Михаил Кривич - Из жизни собак и минотавров
Пасифая дивилась своим ощущениям, которых не испытывала с девичества и первых лет замужества. Особенно поражало ее то, что при обычной, рутинной для нее операции – введении в вагину местной буренки семени Белого – ее, опытного техника-осеменителя, внезапно охватывала необъяснимая тревога. И лишь когда это повторилось несколько раз, Пасифая поняла, что это ревность.
* * *В другое время Минос непременно обратил бы внимание на необычное поведение жены: с работы она порой возвращалась за полночь, забросила дом, почти не общалась с дочками. Но сейчас ему было не до Пасифаи. В Крытске начиналась Большая Стройка.
Читатель, возможно, не забыл, что еще в райкомовские годы на Крытском заводе железобетонных изделий в результате резкого роста производительности труда проявились первые признаки столь нехарактерного для плановой экономики кризиса перепроизводства. Пока завод оставался государственным, директору Дедалову это было по барабану. Но в начале девяностых трудовой коллектив приватизировал предприятие, потом были выпущены акции, и Крытский ЖБИ превратился в ОАО ЖелБет. Подержав ценные бумажки в кубышках и не обнаружив в них ни малейшего прока, трудовой коллектив стал их потихоньку распродавать, в результате контрольный пакет сосредоточился в руках Миноса и Дедалова. Крохи остались у самых упертых миноритариев, не пожелавших расстаться с акциями и надеждами на дивиденды.
Вот теперь-то владельцам контрольного пакета стала совсем не безразлична выросшая на заводском дворе и ставшая крытской архитектурной доминантой железобетонная пирамида. Как-то утром Дедалов (29 % акций) зашел в кабинет Миноса Европовича (67 % акций) и, не поздоровавшись, бросил историческую фразу:
– Давай строить!
– Чего еще строить? – с ходу не вникнув, буркнул главный акционер ЖелБета.
– Чего, чего… Рынок давай строить!
Тут Минос наконец врубился.
В Крытске с незапамятных времен был большой колхозный рынок. Сюда привозили товары со всего района и даже из соседних. Торговали картошкой, морковкой, капустой – в сезон свежей, но больше квашеной, огурчиками солеными, яблочками, медком. Были и промтоварные ряды: конская сбруя, коромысла, лопаты с топорами, дубовые бочки, пуховые платки, коврики с лебедями, потом появились пользованные запчасти к «жигулям» и прочий современный товар. В общем, обычный колхозный рынок. В начале девяностых его стали осваивать приезжие торговцы, главным образом с Кавказа, за пару лет они напрочь вытеснили местных бабок, зато появились бананы-апельсины, а потом и киви, круглый год свежие огурчики и всякая зелень-шмелень, даже цветы, которые, кажется, в Крытске все-таки никто не покупал. В общем, обычный рынок. Но уже совсем не колхозный. И этим все сказано.
На колхозном рынке торговавшая картошкой бабка платила за место какие-то копейки, а куда они шли, никто толком не знал. Но уж точно не в райком. И до бабки ни у кого не было дела – что с нее возьмешь?
А вот как рынок колхозным быть перестал, как понаехали на старую рыночную площадь Дзержинского ушлые инородцы, здесь появился густой запах денег. И у рынка тотчас появилась крыша. Не в том смысле, что над ним возвели шатер или навес, а в том, что Эгей Тесеев и его пацаны конкретно объяснили кавказцам, сколько платить с места. И те, покряхтев, согласились. Такие уж времена настали.
Как вы понимаете, при всей своей влиятельности и конкретности Эгей был не первым лицом в Крытске. Ему приходилось считаться и с Миносом Европовичем, и с начальником горотдела милиции, и с крытским прокурором. Считаться – то есть отсчитывать, отстегивать им часть своих поступлений, в том числе и от рынка, что казалось ему вполне справедливым. А вот Миносу так не казалось, он полагал, что ему отстегивают мало. И был по-своему прав. Вот на эту почву и упало доброе семя – дедалово «Рынок давай строить!».
Дедалов был человеком действия и, заручившись согласием администрации в лице Миноса, немедленно взялся за дело. Пацаны Тесеева спалили несколько занятых кавказцами прилавков, а заодно халабуду чебуречной «Баку», тем самым очистив территорию рынка от торговли. Потом по ней прошелся бульдозер, и панелевозы повезли на расчищенное и за пару дней огороженное высоким забором место изделия ЖелБета. Пирамида на заводском дворе стала потихонечку таять.
Деньги и время на проектирование решено было не тратить, Дедалов собственноручно набросал общий вид сооружения и несколько разрезов. Что же касается расчетов, о таких глупостях он и не думал: обилие материала, бери – не хочу, позволяло зодчему закладывать в конструкцию десятикратный запас прочности. В конце концов, средневековые замки тоже, наверное, строили без сопромата. С запасом строили.
Миносу проект понравился. Он распорядился написать крупными буквами на заборе «Строительство Крытского крытого рынка – ударная стройка города Крытска», и работа закипела. Дедалов дневал и ночевал на стройплощадке. Минос приезжал сюда вечером после работы, а домой возвращался, когда жена и дочери уже спали.
* * *Пасифая была женщиной сильной. Осознав противоестественность охватившего ее чувства, она решила с ним бороться – перестала заходить в стойло Белого и, к удивлению коллег, наотрез отказалась работать с его семенем. Только богам ведомо, чего это ей стоило. Белый, должно быть, тоже что-то почувствовал: то и дело ни с того ни с сего протяжно мычал, бил копытом, меньше ел и на «телку» бросался не с тем рвением, что прежде. Видимо, зря говорят «тупой как бык».
Так прошли три-четыре месяца. И знаете, верно сказано, что время – лучший целитель. Первым отпустило Белого, а потом и Пасифая стала потихонечку успокаиваться. Но тут опять случилось то, что никак не входило в ее планы, – она забеременела.
Стремясь сделать наше повествование как можно более целомудренным, опустим малоинтересные физиологические подробности первого месяца беременности. Поначалу Пасифая в ней еще сомневалась, а в консультацию никак не могла выбраться. Когда же сомнений не стало, она, естественно, пожелала, чтобы обо всем узнал муж. Дождавшись раньше обычного вернувшегося со стройки Миноса, она в постели сказала ему, что ждет ребенка. Надо сказать, супруги из-за занятости обоих давненько не совершали действий, которые приводят к беременности. Но Пасифае это сразу просто в голову не пришло, а Миносу и подавно. Он не выразил ни сожаления, ни радости от сообщения жены, только буркнул: «Как-нибудь прокормим мальца. Надеюсь, мальца…» И громко захрапел. А кто, уже имея двух девок, не хочет мальчика?
Беременность протекала легко. И первые месяцы Пасифаю занимал лишь один вопрос: откуда, черт побери, взялся малец (а это и впрямь оказался малец), если они уже полгода как забросили свои супружеские обязанности, а мужу она ни разу не изменила, не такая… А может, что-то у нее с Миносом все-таки было, а она просто запамятовала? Не ветром же надуло. В непорочное зачатие Пасифая не верила.
А на восьмом месяце стало не до размышлений о непорочном зачатии. Живот вырос невообразимых размеров – ни встать, ни лечь. И хотя УЗИ показывало правильное положение и прекрасное развитие плода, врачи из консультации не могли скрыть своей озабоченности. Конечно, это хорошо, что у нашего Миноса Европовича будет богатырь, но как такого рожать прикажете? Пасифаю свозили в область. Тамошние светила акушерства и гинекологии подтвердили и выводы районных коллег о будущем младенце, и их озабоченность предстоящими родами. Посоветовали рожать в Москве, а коли позволяют средства, то лучше в Лондоне. Средства позволяли, и Минос пообещал немедленно связаться с лучшим роддомом британской столицы. Но стройка поглощала все его время, он все откладывал: завтра, завтра, послезавтра. И дооткладывался: ночью у Пасифаи внезапно начались схватки. Вся крытская «скорая» была поднята на ноги, роженицу привезли в роддом, где немедленно сделали кесарево.
Мировая литература просто ломится от подробных описаний первой встречи измученной, но счастливой роженицы со своим младенцем. Я не полезу в эту грандиозную кучу-малу: лучше уже написанного мне не написать, а хуже не хочется. Так что об этом событии буквально несколько слов.
Когда к Пасифае поднесли семикилограммовый сверток, она лишь глянула на упитанную физиономию и слабо улыбнулась. К вечеру заехал с цветами Минос, удовлетворенно оглядел младенца и сказал:
– Наша порода, сразу видно, что Зевов, не ошибешься… Дмитрием назовем. Дмитрий Миносович! Неплохо звучит, а? – И, чмокнув Пасифаю в щеку, он с легкой душой укатил на стройку.
Младенец оказался спокойным. Мамашу не мучил, не орал, как другие, а, шумно посапывая, спал. Когда открывал глазенки, сразу же издавал протяжный низкий звук, и Пасифая подносила ребенка к груди. Сосал он шумно, жадно, ненасытно, а она, умильно глядя на сына, шептала:
– Митя, Митенька, Минечка… Кушай, мой хороший…
