Анна Козлова - Все, что вы хотели, но боялись поджечь
Когда мы оказались у Григория Ивановича дома (где наблюдались все следы многолетнего женского присутствия), он показал мне на диван. Я разделась совершенно спокойно, потому что где-то в подсознании я предвидела подобный исход нашей гастрономической связи. И еще я всегда очень любила дорогое нижнее белье. То есть мне было не стыдно раздеться. Он тоже разделся. До трусов. Мы легли на этот разобранный диван, где он, наверное, спал со своей четвертой женой. Я из уважения к традициям и потому, что я всегда так делала, поцеловала его в губы и положила руку ему на член. Член никак не отозвался, и тогда Гриша сказал: «Я рекомендую делать это ртом».
Я не видела в минете ничего унизительного. Я сосала (насколько это вообще возможно) увлеченно и с достоинством. Я сжимала губы и щеки, чтобы мужская плоть не соприкасалась с моими острыми зубами, я расслабляла горло, чтобы мужчина мог свободно совершать толкательные движения в направлении моего пищевода, не вызывая в ответ рвоту. В мою голову в такие моменты лезли самые разные мысли.
Например, я думала о том, существует или нет вагинальный оргазм, и если существует, то почему я его не испытываю? Жарко или нормально у меня внутри с точки зрения попадающего туда мужчины? Будет ли мне так же приятно, если мои соски будет ласкать языком не любовник, а сосать мой ребенок? Почему можно неделю таскаться в спортзал, ничего при этом не жрать и похудеть всего на три килограмма, а после двух бессонных ночей с курортным любовником отощать до выпирающих ключиц? Все эти вопросы до сих пор кажутся мне весьма полемичными, на некоторые из них я даже нашла научные ответы, но сказать я хочу не об этом. А о том, что вагинальный оргазм действительно существует, и впервые я испытала его в Гришиной квартире, на диване, где он обычно спал со своей женой.
Именно с этого момента в наших отношениях возникли серьезные сложности. Потому что на мужчину, который открывает что-то новое в тебе, смотришь тоже по-новому. Идиотическая вера парней в то, что женщина всегда помнит того, кто первый ее трахнул, не выдерживает никакой критики. Я даже не помню, как его звали и представлялся ли он. Единственное, что сохранилось в памяти, — хлынувшая кровь, паника от невозможности ее остановить и вопрос, услышанный из ванной:
— Блин, ты че, девочка?
К удовольствию это никакого отношения не имело.
Помнишь мужчину, который сделал тебе что-то приятное. Например, первым полизал — этого чувака я никогда не забуду, хотя осуществленное им из лучших побуждений действие доставило мне в будущем массу проблем. Ведь получалось, что я в силу своих личных особенностей неудержимо проигрываю актрисам порнофильмов и, что самое ужасное, огорчаю своих мужчин. Я же не могу кончить за те, в лучшем случае, десять минут, пока они надо мной потеют. А это, безусловно, оскорбляет их, так как порождает сомнения в собственной неотразимости и знании любой телки как своей правой руки. Этого мужчины не любят больше всего. В попытках избавиться от раздражения по поводу такого рода ситуации они разделяются на две группы. Ну, разумеется, только в том случае, если я им не подыграла, охнув, ахнув и пару раз сильно сократив мышцы влагалища. «Милый, это было что-то, я чуть сознание не потеряла, так мне хорошо…»
К первой группе относятся непробиваемые кадры, говорящие тебе:
— Слушай, у тебя какие-то проблемы, со мной все бабы кончают.
Ко второй — те, которые начинают лизать. Сначала ты такому классному парню дико благодарна и просто сходишь по нему с ума, потом куннилингус начинает казаться обычным дежурством, о котором можно невзначай попросить в течение дня. А потом ты расстаешься с этим парнем, не из-за куннилингуса, а по другим причинам, просто так вышло. И все, с кем ты пытаешься его забыть, лижут так, что приходится симулировать уже клиторальный оргазм, только чтобы они прекратили лизать, и ты начинаешь чувствовать себя не просто ущербной неудачницей, а основательницей этого движения.
В случае с Гришей все случилось быстро. После того как его член уверенно закаменел в моих устах, он приподнял меня, положил на спину и вошел в меня. За многие дни, недели и месяцы я умудрилась хорошо рассмотреть лицо Гриши, потому что мы много говорили. Но когда мы занимались сексом и его глаза были прямо над моими, его язык переплетался с моим, я почему-то совершенно не хотела его видеть. Я вообще ничего не хотела о нем знать, кроме того исчерпывающего факта, что его член внутри меня.
Я попробовала привычно отключиться, но вдруг что-то изменилось в этой необходимой, безличной долбежке. Я в ужасе распахнула глаза и даже приподнялась. Он упрямо, но не грубо надавил мне на плечи, чтобы я вернулась в прежнее свое положение. В состояние тела, которое ебут. Но я уже не могла.
Моя грудная клетка сжималась, руки дрожали. Потом он часто жаловался, что я его царапаю — это было особенно смешно. Я всегда думала, что царапают любовников какие-нибудь женщины-кошки или актрисы порно, но уж никак не такие как я. Так уж получилось, что, когда он вошел в меня, мне внутри себя места уже не нашлось. Подобное положение вещей, наверное, и зовется любовью.
В 10.22 я приезжаю на работу. Там совершенно ничего не изменилось, кроме того, что мне не хочется видеть своих коллег. Коротко со всеми поздоровавшись, я сажусь к компьютеру, вставляю в уши наушники и врубаю Сурганову. За моей спиной все переглядываются понимающими взглядами, которые можно выразить одной фразой:
— А что, Живержеева сегодня не в духе?
По-своему он тоже меня, наверное, любил. Во всяком случае, он любил проводить со мной время. Конечно, в девяносто девяти процентах этого времени мы трахались, но оставалось и что-то дополнительное. У него, во всяком случае. У него было еще что-то, кроме меня. У меня был только он и экран мобильного телефона, который я наблюдала не хуже какого-нибудь разведчика МИ-6. Больше всего на свете я боялась не рака и не СПИДа, а того, что пропущу его звонок.
Он, разумеется, спокойно жил, отводил дочку Машу в детский сад, собачился с женой и в целом не считал себя чем-то мне обязанным. Он развлекался со мной, и это выглядело нормальным с позиций его возраста и социального статуса, а я была в него по уши влюблена. Чего уж тут непонятного?
Если он уезжал в командировки, я просто сходила с ума. Я переставала есть, как только он говорил мне (предварительно трахнув), что уедет на пару дней. Я не могла без него двух часов, какие уж тут «пара дней». Думаю, я вела себя ужасно. Но он мне об этом никогда не говорил. Многие имеющие какое-то смутное отношение ко всей этой истории люди считали, что рано или поздно я его достану звонками, смс-ками, истериками в аэропортах. Что он пошлет меня к чертям собачьим, что ему надоест и все такое, но только не он. И когда он возвращался ко мне, я затаскивала его в постель. Мы занимались любовью с какой-то исступленностью, словно бы с вызовом. Его раздражало, что у меня дома срач и гора посуды в раковине, но в принципе он не зацикливался на этой ситуации. И еще я не умела готовить. По утрам на кухне за приготовлением яичницы легче было застать его, а не меня. А своей жене он всегда врал про день прилета. Потому что из аэропорта сразу ехал ко мне и задерживался. Иногда на сутки. Иногда на три дня.
Я не думала об этой женщине неприлично долгое для участницы подобных отношений время. Мне даже казалось, что мне на нее попросту плевать. Но однажды она уехала вместе с дочкой Машей отдыхать в Грецию, а у меня отключили горячую воду. Грише ничего не оставалось, как милостиво пригласить меня помыться с комфортом, а заодно и на диван. Это как водится.
Пока я сушила волосы в ванной, он почувствовал усталость и решил снять ее единственно привычным способом — алкоголем. Он крикнул, что уходит в магазин, я прокричала в ответ:
— Хорошо!
Как только дверь за ним захлопнулась, я бросилась в их спальню, где, я видела, прямо над телевизором сентиментально обосновалась полка с семейными альбомами. Я стащила их с полки охапкой и бросила на кровать, куда тут же села сама, распахнув первый попавшийся альбом. Тогда я впервые увидела лицо Гришиной жены, я увидела их свадьбу, как он стоит с ироничной улыбкой и в черном костюме у какого-то загса, а она разочарованно смотрит на носки своих туфель. Я хорошо рассмотрела эти туфли — белые, лаковые, на удобном квадратном каблуке. Практичные.
Она показалась мне ужасной. Она была некрасива, она вообще была никакая. Женщина, которая выходит замуж в туфлях на практичном каблуке. Женщина, которая любит отдыхать в Финляндии, которая ест тортики в кофейнях, не выщипывает брови, не знает, кто такой Мишель Уэльбек, не пьет, конечно, не покупает белье на новогодних распродажах и даже в Греции не изменит своему мужу со смотрителем пляжа.
О чем он с ней говорит, интересно? Как они познакомились? Почему он решил на ней жениться? И если он на ней женат, живет с ней, каждое утро сталкивается в ванной с этим лицом, для чего здесь нужна я? Я вернула семейные фотоальбомы на место и вернулась в ванную, чтобы досушить волосы. Фен размеренно гудел, мои руки механически орудовали щеткой. Я увидела в зеркале свое лицо, я поняла, причем совершенно объективно, что оно красиво. Я повернулась боком и увидела, что у меня нет живота и не висят бока. Я повернулась к зеркалу задом и задрала халат: у меня отличный зад, переходящий в такие длинные ноги, что я не могу летать ни в каких самолетах, кроме «боингов», потому что только в «боинге» я могу их спокойно вытянуть.
