Анна Козлова - Все, что вы хотели, но боялись поджечь
О чем он с ней говорит, интересно? Как они познакомились? Почему он решил на ней жениться? И если он на ней женат, живет с ней, каждое утро сталкивается в ванной с этим лицом, для чего здесь нужна я? Я вернула семейные фотоальбомы на место и вернулась в ванную, чтобы досушить волосы. Фен размеренно гудел, мои руки механически орудовали щеткой. Я увидела в зеркале свое лицо, я поняла, причем совершенно объективно, что оно красиво. Я повернулась боком и увидела, что у меня нет живота и не висят бока. Я повернулась к зеркалу задом и задрала халат: у меня отличный зад, переходящий в такие длинные ноги, что я не могу летать ни в каких самолетах, кроме «боингов», потому что только в «боинге» я могу их спокойно вытянуть.
Короче, я не могла соревноваться с его женой только в одном пункте — на ней он был женат.
С утра, вечером, днем, в постели, до постели и после я говорила только то, что фактически даже не требовало вербального подтверждения. Я люблю тебя. Люблю. На большее меня не хватало. С другой стороны, что еще я могла ему сказать? В чем признаться? Или нагружать эту безотчетную любовь какими-то мифическими его достоинствами? Например, сказать, я люблю тебя, потому что ты очень умный, очень талантливый, очень состоявшийся. Это было бы ложью.
Мы могли говорить по телефону часами. Сначала я рассказывала, что со мной произошло за текущий день, а потом просила о встрече. Иногда он разрешал, иногда говорил: «У меня много работы». Что представляла собой его работа, я знала. Он всеми руководил и много орал. И еще нервничал. Он вообще легко мог взбеситься. Наш разговор разнесла бы в пух и прах любая феминистка. Это было по-настоящему ужасно, для женщины, для меня, в частности. Привожу в подтверждение классический пример.
— Можно я к тебе приеду? — это я. Естественно.
— Нет, — говорит он. Совершенно спокойно.
— А почему?
— Потому. Сашенька, у меня куча работы.
— А я тебе не буду мешать. Я даже не буду склонять тебя… ну… ни к чему… Можно я приеду?
— Нет. Я думаю, нет.
— Почему? Ну пожалуйста, я не буду тебя отвлекать, клянусь.
— Сашка, не делай из меня идиота, я знаю, что будет, если ты приедешь.
— Нет, клянусь, этого не будет.
— Ну конечно.
— Если бы ты не хотел, чтобы я приехала, ты бы со мной не разговаривал. — И несколько неуверенно: — Так долго, во всяком случае…
— Я говорю с тобой, потому что ты часть моей жизни. Не более и не менее. Саш, не доставай меня.
— Гриша, я скучаю по тебе. Мне просто хочется тебя увидеть, разве это…
Тут он меня перебивает:
— Ты просто достанешь меня. Ты сначала пойдешь в ванную, через три секунды прокричишь, где у меня шампунь, потом я к тебе приду объяснять, где у меня шампунь, потом ты меня затащишь в эту сраную ванную, потом я, естественно, не выдержу и… нет. Сашок, не сегодня.
— А ты меня любишь? — переводила я тему, понимая, что он злится. И оттого, что ведет этот разговор, и оттого, что не может его закончить.
— Саш, у меня на самом деле до хера дел.
— Ты не ответил.
— Что ты спрашивала?
— Знаешь, просто озадачилась проблемой наших отношений. Ты меня не любишь, я тебя…
— Не верю тебе ни секунды.
— Но у тебя есть хотя бы минутка в день, чтобы отвечать на мои звонки и смс-ки?
— Есть. Я всегда тебе отвечаю. За исключением тех случаев, когда я сплю.
Я сдаюсь:
— Я люблю тебя, я хочу тебя увидеть.
— Не сегодня.
— Ты меня не любишь?
— Это странный вопрос.
— Это нормальный вопрос.
— Саша… Тебе что, некого помучить? Могу подарить тебе кота.
Ни один мужчина никогда не заметит того, что заметит женщина. Даже женщина, которая любит отдыхать в Финляндии. Когда его жена вернулась вместе с дочкой из отпуска, она нашла в своей квартире много интересного. Наводящего на мысли. Но поскольку она была из тех женщин, на которых женятся, она не решилась устраивать разбор полетов до того, пока не завладела его мобильным. Это случилось через пару дней после возвращения. И она закатила ему скандал. Я помню, что он ужасно разозлился, приехал среди ночи ко мне и все рассказал. И меня это до глубины души поразило. Я постеснялась спросить, какой реакции на очевидную измену он ожидал от женщины, которая вышла за него замуж. Пускай даже в туфлях на практичном каблуке.
— Саня, — сказал он, сидя напротив меня за столом на кухне, — как я устал. Как я устал.
— И что теперь? — спросила я.
— Я не знаю что, — ответил он.
Он привез бутылку «Jim Beam» и колу, и мы порядочно нажрались.
— Знаешь, что я знаю? — вдруг спросила я, понимая, что с минуты на минуту придет время душа, массажного масла, презервативов, предложений из серии: «Пожалуйста, сегодня ты сверху» — и так дальше.
— Что? — Гриша удивленно на меня посмотрел.
— То, что ты никогда, никогда на мне не женишься, несмотря на все то, что ты говоришь.
Он молчал.
— И я даже знаю почему, Гриш, — я плеснула себе виски и выпила, не разбавляя кока-колой. — Все потому, что я никогда не смогу стать такой безопасной, как твоя нынешняя жена.
— Да, ты абсолютно права, — наконец сказал он. — Я не верю тебе, вот и все.
— То есть получается, ты можешь верить только той бабе, которая на хуй никому не нужна, потому что она — дура и уродка?!! — вдруг заорала я.
— Мне так проще, — спокойно ответил он.
Наверное, именно в тот вечер, когда ему закатывают истерику сначала жена, а потом любовница, мужчина и убеждается, что он очень даже крут. Несмотря на то что ему пятьдесят один, он не стал за эти годы миллионером, не написал ни одной книги и даже член у него встает только после продолжительного минета, он может выйти на ночной Кутузовский, поймать тачку, назвать адрес модного бара, догнаться пивом и почувствовать самое важное, что есть в жизни мужчины. Он всех имеет (ну, или хотя бы этих двух), а его все хотят. Чем не итог?
Утром, проспавшись после виски, я вспомнила, что выгнала Григория Ивановича вон, и это обстоятельство наполнило меня какой-то даже решимостью. Я встала, приняла душ, выпила кофе, накрасилась и поехала в газету. Его на рабочем месте, как ни странно, не оказалось. Я оставила у секретарши заявление об увольнении по собственному желанию, после чего вышла на улицу и почувствовала себя необычайно свободной. Кажется, это случилось в четверг.
Моя свобода продолжалась вплоть до понедельника, 21.45, когда он позвонил мне из «Che», чтобы сообщить, что не представляет своей жизни без меня, безумно меня любит и, если я этого так хочу, готов на мне жениться. Я сказала, что подумаю.
Но через двадцать минут ему перезвонила и сообщила, что еду в «Che».
Мы провели очередную незабываемую ночь, несколько дней он жил у меня, а потом ему позвонила жена — она простила его. И он может вернуться домой. Что он и сделал незамедлительно. Разговор у нас случился в курилке на работе.
Выслушав важную информацию, я почувствовала, что у меня на глазах выступают слезы.
— Все, Гриш, — сказала я, отворачиваясь к урне, чтобы затушить только прикуренную сигарету. — Возвращайся. Я все равно так больше не могу. А там у тебя ребенок.
— Сашок… Я тебя так…
Я ушла, не дождавшись конца этой фразы, обещавшей быть очень утешительной.
Мы не виделись полтора месяца, за которые я наконец нашла себе приемлемую работу. Не знаю, что меня держало, но я никак не решалась зайти к нему в кабинет со второй просьбой об увольнении. И это учитывая тот факт, что мне каждый день звонили из журнала, в котором меня ждали, и спрашивали, когда же я наконец принесу им свои документы на оформление.
Предел наступил, когда в редакцию приехала его жена с обедом для него. В комнату, где я сидела с еще одной девочкой, служившей светским обозревателем, ворвалась секретарша и, понизив голос, сказала:
— Видали, а? Григорий Иваныча жена приперлась…
— Да ладно? — поразилась я.
— Я тебе говорю, — заверила она, — привезла какие-то судки с гречневой кашей. Страшная как я не знаю что, видимо, понимает, что на него тут много всяких охотников, хочет типа территорию пометить…
Я повторно написала заявление в присутствии секретарши, после чего собрала вещи и упорхнула из редакции навсегда.
На новой работе я сразу предупредила начальство, что мне нужен отпуск. Меня поняли и пообещали отпуск в любой понравившийся мне момент.
За год, проведенный с Гришей, я перестала ощущать себя личностью. Мне казалось, что меня расчленили и раскидали, я не знала, где я и как мне себя собрать. Да и возможно ли это в принципе? Я ловила себя на том, что не могу запомнить элементарных вещей, не могу разложить бумаги на столе, не могу выйти в магазин за хлебом.
Я выходила из дома и не помнила, зачем я вышла? Что мне нужно?
Я возвращалась в квартиру, матеря себя на чем свет стоит, и уже в лифте вспоминала, что дома нет хлеба. Я снова спускалась вниз, шла по направлению к магазину и покупала там все что угодно. Сгущенку, спрайт, сливочный сыр, журнал «ОК», но только не хлеб. Я забывала о хлебе. И эта херня повторялась изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту. Мой разум спал, мое тело пыталось сделать вид, что все нормально и жизнь продолжается. Хуево, но продолжается.
