Владимир Колковский - В движении вечном

— Мореходку, что-ль, тут у вас на Немне открыли?

Если бы в поселке с самого начала его тысячелетней истории вели собственную книгу рекордов Гиннеса, то в ней бы непременно оказался и Генка-Артист. Навряд ли кто-либо в близлежащих окрестностях заинтересовался девчатами в столь юном возрасте — и не втайне, а всерьез. Еще в шестом классе он показал Витьке, своему приятелю хорошему и постоянному соседу по парте маленькое фото с симпатичной улыбчивой незнакомкой. Спрятав затем, между прочим, заметил:

— И тебе бы давно пора завести!

А спустя год он влюблялся так часто, что обычно даже не успевал до конца разобраться со своим предыдущим увлечением. Любовные похождения были для него чем-то вроде увлекательнейшей игры, бесценным достоинством которой было то, что игра эта никогда не могла наскучить… Не раз замечали приятели как, проводив одну девчонку, он возвращался снова в ДК и уже подкатывал к другой.

— Разве одной, Генка, вчера было мало? — интересовались назавтра.

— Ну-у так… разного товара надо в жизни испробовать.

— Так, может, и не предел?

— Х-ха, есть еще резервы!

В конце прилегающей к старому парку маленькой улочки была заброшенная хата с жестяной крышей и дощатой верандой. Хозяева ее давно выехали, покупателя пока не находилось, вот она и стояла с забитыми окнами в кустистом бурьяне-крапивнике посреди приусадебного дворика. На веранде у Генки-Артиста была «резиденция». Он притащил туда пару старых стульев, смастерил из ящиков нехитрый стол; была там и такая важная вещь, как гитара. Из него и гитарист-то был никакой, но это было не важно, и не раз, проходя улицей мимо, парни слышали из веранды негромкое треньканье струн, приглушенные голоса и смех.

Вот только с Юлей у него было хоть и недолго, но для него, как никогда. И даже! — в то время даже ни с кем больше.

— Что это на тебя нашло? — удивлялись парни, вспоминая прежние подвиги.

В ответ он только улыбался как-то совсем на себя не похоже, словно недоумевая не менее, что это такое на него и в самом деле «нашло». Обычно он очень любил рассказывать о своих амурных похождениях, любил рассказывать даже еще более, чем сами эти похождения, но вот тогда он почти ничего не рассказывал…

Это были действительно странные, непонятные для всех, хорошо знавших их, отношения. Ведь и у каждого донжуана имеется вполне определенная специфика, свой ограниченный контингент женских характеров, здесь все зависит не только от внешности и той самой «шутливо-дурашливой» обаятельности, но еще и от уровня интеллекта… А вот тут-то как раз и была совершенная нестыковка.

Очень мало говорил он, и почему расстались.

— Так, завязали… завязали и все тут! — отвечал на расспросы неохотно и как-то очень уж неопределенно, словно и самому было здесь не все ясно.

А веснушчатая рыжая болтушка Танька, соседка и одноклассница Юлии, по секрету рассказывала, что в последний раз именно Генка просил вызвать подружку из дома… И еще может с час, час битый терпеливо выстоял возле колодца на ее улочке после того, как погас свет во всех окнах.

Глава вторая Еще вчера

В этот год Генка-Артист окончил школу, но его абитуриентские хлопоты не беспокоили вовсе. Мать его давно работала секретарем в поселковой школе, была на «ты» со всеми учителями и перед каждым выпускным экзаменом тайком метила билеты. Потому аттестат в итоге у него получился весьма приличный, он подал документы в самое престижное столичное радиотехническое училище, где не было вступительных, а только конкурс аттестатов, и спокойненько теперь веселился до самой осени.

Совсем по-другому обстояли дела у его одноклассника Витьки. Он никогда не рассказывал, где работает мать, а Игнату почему-то даже не хотелось и спрашивать. Внешне это была женщина невысокая, худенькая с характерной краснинкой на мелком личике, она вообще была человеком весьма неприметным в поселке.

Зато батька наоборот был мужчина видный, огромного роста, широкоплечий, мощный. Круглый год он расхаживал по поселку в старой затертой телогрейке с белесыми разводами то ли от муки то ли от извести, и только в зимние холода вдобавок кособучил небрежно на голову что-то совершенно невразумительное с кожаным верхом и задранным набок одним ухом. Левый глаз он имел привычку прищуривать, грудь при ходьбе выпячивал немного вперед, а руки наоборот немного назад — все это придавало ему весьма грозный вид, в детстве Игнат, едва завидев его издали, перебегал тотчас на противоположную сторону улицы… Но в действительности это был человек спокойный, рассудительный, крайне неразговорчивый даже в компании. Лишь изредка, хорошенько выпивши, он мог вдруг затянуть широко и в полный голос:

— Чтоб я-а имел златые горы и реки полные вина-а-а-а…

На последнем слове он неизменно обрывал, растягивая его секунд на десять.

— Ха-ха-ха! — гремели тот час хохотом собутыльники. — Не видать тебе, Петро, златых гор, как ушей своих. А вот когда ты с женкой получку получишь — вот тогда у вас и реки потекуть!

Однако Петро не обращал никакого внимания на подобные шутки. Работал он грузчиком в хлебном магазине, кроме этого разводил на своем подворье всякую живность, кроликов, нутрий и т. п. Очень часто у людей такого типа главный смысл жизни заключается в накоплении, но в данном случае было стопроцентное исключение. Почти все без остатка уносили стремительно те самые винные реки и в действительности до краев полноводные во время очередной получки. Впрочем, это не мешало ему с насмешливым сожалением поглядывать на тех, рядом, кто отдавал свободное время пустым на его взгляд забавам:

— И чо, чо?… и чо ты там, хлапеча, все бегаешь? — не раз вопрошал он досадливо, наблюдая сыново увлечение спортом. — Нема тебе работы?.. Так дам я тебе и работу!

Каждый год еще в конце октября, едва дождавшись первых морозцев, они, мальчишки убегали за Неман на луговые озерца смотреть лед — держит ли? И если первый хрупкий ледок не рушился сразу обвалом гремучим вниз, а лишь только слегка ободряюще потрескивал, в радости неудержимой неслись домой за коньками и клюшками, а потом до темноты гоняли шайбу.

Витька так стремительно бегал на коньках, что казалось и впрямь летает надо льдом, касаясь его поверхности только во время поворотов, резких, бесстрашных, с вихрем искристых снежинок из-под полозьев.

«А сейчас секите, мальцы, сольный проход!» — восклицал он часто в азарте игры.

И как ас-горнолыжник слаломную трассу с легкостью огибал, словно застывшую замертво, растерянную команду противника, в наслаждении от мастерства своего, смеясь с беспомощных защитников, колотил вдруг шайбу в ворота пяткой клюшки, а мог еще и по второму разу пройтись…

Витька играл за сборную школьников области.

— У вас там Витек есть, Бутовец… В хоккей — класс играет! Знаешь его? — познакомившись едва, спрашивали у Игната.

— Как не знать, друг мой лучший! — спешил тот час же признаться он.

Очень не просто было Витьке хоть что-нибудь выловить в глубоких, не мелеющих даже изредка, винных реках. Каждое лето он искал и находил, где подработать, потому приодеться всегда мог аккуратно, со вкусом, даже элегантно. Волосы у него были светло-русые с особенным золотистым отливом, глаза большие зеленоватые спокойные, но с весьма заметной хитринкой. Стройный под сто девяносто, длинноногий, узкий в поясе и широкий в плечах, не по-юношески мужественный, он на танцах всегда был одним из самых заметных кавалеров, но никогда не вертелся вроде Генки-Артиста возле каждой новой юбки, выбирал, высматривал, мог и за вечер целый так и не присмотреть достойной.

«Бывают же и такие чудеса на белом свете!» — думал иногда Игнат, воображая друга рядом с батькой.

Впрочем, вместе их он никогда не видел, и в гости Витька никогда не приглашал… За все годы Игнат так и не побывал у своего лучшего друга дома.

С первых сознательных дней они, мальчишки, тогда слышали и знали, что в их самой справедливой на планете социалистической стране нет бедных и нет богатых. Слышали и знали, что они равны, равны всегда и во всем. Они учились в одной и той же школе, выбегали на одну и ту же улицу, дружили, ссорились, дрались — и поначалу даже не задумывались о том, что между ними может быть на самом деле громадная разница. Так Игнат, например, был из элитной «шляхетской», как здесь шутливо говорили семьи: отец хирург, главврач в поселковой больнице, мать учительница.

— Ты там гляди, с Бутовцом со своим! — говорила, правда, порой тревожно мать. — И разве нету тебе хороших мальчиков?

В особенности говорила, когда кто-нибудь из соседских хозяек приходил жаловаться за свой сад.

— Ну вот… вот я и говорю, научит тебя твой Бутовец! — кивала мать как-то растерянно головой. — И пусть бы своего не было, вкусней разве у соседа?