Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)
— В саду? Ничего.
— Как ничего?
— У них другие сады, они красивые деревья сажают, кусты, длинные голубые скамейки стоят, фонтаны плещут.
— Что?
— Фонтаны. В бассейне рыбки плавают... Женщины прогуливаются в саду, поют, на лире играют.
— В Краса-городе... — Доменико потупился, глотнул воздух, — в Краса-городе и женщины есть?
— Хе-е, сколько хочешь! — Лицо у Беглеца снова стало отрешенным, и Доменико решил, что он тоже грезит о женщинах, подобных Анне, но Беглец, сильно хлопнув себя вдруг по колену, встал: — Я понял, понял, Доменико, почему не ужалила меня змея, почему не попадали в меня копья и стрелы, почему захватили пираты с корабля и почему удалось побороть льва, понял, Доменико, почему я спасся...
— Почему?..
— Потому что должен был попасть сюда, в это Высокое селение, подняться на эти горы, оказаться тут и ступить вот здесь и здесь... — Он топтал траву. — Чтобы поговорить с тобой, непременно повстречать твоего отца... Знаю, Доменико, я все понял, но знаю и то, что пора уходить, покинуть вас, так подсказывает сердце, надо уйти, хорошо понимаю...
— Куда уйти... — всполошился Доменико. — Куда уйти; свадьба нынче, Гвегве женят.
— Куда-нибудь... уйду куда-нибудь. Вот тут три тропинки... Не пойми меня дурно, я очень благодарен вам, но должен идти дальше, я пойду по правой тропинке, а ты, если спросит кто чужой, скажешь — пошел по левой, слышишь, Доменико, а я пойду по правой...
— В Краса-город уходите?
— Нет, нет, туда мне путь заказан, там много народу... Запомнил, как сказать, если кто...
— Да. А в Краса-город какая тропинка ведет...
— Та, что позади башни... Смотри не перепутай, Доменико, по правой!
— Не перепутаю. А когда кончится та тропинка, дальше куда?
— Дальше все время спускайся с гор, все вниз и вниз; если попадется холм, ничего, переберешься через него, а потом опять спускайся, пока не выйдешь на проезжую дорогу, там спросишь — любой укажет путь.
— Кого спрошу? А вдруг никто не попадется?..
— Не беспокойся, на большой дороге всегда полно путников... Эх, были бы у меня две драхмы...
— Я принесу вам, — Доменико заволновался. — Обождите, сбегаю принесу...
— Нет, нет, надо уходить, пора... Не забыл, Доменико, скажешь — по левой ушел.
— Да, скажу — ушел по левой тропинке.
— Вот и хорошо. А теперь ступай, а я погляжу вслед, иди.
— Куда?
— Куда хочешь... Возвращайся домой, свадьба у вас, хочу поглядеть тебе вслед.
— До свидания.
— Всего доброго, Доменико, я очень, очень благодарен вам, иди. Ты не оглянешься, верно...
— Не оглядываться?
— Нет.
— Ладно, я пошел...
Беглец укрылся за деревом и проследил за Доменико, смотрел, пока тот не скрылся из виду. Переждав немного, направился к распутью и торопливо зашагал по бегущей прямо средней тропинке.
Беглец покинул селение.
Доменико остановился. Оглянулся, никого не было видно. Легкий ветерок ворошил листья дерева на пригорке. Он пошел дальше, издали донеслись возгласы. Прислушался. Кажется, из их дома. Да, верно, свадьба... «Идут, идут!» — восклицал Бибо, и по его знаку жавшиеся друг к другу крестьяне тихо, нерешительно вторили: «Идут, идут...» Во двор вступали Гвегве и пунцовая от смущения невеста. Бибо подлетел к ним, наполнил рог вином и поднес Гвегве, возглашая: «За вас, будьте счастливы, всех вам благ!» За ним и крестьяне повторили негромко: «За вас...» Молодые парни выстроились в два ряда, скрестили в воздухе зеленые ветки, ветки слегка соприкасались, и Гвегве с невестой, потупившей глаза, прошли под трепетавшими листьями. Одного были они роста, но Гвегве, коренастый, кряжистый, казался ниже и крепче. Бибо поднял над головой большую глиняную чашу, зажмурился и с силой грянул ее о камень, так, чтобы разлетелись черепки, и улыбнулся Гвегве: «Да унесет эта чаша с собой ваши беды, живите в радости, не знать вам горести, да будет меж вами лад и мир, — и неожиданно воскликнул: — Оу!»
Во дворе расставлены были низкие длинные деревянные столы, крестьяне уселись на маленькие треноги, вдоль столов носились мальчишки с кувшинами вина...
Бибо поднял большую чашу за здравие молодых и пожелал им столько лет, сколько капель в чаше, сладкословничал про сладкую жизнь, про долгую жизнь и все в этом роде. И крестьяне вставали один за другим, говорили коротко: «Будьте здоровы» — и осторожно пили, стараясь не пролить себе на грудь. Сначала ели только хлеб, потом заедали его зеленью, а после третьего стакана оглядели стол и потянулись к мясу; проголодавшись, руками раздирали кур, энергично жевали, обсасывали кости, кто-то отпустил шутку, по столам прошелестел смех. «Давайте, давайте, веселитесь!» — подзадоривал людей Бибо. Трое крестьян затянули: «Слыша-ал о тебе-е хва-алу-у я-я...» И снова выпили, Бибо рукой утер губы: «Пускай поцелуются, поцелуйтесь!» Все оживились, развеселились, и только отец невесты сидел, уронив голову, рослый печальный крестьянин. А кто-то все требовал крикливо: «Пускай целуются, пускай целуются!» Невеста не была, видно, против, застенчиво склонила голову набок и покорно ждала, а Гвегве, оправившись от растерянности, сверкнул на Бибо глазами, и тот, не дожидаясь грозы, поднял руку и крикнул: «Угомонитесь... Давайте-ка в пляс!» Опаленный солнцем парень зажал под мышку барабан, неистово ударяя по нему одной рукой, другой выбивая мерную дробь. Гулкий рокот раззадорил захмелевших крестьян, одна из женщин проплыла по кругу, а когда в пляс пустился хромой работник, отошла в сторону. Вскоре плясали все — приседали и взлетали, проносились на носках, одни старательно, другие равнодушно, заученно, улыбаясь друг другу, и насильно заставили выйти в круг отца невесты. Гвегве заважничал, а невеста снова опустила голову. Рослый, печальный отец ее нехотя развел руки, раза два неуклюже перебрал ногами и вернулся на свое место. И другие, запыхавшись, тяжело переводя дух, снова уселись за стол, разом примолкали, засмущались крестьяне своего легкомыслия. «Выпьем за...» — поднял чашу Бибо.
...Доменико подходил к дому, совсем другой Доменико: глаза расширены, весь напряжен, отрешен — будто возвращается после долгой разлуки. Вот и дом, двор, ворота, какие-то люди пляшут — пусть пляшут! Не замечают его — пусть не замечают! Поднимается по лестнице, измученный, истерзанный, окровавленный, цепляется за перила, еще немного, еще... совсем мало осталось, вот... открывает дверь...
В затаенном строении, прислонясь к стене, стоял отец, какое-то время Доменико воспринимал тишину, одну лишь тишину и колыханье огонька лучины...
— Где ты был?
— Я?.. Беглец ушел.
— Спустись во двор, посиди среди людей. Ты должен быть там, брат он тебе, стыдно.
Бибо огляделся, собираясь возгласить тост. По ступенькам сходил во двор Доменико, растерянный, пристыженный, щурясь на солнце, и до него еще на лестнице донеслось: «О-о, кто явился! Поди, поди сюда! Выпьешь?..»
Все глаза смотрели на Доменико, и заздравная чаша оттягивала ему пальцы, он повернулся к невесте, пожелал: «Счастья вам...» — и, видя сомнение на лицах пирующих, припал к чаше и назло всем осушил до дна.
— А еще одну не изволишь? — коварно вопросил Бибо и подставил ему ухо. — А?
Доменико молча протянул чашу.
— О-о, хорошо, хорошо... Эй, налей-ка ему!
С усилием давался каждый глоток, горло судорожно сжималось; он отвел от губ недопитую чашу и в отчаянии оглянул застолье.
— Хватит, хватит, не пей больше, — сказал Бибо, с видом превосходства взирая на крестьян.
Доменико покачал головой; не присаживаясь, взял хлеб, откусил, умиротворенно, успокоенно перевел дух, неторопливо допил вино и поставил чашу вверх дном.
— Молодцом, — похвалил Бибо. — А теперь выпьем за...
Гордый собой, Доменико не слышал его слов. Вкус вина и раньше был ведом, конечно, но такую большую чашу осушал впервые. Положил себе мяса и, голодный, уплетал за обе щеки. Наклонился, протянул руку к солонке и чуть грудью не повалился на стол. Бибо что-то говорил. Кто-то опрокинул кувшин с вином, и все смеялись. После третьей чаши к глазам подступили слезы, на шее взбухли жилы, и опять выручил хлеб. С изумлением обнаружил, что какой-то мужчина скачет и машет руками, потом сообразил — пляшет... Доменико облокотился о стол, кто-то что-то сказал ему, он тяжело приподнял голову: «А?» Тот еще что-то сказал, Доменико вяло улыбнулся и отвернулся. Выпил четвертую чашу. За столом возник второй Бибо. Один говорил, другой стоял за его спиной и передразнивал, повторяя каждое движение. Потом они пели, попробовал и Доменико. Одноглазый крестьянин моргал двумя глазами, и у какого-то Бибо было два носа. Да, да, застолье. Уу, жарища! Рванул застежку на воротнике, открыл рот, обмахивая себя рукой. Да разве могло это помочь — не помогло, очень уж жарко было, жа-арко, как ни-ког-да!.. Беглец ушел, ушел. Это ничего. Веки слиплись — нет, нет, разомкнуть их. «Всех благ вам, жи...» Жарко... А в лесу прохладно, в лесу свежо, про... Цыц! Ворота распахнуты. Это камень. Камень. Изгородь. Голова набухла, набрякла, и опять изгородь. Все зеленое, зеленое. Остановился. Трава. Зеленая, зеленая. Снова остановился. Зелень, все зелено...
