Хельмут Крауссер - Сытый мир
Я схватил доску, вышел на террасу, пересёк лужайку и швырнул доску в воду, шуганув при этом лебедей, которые испуганно взлетели. Я шёл от озера Штарнбергер до дома в Гильхинге пешком, в голове не было ни одной мысли, только стыд. Ваг так-то.
Посетители пивной уже поднималось из-за столов и тушили свечи. Роберт помотал головой:
— Если признаться честно, я понял далеко не всё.
— Клюв грифа недостаточно прочен, чтобы продолбить шкуру его жертв. Поэтому он засовывает свою длинную шею в задний проход мёртвого животного и поедает его изнутри. Ты слышал про это?
— Нет.
Мы закурили и некоторое время молчали. Я размышлял, не поведать ли мне ему о том потрясении, которое я испытал, когда обнаружил у Босха, в адской части его «Сада радостей земных», игральную доску для триктрака. Нет, решил я, лучше не надо.
К нашему столу подошла официантка и сменила пепельницу.
Потом Роберт рассказывал мне о той девушке, которая его сюда пригласила, а сама не явилась.
— Она у нас на фирме помощница. Ну да, я теперь возглавляю одну транспортно-экспедиционную фирму. Под крылом у моего дяди.
— Правда?
— А скажи, ты всё ещё живёшь там же, на отшибе, в этой дыре — как она там называлась…
— Она называлась Гильхинг. Нет, оттуда я съехал. И как раз вовремя. Там уже чёрные пауки выползали из раковины и беззастенчиво спаривались у меня на глазах. И окна выходили на стену.
— И где ты живёшь теперь?
— В городе.
— Где же именно?
— Неподалёку от Мюнхенской Свободы.
— Чёрт возьми, и ты можешь себе это позволить?
— О-о-ох, но ничего, как-то удаётся…
Официант принёс нам счёт, его взял Роберт.
— Идём! — предложил он. — Сходим ещё куда-нибудь, развлечёмся!
— Если бы я знал! Я не прихватил с собой наличности.
— Ну и ничего! Выпить стаканчик-другой на дискотеке… Спишем на накладные расходы!
Это вполне сходило за приглашение. Хорошо, принимаю его.
— И куда же мы отправимся?
— В «Инлокаль», естественно!
— Ну ясно, куда же ещё…
Роберт ловит такси.
Я так давно уже не сиживал в «мерседесе», что даже растерялся. Мы ехали пять минут — вот и вся поездка. «Инлокаль» был издали заметен по толпе, которая стояла у входа, потому что их не пускали внутрь. Турникет открывался и закрывался, но критерии отбора были мне малопонятны. Отвергнутые фейс-контролем разочарованно поворачивали назад. Только какой-то негр упёрто дискутировал с охранником на английско-французском тарабарском наречии. Негр выкинул несколько штучек — помахал пачкой денег, продемонстрировал свою майку со свежайшей американской культовой фигурой, показал даже свои трусы рискованного кроя. Ничто не помогло. Путь ему в это заведение был заказан. Казалось, его это не устраивало.
— Что, настолько всё забито, что вы даже негров не пускаете? — сказал Роберт, с чувством собственного достоинства подходя к охраннику и увлекая меня за собой.
Охранник дружески с ним поздоровался и беспрепятственно пропустил. Передо мной же турникет закрылся. Роберт упёрся в турникет и сказал:
— Он со мной!
Охранник ответил, что это он не может пропустить при всём желании. Роберт настаивал. Я слышал, как позади меня всё ещё ругается негр, и чувствовал себя не в своей тарелке. Кончилось тем, что охранник вздохнул и махнул мне рукой — проходи. И я оставил охранника, этот золочёный противозачаточный колпачок, выставленный перед нежелательными сперматозоидами, один на один с негром.
Воздух внутри был красный, влажный и густой и тяжело пригнетал меня к пурпурному ковру. Мы спускались по ступеням, на которых сидели и беседовали люди. Я слегка поскользнулся и наступил на руку какой-то девушке, она обругала меня. А когда я извинился, засмеялась:
— Откуда ты свалился?
— Я сам себя об этом часто спрашиваю.
— Ну так проходи же, чего встал на дороге!
Начало было хорошее.
К бару пробивались с величайшим трудом. Хорошо было бы запастись для такого случая чем — нибудь вроде мачете. Приходилось оттеснять в сторону толпу плотностью в тридцать пять тел на одигг квадратный метр. Настоящего пива не было, только «пильз» — по шесть пятьдесят за стакан в треть литра. Цветомузыка металась в гуще трупного воздуха. Музыка, впечатывающая в землю. Бумм-бада-бумм-бада-бумм-бада-бумм — бумм.
Публика дорогая — все делают вид, что живут по максимуму. Окрылённая и раскованная тусовка. Каждая фраза, которыми они обмениваются, крича друг другу в ухо, сопровождается экстатической улыбкой. Те женщины, которым достались сидячие места у стойки бара, вертятся на своих стульях, пьют за здоровье знакомых и незнакомых и в преувеличенном восторге перекидывают волосы с одного плеча на другое. Это волнует. Идёмте со мной, красавицы, я напишу вам стихи между грудей — #9632; белыми чернилами моих соков… Из этих стихов можно сделать завет — они того стоят!
Мужчины здесь либо настроены на шутливый лад, либо изображают из себя крутых с холодными, брутальными рожами, прочерчивая всё помещение роковыми взглядами.
Они внушают мне ужас. Мне кажется, что все они смотрят на меня. Я становлюсь неуверенным, параноидальным, во мне развивается комплекс неполноценности, и подгибаются колени.
Роберт, судя по всему, чувствует себя здесь как рыба в воде — знает, как встать, как сделать заказ, как говорить, как смеяться. Кажется, он сам себя находит ослепительным. А я так давно не был ни в одном подобном заведении, что чувствую себя, словно готтентот среди миссионеров. Под потолком подвешены стробоскопы и встроены зеркала, при помощи которых легко заглянуть в глубокие декольте.
— Совсем забыл тебя спросить, чем ты зарабатываешь, на что покупаешь свой парижский шарм? — говорит Роберт.
— Хм… Я продаю старые книги… время от времени.
— Занимаешься, значит, чем-то вроде антиквариата?
— Э-э… да, что-то вроде того.
— А чего ты всё время смотришь в потолок?
— Да я ценитель пышных бюстов.
— Что? Ах, во-о-он что!
Роберт смеётся и протягивает барменше сотню, на которую она должна выставлять нам «пильз», пока та не кончится.
Я слышу за своей спиной чей-то голос:
— Стали пропускать сюда кого попало, мне просто дурно! Как в забегаловке какой-то…
Я не решаюсь обернуться, потому что сказано это было громко и агрессивно, и взгляд через плечо мог напороться на кого угодно — на кота в мешке. Заранее не знаешь, увидишь там шкаф или карлика. Следует соблюдать осторожность.
Роберт сильно задаётся.
— Я здесь постоянный клиент. Мне это кое — чего стоило. Правда, они тут играют дрянную музыку, да и оформление скучное, даже непонятно, почему именно это должно называться новый «Инлокаль». Тем не менее все идут сюда. Ну да, в конце концов, это нормально. Надо же куда-то деваться!
Я углубляюсь в «пильз», которого мне надо высосать не меньше пяти стаканов, чтобы только привыкнуть к его вкусу. Не в коня корм. Но на этом он и кончается.
Две женщины втиснулись поближе к стойке, оттеснив меня в сторону, и я оборачиваюсь, заодно посмотреть, кто там недавно распространялся на мой счёт. Оказалось, фраерок, косивший под испанца: в жилетке, утыканной блёстками, с крашеными чёрными волосами и серебряным поясом. О, боже мой. Ну, с этим-то я справлюсь одной левой. Откуда же он набрался храбрости?
Около меня разговаривают двое юнцов, с виду двадцатилетних, в кожаных галстуках и с поддельными «ролексами» на запястьях.
— Вчера был в кино, на лучшем фильме года!
— Ха! А я вчера был на лучшей женщине года!
— Круто. И кто же она?
— Не скажу, а то все туда же ринутся.
Они действуют мне на нервы.
Можно подумать, что здесь все собрались специально для того, чтобы весь прочий люд казался отвратительным и ничтожным.
Женщины, с одной стороны, дают понять, что готовы к спариванию, а с другой стороны, бросают вокруг себя взгляды, полные презрения. И все они падают на меня. Взгляды, не женщины.
Ну и пусть, я пью. С каждым стаканом меня становится на одного больше, я расщепляюсь и множусь, можно уже основать общество моих алкогольных клонов, мы объединяемся, отважные и великие.
Начхать мне на этих женщин. Мой член на них встаёт, но сам я — я на них плюю. Ужасный день. Роберт упомянул имя Арианы. Женщины, с которой я остался бы на всю жизнь. Да, говорят, это невозможно. Говорят, это не Тристан и Изольда, а Манхэттен, тридцать пятый этаж. Я ненавижу Манхэттен и все тридцать пятые этажи. Я — анахронизм. Времена ужасные. Нас лишили всех утопий и отняли все иллюзии. Вопросов больше нет, зато ответов сколько угодно.
Я улыбаюсь испанцу. Он поражен. Я показываю ему, что готов — здесь и сейчас — стереть его в порошок. Он растерялся и не знает, что делать. Он выжидает ради приличия несколько секунд, а затем линяет в сторону танцпола.
