Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)
— Нет, ни у кого столько денег не найдется...
— В город отправлю с кем-нибудь, там продам.
— В какой город?
— И дам тебе деньги.
— Мне?
— Да. Хочешь?
— Хочу.
— А на что они тебе? — Отец смотрел спокойно.
— Рассвело уже, — Доменико поднялся, — пойду домой.
— Пойдем. — Отец был уже на ногах. — Пошли, пора.
По сторонам дороги рдели на деревьях осенние яблоки, тускло переливались сизые гроздья винограда.
— Хорошо уродился, верно. — Доменико обернулся. — Бурка где?
— В лесу осталась.
— Пойти за ней?
— Не надо.
«Неужели правда — половина наследства моя?»
«Да».
«И распоряжусь как захочу?»
«Да,как захочешь».
«Э-э... А сколько могут дать за Одеяние?»
«Возможно, и сто драхм».
«Сто. Вот было бы хорошо! Вон Беглец о двух драхмах мечтал... Да, как это он просил сказать — пошел по правой, а будто по левой?»
«Возможно, и двести дадут».
«Двести?»
«Откуда ты знаешь, могут и дать».
«Вообще-то Гвегве и сто много. Верно?»
Никто не ответил.
«Куда он делся, за мной ведь шел. — Доменико растерянно огляделся. — Видно, завернул в чей-нибудь двор...»
Ворота были распахнуты. Доменико неуверенно ступил во двор. Направился к маленькому затаенному строению. Осторожно налег на массивную дверь, она оказалась незапертой. Непонятным духом и прохладой повеяло. Сквозь цветные стекла пробивались сине-красные лучи и, обрастая по пути пылинками, утыкались в пол. Мерцали слабые огоньки; у стены, лицом к ней, стоял отец.
Доменико провел рукой по лбу. Отец медленно обернулся, заметил его краем глаза.
— Что тебе, Доменико?
Взгляд отразился от цветных стен, от потолка — из гладко тесанного камня возведены были стены, в зыбком свете плыли сине-красные пылинки.
— Что тебе, Доменико?
Во рту пересохло. Глухое, затаенное было строение, долго гудел замкнутый стенами голос. Когда Доменико поднял глаза, отец все так же стоял спиной, лишь голова была чуть повернута, ждал, а стоявший на коленях Доменико, не осмеливаясь поднять глаза, неожиданно для себя произнес неведомые ему слова:
— Даждь ми достойную мя часть имения.
И отец медленно слегка наклонил голову.
* * *Хромой работник спокойно, старательно оседлал коня, взнуздал, подтянул подпруги, набросил ему повод на шею и, опустив руки, обернулся к Доменико. Взор Доменико прикован был к сбегавшей по откосу тропинке.
— Готово.
— Готово? Молодчина, Хромой!
— Не всегда я был хромым...
— Да?.. А где...
— Тут, я дам тебе...
— Давай...
— Сначала провожу.
— Проводишь? Зачем меня...
— И я не хочу, да... Он так велел.
— Он? А где он сейчас?
— Вон, где окно. Смотрит на тебя.
Смешался и, злой, вцепился в седло, вскочил на коня, поправил ноги в стременах. Горячий скакун так и рвался вперед, но Хромой следовал за ним неторопливо, медленно переваливался с боку на бок. Не выдержал Доменико, обернулся, крикнул:
— Где тебя дожидаться?
— За селением у башни.
— Ладно, приходи туда. — Он легонько тронул коня плеткой — подскочила вдалеке башня, и ветер свистнул в это безветрие. Яростно ликуя, он огрел коня и удивился проступившим слезам — воздух хлестал в лицо.
«Возможно, и двести дадут», — вспомнилось ; ему, и только вытянул коня плеткой еще раз, как пришлось осадить — достиг башни, отсюда начинался спуск. Неторопливо спешился. Хромой был еще далеко.
На другой стороне переливалась озерная гладь. У Доменико закололо в глазу, — видно, попала соринка. Он поморгал — не помогло. Крепко зажмурил глаз. Потом прошло, и он снова обернулся, посмотрел назад. Буйная зелень почти скрыла дома. Крестьяне день-деньской стояли на земле, трудились, и пол под ногами у них тоже был земляной. Подходивший к нему человек в детстве мыл ему ноги. «Ну и что...»
Гвегве, конечно, был в поле, о нем Доменико вовсе не думал... Бибо, вероятно, распекает кого-нибудь. Мать Ресы все еще в трауре и до самой смерти будет ходить в черном, таков был обычай. «Обычай, — усмехнулся Доменико. — Интересно, сколько там...»
И снова закололо в глазу; разозлился, потер яростно.
Хромой еще раз боднул воздух ухом и остановился. Медленно вскинул взгляд на Доменико, обрадовался:
— Плакал?
— Еще чего — плакать... — заносчиво бросил Доменико. — Попало что-то в глаз.
— А-а, — протянул Хромой и подал ему туго набитый мешочек. — На, шесть тысяч драхм.
— Сколько?
— Шесть.
С трудом выплыл из дурмана, перехватило дыханье, он судорожно глотнул воздух и осторожно переспросил:
— Тысяча или шесть?
— Шесть тысяч драхм.
— Откуда... как... — смешался Доменико.
— Продал Сокровенное Одеяние. Нет, — Хромой покачал головой. — Нет, не целиком, каменья снял и продал.
— Все?
— Да, один оставил.
— Какой...
— Большой аметист.
— Почему?
— Почем я знаю, почему...
— На что мне столько...
— Не знаю, нужно, значит.
— В жизни не истрачу, — сказал Доменико и, зажмурясь, блаженно запустил руку в мешочек.
— Истратишь. Кто знает, может, и вовсе потеряешь. Нападут вот в пути, отнимут...
— Нет. — Доменико вздрогнул, упрямо повторил: — Нет, не нападут...
— И он так сказал — не отнимут...
— А он откуда знает?
— Не знаю, сказал, и все.
Увесистый был мешочек, но на радостях показался легким. Долго приторачивал к седлу и дергал, проверяя, прочно ли закрепил, а в спину ему грустно смотрел Хромой, потом, отвернувшись, равнодушно сказал:
— Если хочешь, оставь мне драхму.
— Драхму? Зачем...
— Чтобы мог вернуться.
— Зачем?
— За этой драхмой.
— Да их столько, вовек не кончатся! — Доменико положил руку на мешочек.
— Ну, оставишь?
— Нет, чего я сюда вернусь...
— Вообще-то и не должен.
— Почему? — Доменико задели его слова.
— Кто унесет половину наследства, того обратно не примут.
— А если назад принесет?
— Если принесет — примут. — И упрямо повторил: — Оставь одну драхму.
— Вернуться я не вернусь, а просто так дам десять драхм, хочешь?
— Не хочу. — Хромой покачал головой. — Никогда не касался к деньгам.
— Бери, бери. — Доменико потянулся к мешочку. — Вон их сколько!
— Не хочу. — Хромой отстранился. — Тебе они скорее пригодятся.
— Не нужно мне столько, бери...
— Сказал, не хочу, — повысил голос Хромой и неожиданно грустно добавил: — Не были бы нужны, не покидал бы селения.
— Не хочешь — и не надо, — и, махнув рукой, хотел добавить еще что-то, но Хромой, не оборачиваясь к селению, воздел руку и, странно вытянув палец, сказал, словно прислушиваясь к чему-то дальнему, так напряглось его лицо:
— Он все еще смотрит на тебя.
Доменико смутно различил что-то за окном. Опять закололо в глазу, мучила соринка, и, когда он зажмурился от боли, Хромой приблизился и дал пощечину.
— С ума сошел?! — опешил Доменико и взорвался: — Спятил!
— Что делать, в жизни никого не бил, но... — Хромой смущенно опустил голову. — Так велел... Он.
Доменико схватился рукой за щеку. А в глазу все покалывало.
— Слезится глаз, болит?
— Нет, немного...
— Нагнись, удалю. Нагнись. И вымахал же ты... Еще, еще...
Доменико не удержался и припал на одно колено.
Хромой обхватил его лицо загрубелыми, заскорузлыми пальцами, откинул ему голову, оттянул веко и, глубоко вдохнув, бережно подул на широко раскрытый глаз.
— Взгляни-ка на меня.
Доменико взглянул и увидел себя в темном зрачке Хромого — тусклого, нелепо вытянутого.
— Еще беспокоит?
— Нет. — Доменико встал. — Нет, нет.
— Ступай, — сказал Хромой и снова воздел руку. — Иди, Доменико, в добрый путь.
— Сначала ты иди.
— Нет, ты. Он так велел...
Левой рукой натянул поводья и пустил коня. Конь шел осторожно, а когда спуск стал положе, хотел перейти в скок, но седок не позволил. Доменико обернул голову к селению — над чьим-то домом вился дым, озеро скрылось из виду. Хромой все стоял у башни. «Куда я еду? — мелькнуло тревожно, и тут же улыбнулся себе. — В Краса-город». Ударил коня пятками, с коня и этого хватило — понесся вскачь. Впереди возникла роща низкорослых деревьев, и Доменико опять перевел коня на шаг; отстраняясь от веток, он пригнулся, а выпрямиться не пришлось — кто-то грубо рванул за ворот, едва не сбросив с лошади, и, приблизив лицо, грубо спросил:
— В какую сторону ушел?!
Голос пропал, страх сдавил горло; хорошо, хоть лицо человека показалось знакомым, и он пришел в себя.
— Кто... Кто ушел?..
— Беглец!
«Беглец! По правой ушел, а велел сказать — по левой. Или по левой, а будто по правой...» Доменико растерянно уставился на человека. А тот сильно встряхнул его, приставил к горлу на совесть отточенный нож и угрожающе повторил:
