я радуюсь каждому новому дню» и так далее…
— Ну, развесила?
— Развесила. Посмотрела на них с неделю, потом разорвала и выкинула в мусорное ведро. Оказалось — других утешать намного легче.
— Насть, я серьезно.
— Серьезно нельзя. Мне кажется, единственный способ не сойти с ума — вовремя пошутить.
11
Прошло две недели после последнего посещения кабинета Зои Басанговны.
Когда я вхожу, она что-то быстро и сосредоточенно пишет и, не поднимая головы, повелевает:
— Садитесь.
Кладу на край стола конфеты.
— А, это вы, — опознают меня, — сейчас, подождите, пожалуйста, минуточку.
Вскоре она уже привычно улыбается мне, взвешивает, листает мою карту.
— Через три недели в декрет. Как раз к Новому году. Придете за неделю, мы все с вами оформим. Кстати, и родовой сертификат тоже. А сейчас на УЗИ, пойдемте.
Вот и конфеты помогли. Невзирая на слабые протесты вооруженной талонами очереди, мы проскальзываем в кабинет, и Зоя Басанговна распоряжается:
— Танюш, посмотришь девочку?
Танюша, дородная женщина лет пятидесяти с крашеными ядовито-желтыми волосами, черными у корней, разглядывает на экране какие-то размытые контуры будущего человечка, одновременно водя по животу лежащей на кушетке беременной каким-то прибором.
— Все, одевайтесь! — командует она. — А вы, — оборачивается ко мне, — раздевайтесь!
Я ложусь, врач швыряет в меня торопливые вопросы.
— Сколько полных лет?
— Тридцать два.
— Беременность первая?
— Первая.
— Аборты делали?
— Нет.
Записав мои ответы, Танюша всматривается в экран, куда летят невидимые позывные моего малыша.
Проходит несколько минут.
— А что вы там видите? — наконец не выдерживаю я.
— Лежите спокойно. Все, что надо, вам сообщит лечащий врач.
Может, ей тоже надо было принести конфеты?
В полной тишине слышно только многозначительное жужжание прибора.
Танюша смотрит на экран, доверяя тайну увиденного только моей карте.
И тут я не могу удержаться от вопроса, который, наверное, задают все женщины.
— А у меня кто — девочка или мальчик?
— Вы прям все думаете, что УЗИ делается только для этого! — раздражается врач.
— Нет, конечно. Но уж очень любопытно.
Танюша смотрит на меня с превосходством человека, владеющего важным секретом, и загадочно говорит:
— Мальчика не вижу.
— А кого видите? Девочку? — проявляю я чудеса догадливости.
— Я же сказала — мальчика не вижу. Лучше бы поинтересовались, нормально ли развивается плод?
— Нормально развивается плод? — послушно спрашиваю.
— А вот об этом вы узнаете от своего лечащего врача.
Пообедав у мамы, еду к ее сорокавосьмилетнему брату, беспробудному пьянице. Он живет недалеко от моего дома, в Мытищах, в маленькой прокуренной однушке. Тайком от мамы пару раз в месяц привожу ему и его хмельной подруге продукты, которые незамедлительно используются как закуска к тотчас появляющейся на столе бутылке водки. Я приглашаюсь в собутыльники. Даже сейчас, невзирая на мое положение.
— Настюха, выпьешь с нами? — Паша гостеприимным жестом приглашает разделить застолье. Он, как всегда, обросше-опухший, с голым торсом, в старых, прожженных в нескольких местах трико.
Оглядываю их убогое, изнуренное похмельным беспорядком жилище. На полу валяются окурки, похожие на скрюченных червяков, у стены неровный забор из бутылок, они ловят пыльными боками блики от голой лампочки, свисающей с потолка. Одна ножка у кровати сломана и лежит, беспомощная, рядом. Вместо нее подложена стопка учебников по черчению, сопромату и теоретической механике, — когда-то мой дядя закончил «Бауманский». Храня мутные сновидения, топорщатся подушки, в обшарпанном буфете маются пара чашек с отбитыми ручками и несколько мутных граненых стаканов. На окне — тусклой пеленой несвежий тюль, отчего розы на нем кажутся увядшими.
— Давай, присоединяйся! — настаивает Паша.
— Нет, Паш, мне нельзя.
Я никогда не звала его дядя Паша, всегда просто Паша.
— Да ладно — нельзя! Мы же по чуть-чуть!
— Спасибо. Ну, как вы тут? Ты когда на работу устроишься?
— Настюха, да какая работа? Ты же видишь, я человек зависимый. Уволят к чертовой матери!
У нас постоянно повторяется один и тот же разговор.
— А ты закодируйся. Давай я тебе на лечение денег дам.
— Ты лучше мне их просто так дай. Сказал — зашиваться не буду. Верно, Тонь?
Тонька, уже осоловевшая, с маниакальным упорством охотится за скользким опенком, мечущимся по тарелке с отбитым краем.
— Вон и Тонька не хочет зашиваться. Не хочешь ведь, Тонь? — паясничает дядя.
— Ни в жизнь! — хохочет его подруга, поймавшая, наконец, увертливый гриб.
