Даниэль Глаттауэр - Потому что
В общем, пять дней я действовал вслепую, поскольку глаза мне застилали слезы. Но я ощущал близость Алекс и наслаждался запахом ее кожи. Однажды, лежа рядом со мной в постели, она спросила меня, не припомню ли я фамилии чилийского спортсмена из семи букв, третья «С»? Я ответил, что не знаю никаких чилийских спортсменов, ни с какими буквами. Однако теперь мне в голову пришла мысль, что жизнь, пожалуй, не задавала мне загадок труднее, чем эта, и для меня нет ничего важнее, чем найти для Алекс этого несчастного чилийца, потому что я люблю и всегда любил ее. Почему же этот ее вопрос прозвучал тогда, а не сейчас? Ответа не было.
Итак, я клеил и всхлипывал, пока, наконец, ореховая скорлупа не поплыла перед глазами.
В конце ноября я получил весточку от Алекс. Она писала, что теперь достаточно удалилась от меня, чтобы выдержать свидание, и поэтому хотела бы меня видеть, а я должен позволить ей это без всяких «но».
К счастью, я не депрессивный человек. Нас разделяло убийство и стеклянная стенка. Меня все-таки признали опасным, хотя и долго извинялись за это. Прокурор заявил во всеуслышание, что предъявит обвинение в убийстве. Прозрачная перегородка в комнате для свиданий рассматривалась, пожалуй, как наименьшая из мер предосторожности и начало готовой обрушиться на меня справедливой кары.
Алекс была в темно-синем свитере с норвежским узором, который я помнил из своей предыдущей жизни. Ее утратившие эластичность светлые волосы торчали в разные стороны. Лицо будто отказывалось принимать наложенную на него косметику. Щеки немного запали. Алекс производила впечатление женщины, которой достаточно чихнуть, чтобы остатки ее жизненной силы развеялись в воздухе.
— Когда, Ян? — спросила она стеклянным, как стенка между нами, голосом.
— Седьмого марта, — ответил я.
Гордые слова после нескольких месяцев молчания.
— Есть надежда, что тебя оправдают? — Алекс старалась не выдать своего волнения.
— Слабая, — произнес я, соврав, по обыкновению.
Поняв, что следующий вопрос она хочет начать со слова «почему», я покачал головой и усмехнулся. Уже за одно это я заслуживал пожизненного.
— Я встречалась со следователем, — сообщила Алекс.
Извинившись, я заметил, что ей не стоило этого делать.
— Замечательная женщина, — продолжила она.
Я кивнул. Не хотел ни соглашаться с ней, ни опровергать ее мнения.
— Ты ей нравишься.
Еще один кивок.
— Она верит в тебя.
— Алекс!
Это означало «пожалуйста, не надо».
— Она верит в тебя, как я, — проговорила она.
Я охотно рассказал бы ей об изнасиловании, чтобы освободиться от своей тайны, чтобы Алекс погладила мои раны и навсегда разогнала преследовавших меня призраков. Но между нами встало стекло. Неужели ни одна из этих статуй в форме, с бесполезным револьвером у пояса не догадается хотя бы раз в жизни сделать что-нибудь для людей и разбить проклятую перегородку?
— Делия уже была здесь? — поинтересовалась Алекс. — Она звонила мне, и я обо всем ей рассказала. Она обещала помочь, у нее есть связи. «Ты прилетишь сюда?» — спросила я ее. И она ответила, что да, именно это она и намерена сделать, и она многим тебе обязана. Она была здесь?
— Да, действительно приезжала, — ответил я, словно речь шла о каком-то маловероятном событии. — У нее все прекрасно. Стала настоящей француженкой. А ты снова живешь с Грегором? — вдруг спросил я, потому что до сих пор мы говорили только о приятных вещах, а мне хотелось подпортить ей настроение.
— Да, но я не сплю с ним, — с гордостью заметила она.
Ее впалые щеки покраснели.
Напрасно мы пытались нащупать тему, которая заставила бы нас обоих расслабиться. И тут мне вспомнилось нечто бесспорно жизнеутверждающее — наш поход в Доломитовые Альпы. Раньше мы выезжали туда чаще, иногда даже с Делией. Хотя ее сил хватало лишь до первой встречной хижины — подниматься в горы она категорически отказывалась. Мы же с Алекс каждый раз покоряли вершины. Нас тянуло наверх, независимо от того, доставляло это удовольствие или нет. Мы просто не могли остановиться раньше. Там мы обнимались и чувствовали себя победителями. Но мы обманывались: настоящая победительница оставалась там, внизу, у первой встречной хижины. Она берегла себя для более важных дел.
— Когда я выйду отсюда, мы уедем на Доломиты на целую неделю, — пообещал я.
Алекс наградила меня воздушным поцелуем. Это был знак прощания. Очевидно, она знала, на сколько. Я же понятия не имел. Лишь в камере я вспомнил, что забыл передать ей рождественский календарь.
Господин Томас Эрльт, мой адвокат, с первого взгляда мне очень понравился. Он был на двенадцать лет моложе меня и примерно в три раза толще. Вероятно, в детстве одноклассники частенько надирали ему уши и прятали его очки. Самое интересное, что Эрльт специализировался на жилищном праве и в жизни не видел убийц. Он за сто шагов узнавал спекулянта недвижимостью, но совершенно не интересовался уголовным правом. Закон обязывал его посещать меня не реже раза в месяц до начала слушаний и проводить со мной не менее часа. Дольше адвокат не задерживался у меня ни на минуту, поскольку каждый раз его ждало новое квартирное дело. Я понимал его и сожалел, что вынужден похитить у него эти полагающиеся мне сто восемьдесят минут. Однако мне нужен адвокат, да и он мог кое-чему научиться, занимаясь моим делом, «для жизни», как он выразился, словно я приходился ему отцом. (В какой-то степени именно так я себя рядом с ним и чувствовал.) Кроме того, с моей помощью он приобретал известность, независимо от своего желания. Впрочем, все адвокаты этого хотят.
При первой встрече мы оба чувствовали себя неловко. По его лицу текли струи жирного пота, и он всячески избегал смотреть мне в глаза. Вероятно, это был первый человек в моей жизни, который меня боялся. Надеюсь, и последний. Я не люблю иметь дела с пугливыми людьми.
— Господин Хайгерер, как вы представляете свою защиту? — спросил Эрльт меня.
Голос его звучал так, будто у него в горле сидела металлическая пластина.
— Я собираюсь целиком и полностью признать свою вину, так что вам почти ничего не придется делать, — ответил я.
— Вы раскаиваетесь? — робко поинтересовался адвокат.
Пластина исчезла, словно он ее проглотил.
— Не знаю. Но у нас еще будет время над этим подумать.
Потом я вкратце рассказал ему, как было дело. Заметив, что он собирается спросить меня о мотивах содеянного, я перевел разговор на новую поправку к Жилищному кодексу. Наверное, Эрльт решил, что я коротаю время в камере, занимаясь покупкой и продажей недвижимости, и испугался. Прощаясь со мной (без рукопожатия), он выглядел значительно увереннее, чем в первые минуты нашего знакомства.
— Вы читаете детективы? — спросил я.
Я не думал шутить, но Эрльт хмыкнул так, что его жирные щеки задрожали.
— Одну книгу Донны Леон осилил лишь наполовину. Честно говоря, предпочитаю специальную литературу. После нее лучше спится.
Адвокат произвел на меня хорошее впечатление. Я подарил ему рождественский календарь, который клеил для Алекс. Я не был уверен, что он ему нужен, однако знал, что передаю его в добрые руки.
На Рождество в нашем учреждении организовали небольшой праздник. В тюремном корпусе установили уродливое дерево — не то елку, не то пихту — с вялыми, тупыми иглами. Видимо, из опасения проносить на территорию тюрьмы колющие предметы. Свечей, разумеется, не было. Настоящие пожароопасны, а при помощи электрического кабеля можно организовать прекрасный захват заложников.
Я получил много подарков и передал их для розыгрыша в лотерее. Каждый из коллег все более отдаляющейся от меня «Культурвельт» счел своим долгом порадовать меня коробкой конфет, пачкой кофе или книгой безобидного содержания — то есть ни в коем случае ни психологическим романом, но чем-нибудь для поддержания тонуса атрофирующихся в моем положении «смеятельных мышц».
Тем не менее желаемый эффект был достигнут. Меня развеселила мысль, что эти люди всерьез полагают, будто я буду коротать Рождество, уютно обложившись в камере их глупыми книжками, созданными специально для того, чтобы скрашивать их сытую повседневность. Потом я вообразил себе своих насильников сидящими в соседних камерах за чтением развлекательной литературы, которую они выиграли в лотерею. Я мог бы отомстить им таким образом, поскольку это занятие хоть на время перебило бы их сексуальный аппетит.
В качестве вознаграждения за пожертвованные подарки меня решили не задерживать на празднике и позволили вернуться в камеру уже через несколько минут после его начала. Здесь я погрузился в воспоминания о прошлом и расчувствовался. Рождество еще предстояло пережить.
Я вспомнил отца, которому нечего было предложить моей матери, и он быстро оставил ее навсегда. А моя мать, в свою очередь, ничего не могла предложить мне, потому что слишком устала. Иногда мне удавалось ее хоть немного утешить. А потом мне оказалось нечего предложить Делии. Я хотел воздавать ей почести, она же — просто радоваться жизни. Мы так и не договорились.
