Александр Вяльцев - BLUE VALENTINE
Вечером Лёша стал вдруг рассказывать про свою маму. Помимо Ксюши, это самая большая его проблема. Она пила и лечила себя полями и травами. И среди бела дня принимала Лёшу за Сатану. Открытым текстом объявила, что от него исходит зло во Вселенной. Сама же работала на ее благо. Писала обвинительные и, по существу, очень жалкие записки с перечнем лёшиных вин, в которых выявлялась вся ее детская беспомощность и страх жизни. И оставляла их ему в коридоре. Он показал их: целый ворох маленьких бумажек.
Весь вечер они судили и рядили, как человек доходит до жизни такой? По лёшиным словам это началось с появлением в доме его бывшей жены, Оли. Мама сразу ее невзлюбила — с того момента, как вошла на кухню и увидела, как Лёша чистит картошку, что он никогда не делал, а Оля сидит на подоконнике и курит. После разрыва Оля вдруг приехала к маме и рассказала, какой Лёша ужасный, что он законченный наркоман и т.п. Может быть, этим она хотела оправдаться, почему от него ушла. И в этом, наконец, встретила понимание. На отрицании Лёши они поладили больше, чем на любви к нему.
Захар же вспомнил, как, еще до всякой Оли, встретил его матушку на улице, и как она вдруг сразу стала говорить про Лёшу, и про его проблемы с девушками, и как это сильно на него влияет. А это, скорее, сильно влияло на нее.
— Может, она просто тебя ревновала? — предположила Оксана. — Слишком тебя любила?
— Не знаю. Иногда мне кажется, что в наших отношениях было что-то ужасно ненормальное…
Присутствие Лёши мешало им слишком отклоняться от образа более менее нормальной семейной пары. И он тактично молчал, когда их захлестывали истерики, понимая, что они приехали сюда не отдыхать…
VI. Артист
В конце марта они вернулись в Москву, полоса спокойствия кончилась. И он опять был весь в своих мыслях.
Зачем он добивался от нее “выбора”, “решения”? Хотел хоть как-то ее наказать? Или был не готов вернуться, понимая, что никогда до конца не примирится с этим? Даже Тамару просил повлиять на нее, чтобы не принимала решения “из жалости”… Бравировал: он и сам еще будет решать. И был раздавлен тем, как она наконец решила.
Захар не мог поверить, что она действительно любит друга, а его — лишь жалеет. И что для нее совершенное ею — не грех. Не грех перед собой, но лишь перед Захаром, мешающий ей теперь уйти.
Он вернул все к тому, что было. Но уже с тем новым, что стало. И это ужасно. Но без этого — было бы еще хуже.
Он испытал жесточайшее наказание гордости. Невыносимость обеих ситуаций. Вытеснял из памяти куски жизни (не самые неприятные, но с чем-то связанные, может быть — лишь по ассоциации).
Мысль, что твоя жена спала с другим, все равно неподъемна. К тому же, когда она сама и до сих пор принадлежит ему вся, с потрохами, а жизнь с тобой ведет по непонятной обязанности и принуждению.
Душа была выжжена. Какая-то новая любовь казалась абсолютно невозможной. Что на даче, что в Москве — он жил каким-то безумным существованием. Но он и не желал бы вернуться к “нормальной” жизни, к своей прежней жизни — полной наивных мечтаний, дурацких надежд и самообольщений. Он проклинал ее, он ненавидел ее. Он искупал ее, он наказан за нее…
Внезапно позвонил Артист. Он сам разыскал Захара — немного поздно. Весенним вечером в конце марта они встретились у метро “Аэропорт”, пестреющего палатками и первыми цветами. Артист купил бутылку пива и повел его дворами к своим приятелям. По дороге он объяснял Захару, где и за сколько сейчас приобретают клип, с которым Захар же, лет семь назад, в эпоху крутых экспериментов, его и познакомил. Захар уже знал, что Артист собрал какую-то новую команду и записывает длинные инструментальные композиции. Когда-то они с Артистом были очень близки и тоже пытались что-то вместе сочинять. Но все это далеко в прошлом. Теперь Захар ждал, что клип вышибет его так далеко, что на какое-то время он освободится.
Захар не спешил, слушал телеги Вадима и снисходительно смотрел на его дурачества. Вадим был новый идеолог чего-то, какой-то внеконфессиональный буддист или чего-то в этом роде. Артист очень уважал его, вникая и перенимая для себя его мысли. Но ничего особенно нового Захар не услышал. Что Вадим купил такую-то книгу, что прочел в ней такую-то забавную мысль. Потом они достали “патроны”. Странно, они ширялись в задницу, а не по вене, поэтому никуда не “уходили”, сохраняя способность координировать движения и дергать струны. Захару этого было мало.
Тромбы не ползли червяками из иглы, как бывало, и он едва лег — исчез и легко умер на глазах у Вадима, Паши и Артиста, пока те настраивали и кидали в пространство свою клипом же спровоцированную музыку. Под нее он отправился в путь. Она была его Вергилием, прочерчивая формулу маршрута.
Да, это было самое сильное, что могло “присниться”. Захар “увидел”, что пола нет. Это было настоящее откровение: десексуализация существ и сущностей. Слияние их. Освобождение себя от самости, от дурацкой тяжести “Я”. И рядом все время была она, находившаяся в другом месте, мире, судьбе. Не просто рядом — в нем. Как одно. Она — это он… Очередная иллюзия. Или правда. А иллюзией было то, чем он жил теперь. Заснул в реальность, проснулся в сон, в кино, показанное ему — “трансцендентальному”…
Было много другого, что описать труднее, чем описать музыку, что искаженно сияет в разных религиях, давно ему знакомое, от этого не потерявшее силы. Сорокаминутное самоубийство, “бизнесмен-трип”, как называл его захаров наставник в этом деле. Здесь не было и не могло быть никаких “жду, как в аэропорту — не приходит”. Тут “приходило” сразу и мощно, разрывая трехмерность, как плоский занавес, за которым ты находил потайную дверь вечности, широко открытые ворота со множеством запутанных тропок, в конце которых ждал последний смысл.
Когда самолет уже заходил на посадку, из небытия стал смутно мерцать Артист. Он дробился и распадался, доносясь сквозь звуки и космические помехи. Артист говорил, говорил, говорил. С какого-то момента до Захара стал доходить смысл. Артист говорил, что наблюдал за ним весь трип (неужели для контроля, как некогда Захар у себя дома следил за ним и прочими “отъехавшими” товарищами?). Он говорил Захару об их долгой дружбе, и что прочел его сборник стихов и ему понравилось. Он рад, что Захар остался таким, как прежде.
Потом зашел Кабан с вином, люди пили и допоздна играли музыку, снова мучая попу. От такого количества могучего яда, которое они пропускали по крови, Захару стало не по себе.
На улице было темно, холодно и свеже, и исчезли все признаки весны. Захар чувствовал легкость и неадекватность с действительностью до странности. Он не был пьян, он все еще был немного не здесь. Но людей было мало, и некому было обратить на это внимание.
Все это слегка примирило с жизнью. Впрочем, за этим он и ехал.
Теперь — он отпустил ее на работу (якобы на два дня). Самое дурацкое из всех решений. “Решение”. Что он мог сделать? Настаивать на своем праве на нее и провоцировать взрыв (ненависти или отчаяния)? Эта работа — для нее, эта судьба — для нее. Почему он должен держать эту блестящую, замечательную женщину в тюрьме? У него не хватало эгоизма почувствовать себя в праве это делать. И это, вероятно, его ошибка. Так он ничего не добьется. Хуже того — вызовет скверное повторение и рецидив. Или окончательный разрыв (тоже решение). Или ложь, как у Аришы, Марины, Оли. “Боже, избави хотя бы от этого!” — умолял он.
Если она бросит теперь и опять — значит, он того и заслуживает. Последний тест. Он не мог мучить ее. Она была способна отказаться. Он тоже способен. Сам обозначил сроки. Танго кончилось. Она свободна, она возвращается. Она вновь с ним или рядом с ним. Пусть решает. Захар боялся, что это лишь больше ее измучит. Отказываться издали — возможно. Быть вблизи и отказываться… Это страшно и, скорее всего, невыносимо для нее. Через месяц, два месяца все понесется снова.
Что ж, он попробовал по-другому. И он думал, что будет по-другому. Он понял ситуацию изнутри. Она свободный человек, а не жертва домостроя. И он не позволит проявить ей большее великодушие. Хотя сейчас ей понадобится сила едва ли не большая. Что же, теперь она сама отвечает за себя. И, отчасти, за него. Если опять не устоит, что ж… Да, это больно. Удивительно умная, тонкая, красивая женщина. И не его. Хуже. Сам не оценил. Может быть, если не устоит и теперь, после всего, — все же не стоит любить ее так.
Вечером Захар заехал к Артисту. Сейчас Артист жил с Олей, бывшей лёшиной женой (все артистовы девушки были Олями, эта уже третья). Вспомнили, что их дружбе тоже двенадцать лет.
— Под знаком Юпитера. Прошел цикл. Теперь мы как бы знакомимся заново.
— Ну, это ты слишком серьезно загнул! — отшутился Захар. Ему показалось, что Артист глобализировал в угоду своей астрологической шизе — хотя они и вправду не виделись несколько лет.
