Даниэль Глаттауэр - Потому что

Ее руки гладили мою кожу. Я заглядывал в ее прищуренные глаза, следившие за руками, и видел там ее страсть. Точнее, свою собственную, питавшую ее. Мы будто поддерживали огонь друг в друге, и он в конце концов стал неуправляемым. Хелена тихо застонала. Я посчитал бы тот момент кульминационным, если бы на этом игры моего загнанного в угол желания закончились. Но все только начиналось.

У меня закружилась голова, и я сполз на пол. Некоторое время я катался по паласу в обнимку с Хеленой Зеленич, моей чемпионкой по прыжкам в воду, моим судьей, палачом, пока не остановился. Она прижалась ко мне и, приподняв зубами мою рубашку, разметала рыжие кудри по моему животу. Она щекотала языком мой пупок, словно раскапывала, освобождая, мою заживо похороненную страсть.

Снова последовал резкий рывок, доказывающий, что Хелена знает, что делает. На сей раз она расстегивала «молнию» на моих брюках. Она решилась и полностью брала на себя ответственность за возможные последствия своего поступка. Как далеко я мог зайти? Ее губы шептали о безудержной страсти. Руки, скрестившись на груди, отбросили в сторону красный рождественский пуловер. Она сидела, поглаживая мою открытую ладонь, пока с ее плеч соскальзывали бретельки бюстгальтера. Потом встряхнулась, окончательно освобождая себя от одежды, и наклонилась, поднося свою грудь к моим губам.

Слишком много счастья, незаконного, контрабандного, бесстыжего. Глаза чесались от подступивших слез. Я словно хватался за эти мгновения, боясь их потерять. Пальцы Хелены касались моей спины, пробуждая желание. Я куда-то проваливался. Достигнув кульминационной точки, страсть была готова покинуть наши тела. Сейчас она кричала, заглушая во мне все остальные голоса: радости, счастья, горя, страха, смерти.

Хелена приподнялась, повернувшись на бок, снова упала на меня, и мы покатились по мягкому паласу. Она сверкала глазами, внезапно оказываясь подо мной, и умоляла продолжать. Еще, еще и еще — только бы никогда не останавливаться. Я же насладился достаточно, и теперь в голове у меня крутилось одно: за это придется платить. Ничто не дается даром. Напрасно я старался отогнать эту мысль. Понимал, какие бездны раскрылись внутри меня, пока я кричал. Уже сейчас я замечал, как слабеет мой голос, затихая с последним стоном. Хелена была на вершине блаженства и старалась соединить его с моим. Она водила указательным пальцем по моему затылку. Слезы жгли мне глаза. Рыжие локоны падали мне на лицо, утирая их.

Я снова и снова подливал себе виски. Оффенбах все еще звучал, будто ничего не произошло. Хелена гладила мое лицо.

— Ты сделала это из жалости? — спросил я.

— Разумеется, — кивнула она и блаженно улыбнулась, как влюбленные в фильмах после своей первой ночи.

— Подумай, чем ты играешь! Ты рискуешь потерять работу, — строго заметил я.

— Но это не игра, — серьезно произнесла она. — Это твоя жизнь, и я не могу спокойно наблюдать, как она летит под откос.

— Тогда почему ты лежишь рядом со мной?

Она продолжала водить указательным пальцем по моей груди, будто ждала чего-то. В голове у меня шумел виски.

— Зачем ты все это делаешь? — воскликнул я.

— А ты?

Я налил себе еще бокал, чтобы ничего не слышать. Может, это просто очередная фаза нашего допроса, особый прием, который позволит ей окончательно прояснить ситуацию со мной? А если секс потребовался ей именно для того? Совместимо ли это с любовью?

Когда я очнулся, мне хотелось кричать. Хелена лежала рядом и обнимала меня.

— Нам надо поторопиться, — вдруг сказала она. — В шесть часов мы должны быть у ворот тюрьмы.

Я все понял. Речь шла о работе, а это прежде всего. Я подставил голову под струю холодной воды, стараясь вернуть себе человеческий облик.

Сумасшедшая автомобильная гонка стала логическим завершением нашего приключения. Мы бежали обратно, в тюрьму. Ничего не было. Путешествие подошло к концу. В силу вступал обычный тюремный распорядок. Поиграли — и в клетку. К счастью, я не депрессивный тип. Подкупленные охранники ждали нас там, где мы их оставили. Я с готовностью надел наручники. Морозный воздух резал легкие, пропитанные парами виски. Ворота открылись. Мрачное здание поглотило меня, чтобы снова выплюнуть на пороге камеры.

Хелена молчала. Последние ее слова: «в шесть часов мы должны быть у ворот тюрьмы» — остались где-то в осеннем воздухе ее квартиры. Я все понимал, тем не менее не выдержал:

— Мы еще увидимся?

Хелена быстро отвернулась, будто хотела проигнорировать мой вопрос. Однако я услышал ее «да» — невнятное, приглушенное, неуверенное. Но «да»!

Я помнил о нем следующие три месяца.

16 глава

Нет, не о таком судье я мечтал. На месте той женщины мне виделся спортивный молодой человек, которому надо срочно делать карьеру, потому что карта члена яхтенного клуба уже готова. В конце января я узнал, что председательствовать на моем процессе будет Аннелизе Штелльмайер. Это была старейшая и, вероятно, самая мягкая из всех судей данного заведения. Мне она очень нравилась. Госпожа Штелльмайер казалась слишком доброй для своей профессии, которую, видимо, выбрала по ошибке, и больше походила на миссионера, чем на юриста. Она верила, что плохие люди, давшие обещание не совершать больше преступлений, действительно становятся лучше и заслуживают сокращения положенного им по закону срока.

По иронии судьбы именно в отношении Штелльмайер Верховный суд отклонил обвинения в предвзятости, несмотря на то что мы с ней были знакомы раньше и тепло улыбались друг другу, беседуя в перерывах заседаний о журналистике. Последнее следует понимать так: говорила она, а я кивал. Защищать свою работу противоречило моим убеждениям; ругать — профессиональной этике.

Накануне назначения Штелльмайер по непонятным причинам были отклонены кандидатуры троих ее коллег. Раньше мне приходилось видеть их только издали, и они-то, судя по всему, собирались дать мне почувствовать в полной мере тяжесть карающей десницы закона.

Обо всем этом я, сам того не желая, узнал от тюремных служащих. Как они радовались, глупцы! Я готов был поклясться, что дело не обошлось без чьего-то влиятельного вмешательства. Подозрения пали на моего шефа Гвидо Денка, главного редактора газеты «Культурвельт».

«Все мы стеной стоим за вас, — писал бывший начальник на отвратительной рождественской открытке с изображением трубочистов. — Мы глубоко тронуты вашим несчастьем и уверены в вашей невиновности».

Я ненавидел журналистов. Никто не умеет лицемерить так, как мы.

Вот уже тридцать четыре дня я ждал встречи с Хеленой. Каждую ночь я прислушивался: не идет ли тот мужчина со связкой ключей, который провожал нас «подышать свежим воздухом». Я вспоминал нашу машину в снегу; рычаг ручного тормоза, который Хелена так решительно потянула на себя; дверь в квартиру, где царствовала вечная осень. Я снова и снова представлял Хелену катающейся со мной на мягком паласе, где она в лепешку раздавила ужасы моего прошлого.

На тридцать четвертый день нашей разлуки я получил весточку от своего защитника. Она была короткой, но внушала беспокойство.

«Уважаемый клиент, — писал мой адвокат, — обстоятельства позволили мне ближе ознакомиться с вашим делом, и я увидел новые для нас с вами возможности. Именно об этом я и хотел бы с вами поговорить. Прошу позвонить мне.

P. S. К письму прилагаю весточку от одной вашей знакомой и по ее просьбе».

Тут я обнаружил еще одно письмо. Я сразу понял, что оно от Хелены, хотя и было подписано именем Хельга. Я не стал распечатывать его, поскольку недостаточно хорошо себя чувствовал. Однако в полночь мое терпение лопнуло, и я вскрыл конверт.

«Дорогой друг, — писала она, — моя работа, ты уже знаешь какая, завершена. Мое прошение о переводе в другое место удовлетворено, в настоящее время я нахожусь в отпуске. Так будет лучше для нас обоих. Уколы заживают быстрее, чем порезы».

Я отложил письмо в сторону. Лишь утром я снова взял его в руки.

«Я верю в тебя, Ян, — так начинался следующий абзац, — и я прошу тебя: борись! Ты отвечаешь за себя. Пора кончать эту мазохистскую игру в справедливость. Признай, наконец, правду. Ты не смог удержать Делию, и что? Хватит наказывать себя за это. Вы не созданы друг для друга. И твоей вины тут нет. Прекрати самобичевание. Ян, я знаю наизусть, что написано в П. — (П? Ах да, „протокол“…) — Ян, никто не становится убийцей добровольно. Человек идет на это, считая, что иначе нельзя. Я вижу лишь одно возможное объяснение тому, что с тобой произошло. И я прошу тебя: не молчи, скажи об этом! Уверена, в скором времени ты сможешь покинуть тюрьму, если захочешь. И тогда я приеду и заберу тебя. У нас впереди будет целое лето. — (Лето? Она действительно так написала? Разве будет еще лето?) — Если же ты решил играть до конца, прошу тебя вычеркнуть меня из своей памяти…»