Кингсли Эмис - Старые черти
— В Лондоне ты, наверное, часто выступал на телевидении, — заметил Чарли.
— Да, а что? Некоторые, ну, знаешь, эти чертовы интеллектуалы, презирают тех, кого показывают по ящику чаще, чем раз в сто лет. Считают их дешевками. Только не я. Не думаю, что выступления на телевидении роняют мое достоинство. На что еще я гожусь? В конце концов, я старый фигляр, так почему бы и не выступить там, где меня увидят?
— Ну что ты, Алун, перестань, — перебил его Чарли, а Питер тут же добавил:
— Ты к себе слишком строг.
— Вы оба очень добры, однако после стольких лет у меня нет никаких иллюзий. Пусть и успешный, но все же фигляр. Старый мошенник. — Он замолчал, словно прикидывая, действительно ли он слишком строг к себе, а потом весело продолжил: — Ладно, забудьте. К чертям собачьим. Кто хочет сыру? А к нему — стаканчик портвейна, сыр без него, как день без ночи.
Чарли согласился сразу, а Питер раздумывал секунду-две. Алун попросил принести сырную тарелку, два больших бокала марочного портвейна и стакан домашнего красного вина, объяснив, что с недавних пор плохо переносит портвейн, а затем удалился в туалет, посетовав на свой возраст и признавшись, что завидует им, молодым.
— Мы вовремя ему возразили, правда? — спросил Чарли. — Насчет его излишней самокритичности.
— Сделали все, что в наших силах. Неужели он думает, мы поверили, будто он и вправду считает себя фигляром и мошенником? Видит себя в этом свете?
— Не знаю. Честно говоря, сомневаюсь. Я не удивлюсь, если он считает, что заслужил наше доверие. Вроде как обманщику, который признался в обмане, верят больше.
— Возможно. Как бы то ни было, он угостил нас прекрасным обедом. Во всяком случае, меня.
— Да, это уж точно. И вынужден признать, что он умеет поднять настроение.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, и, пожалуй, соглашусь.
Алун торопливо подошел к столу, когда сомелье — похоже, из одного теста с барменом, одетый в изящную тужурку с изображениями виноградных гроздей на лацканах, — разливал вино. Сыр уже принесли. Чарли взял кусочек чеддера.
— Что за марочный портвейн? — поинтересовался Алун.
— Портвейн — это крепленое вино из Португалии, — ответил сомелье, который, видимо, не расслышал вопрос. — А марочным называют портвейн…
— Я не просил вас читать лекцию о виноделии, чучело вы этакое! — со смехом произнес Алун. — Назовите экспортера и год, а потом убирайтесь к себе и больше не высовывайтесь.
Его слова нисколько не смутили молодого человека.
— Грэхем, тысяча девятьсот семьдесят пятый, сэр, — сказал он с руританским[15] акцентом и удалился.
— Чтобы тебя хорошо обслуживали, не стоит полагаться только на уважение, — с ухмылкой объяснил Алун. — Немного страха не помешает.
— Может, ты забыл, но я совладелец этого ресторана, — сказал Чарли.
— Ни в коем случае, потому и выступил. Понял, что тебе неудобно возмущаться.
— Извините, я на минутку. — Чарли решительно встал и пошел за юношей.
Какое-то время Алун глядел, как он пересекает зал почти ровной походкой, затем повернулся к Питеру и посмотрел ему в глаза.
— Думаю, это удобный случай поговорить. Что бы там у вас ни было много лет назад, все давно закончилось и забыто, насколько я знаю. И я не испытываю к тебе враждебных чувств. А что касается Рианнон, она наверняка скажет тебе то же самое. Извини, если вмешиваюсь. И давай больше не будем об этом.
— Очень великодушно с твоей стороны, Алун. — Питер опустил взгляд. — Спасибо.
— Слушай, утром, когда записывали эту дурацкую передачу, у меня возникла одна довольно интересная мыслишка. Пока я распинался, мне вдруг пришло в голову, что было бы неплохо поколесить по округе.
Чарли вернулся и сел на место, и снова вполне достойно.
— Сейчас чертовски трудно подыскать персонал, — примирительно сказал он.
— Не спорю, — весело отозвался Алун и, не переведя дух, продолжил: — Я тут говорил Питеру, что в ближайшие несколько недель надо бы сделать пару вылазок — ничего особенного, просто пройтись по окрестным пабам. А после, может, что-нибудь и напишется. Одно-два стихотворения, если старая хрычовка Муза еще на ходу.
Чарли и Питер переглянулись.
— Неплохая мысль, — признал Чарли.
— Да, но скучно мотаться туда-сюда одному. Не хотели бы вы двое составить мне компанию, если, конечно, ничем не заняты? Может, и старину Малькольма вытащим. Повеселимся вместе.
Пока он говорил, оба приятеля смотрели на него с недоверием, только Чарли — с веселым, а Питер — с мрачным. Недоверие их было вполне естественным, но в данном случае совершенно необоснованным. Алун любил компании, любил выступать перед людьми и обожал путешествовать. По крайней мере сейчас, когда уговаривал своих слушателей. Вскоре они начали сдаваться, и не столько из-за того, что поверили Алуну. В конце концов, обед был очень хорош. Да и свободного времени у них хватало.
Первым сдался Чарли. Питер продержался немного дольше. Он заявил, что ему нужно подумать и вообще он любит тишину и покой, однако и его уломали в считанные секунды — сказали, что небольшое развлечение пойдет ему на пользу. К ним вновь вернулся дух товарищества, который несколько было угас из-за сомелье. Они наперебой предлагали разные места, куда стоит заехать, обсуждали их, вспоминали прошлое. Алун заказал еще два больших бокала портвейна и стакан домашнего красного, но только пригубил вино и как будто потерял к нему интерес. Через несколько минут он попросил принести счет, заплатил, оставил щедрые чаевые и отправился по делам — как он сказал, отогнать машину в ремонт и починить стартер.
4
Однако стоило Алуну сесть в машину и включить зажигание, как мотор завелся в считанные секунды. Более того, Алун не стал заезжать в гараж или ремонтную мастерскую, а въехал в фешенебельный жилой район и припарковался у обочины. Затем прошел ярдов сто до короткой подъездной дорожки и остановился. Он стоял почти неподвижно, уставившись перед собой задумчивым взглядом, и случайный прохожий, особенно прохожий-валлиец, легко бы принял его вид за духовное или интеллектуальное озарение, после которого человек немедленно отказывается от всех своих планов, какими бы они ни были. Спустя мгновение из нижней части его туловища вырвался звук, похожий на отрывистый лай, который перешел в тонкое прерывистое завывание, а затем в громкий хлопок, который не могло бы издать живое существо, а уж человек — тем более. Наступила тишина, прерываемая еле слышным щебетом птиц. А потом, словно кинопленку перемотали назад, Алун энергичным шагом вернулся к машине и вскоре уже стоял на внушительном крыльце и звонил в дверь.
Ему открыла Софи Норрис в светло-коричневом шерстяном платье. Она выглядела великолепно. При виде Алуна с ее лица исчезла дежурная улыбка.
— Ну, ты и наглец, Алун Уивер! — сказала она знакомым пронзительным голосом. — Так и подмывает захлопнуть дверь прямо перед твоей нахальной рожей!
— Да, но ты же не сделаешь этого, милая? Да и зачем? Вот, заглянул к тебе на чашку чаю; что в этом плохого?
Тяжело вздыхая и цокая языком, она посторонилась.
— Десять минут, не больше, понял? Мне нужно в магазин. Тебе повезло, что я еще не ушла.
— Конечно. А Чарли нет дома?
Тут Алун слегка перегнул палку.
— За кого ты меня принимаешь, Уивер, чертов придурок? — с негодованием произнесла Софи, широко распахнув глаза. — Да ты и носа сюда не сунешь, пока не удостоверишься, что его нет дома! Думаешь, я не знаю? Идиот!
— Ладно-ладно, шучу. Вообще-то я только что из «Глендоуэра». Питер там тоже был. Мы втроем обедали. Кстати, весьма неплохо. Можно сесть?
Она неохотно кивнула.
— Почему ты ничего не сказал тогда у Морганов? Мог хотя бы позвонить…
— Случая не представилось. Нет, не так. Наверное, нужно было. Просто не сообразил.
— Позволь поинтересоваться, когда же тебе это пришло в голову?
— Ну… сегодня утром. Не помню точно. Не думал, не думал, а потом — раз, и захотелось приехать.
— И ты решил, что можешь ни с того ни с сего свалиться как снег на голову?
— Так выгони меня. Я уйду, и ты прекрасно это знаешь.
— Все тот же старина Алун?
— В основном да. — Он немного помолчал. — Ну что, поедем покатаемся?
В невинном на первый взгляд предложении скрывался намек из прошлого тридцатилетней давности, когда они с Софи находили удобное местечко за психиатрической лечебницей или, если позволяла погода, в рощице на дальнем конце поля для гольфа, а иногда уезжали за Кейпл-Мерерид и вели себя так, что воспоминания о тех поездках до сих пор волновали Алуна.
— Незачем, — ответила Софи. В ее манере все еще чувствовалось недовольство. — Никто нам не помешает.
