Ирвин Шоу - Полное собрание рассказов. 1957-1973
Оставшись один, Питер назло засиделся до одиннадцати вечера у телевизора и с удовольствием жевал косточки, наслаждаясь воплями с экрана, одиночеством и свободой пустого дома.
Когда наступала рекламная пауза, Питер, закрыв глаза, воображал себя в роли тех, кого только что видел на экране. Вот он метко бросает бутылку в громадную толпу небритых, заросших волосами мужчин с пистолетами в руках; крадется по темной лестнице к той двери, за которой, он отлично знает, скрывается, поджидая его, Босс, а из-под мышки у него выпирает ком — кобура, он ее прячет под ярким клетчатым пиджаком.
Питеру тринадцать; в его классе учатся еще трое мальчиков с точно таким, как у него, именем. Учитель истории, этот забавный тип, называет их так: Питер Первый, Питер Второй (это он уминает сейчас виноградные грозди вместе с косточками), Питер Третий и Питер Великий. Питер Великий, конечно, самый маленький в классе; весит всего шестьдесят два фунта, носит очки, и для участия в играх его приглашают самым последним. Все в классе дружно смеются, когда учитель истории вызывает Питера Великого; смеется со всеми и Питер Второй, хотя, если говорить честно, ничего смешного он в этом не находит.
Для этого Питера Великого две недели назад он устроил кое-что весьма приятное, и теперь их можно смело называть друзьями. Вообще-то всех Питеров можно считать друзьями, и все из-за этого комичного учителя истории. Конечно, они не настоящие друзья, но их сближает нечто такое, чего нет у других мальчишек. Хотя это им и не нравится, но тут уж никуда не денешься, и все они в результате чувствуют по отношению друг к другу свою ответственность.
Так вот, две недели назад, когда Чарли Блейздел, весивший целых сто двадцать фунтов, сорвал с головы Питера Великого фуражку и принялся скакать с ней во время перемены, Питер Великий рассердился и уже был готов пустить слезу, когда к нему на помощь пришел Питер Второй. Он выхватил фуражку, водрузил ее снова на макушку Питера Великого, а сам набросился на обидчика. Ну, само собой, началась драка, и Питер в глубине души был уверен, что она станет его третьим поражением за эту четверть, но тут произошло чудо. В самый разгар драки, когда Питер уже начал озираться, не покажется ли кто-нибудь из учителей и не заступится ли за него (они то и дело появляются, когда в них нет никакой нужды!), Блейздел нанес противнику сильнейший удар. Питер увернулся — в результате удар пришелся ему прямо в голову, а нападавший сломал руку. Это-то несомненно — Блейздел завопил как резаный, упал на землю, а рука повисла, словно кусок проволоки.
Уолтерс, учитель гимнастики, все же наконец вышел, увел орущего во всю силу легких Блейздела, а Питер Великий подошел к нему и с восхищением произнес:
— Парень, доложу я тебе, у тебя и впрямь голова как медный котел!
Блейздел два дня в классе не показывался, а когда пришел, рука у него была в гипсе. Зато его освобождали во время уроков от вызовов к доске. Питер Великий не отходил от Питера Второго ни на шаг, старался ему во всем услужить, покупал мороженое с газировкой — родители Питера Великого, разведенные, снабжали его деньгами, словно испрашивая у него прощения. В общем, все было о'кей, и Питера Второго окатывало греющее душу удовлетворение.
Но самое удивительное — это чувство, которое он постоянно испытывал после той памятной драки. Что-то похожее видел по телевизору: стражи закона вламываются в комнату, где полно вооруженных бандитов, и выходят оттуда со спасенной девицей, с документами или с самим подозреваемым, оставляя после себя гору трупов и жуткие разрушения. Питера не остановило, что Блейздел весит сто двадцать фунтов, как ничто не останавливает на экране агентов ФБР — ведь решаются на схватку со всеми этими шпиками, а у них всего-то пара пистолетов в карманах. Понимают, что от них требуется, идут куда надо и делают свое дело, невзирая на опасность. Конечно, Питер не так ясно все это представлял, но все равно впервые в жизни испытывал, вполне сознательно, уверенность в себе и гордость за свой поступок.
— Пусть приходят, — цедил он угрожающе сквозь зубы, жуя виноградные косточки и наблюдая за тем, что происходит на телеэкране, сузившимися глазами, — пусть приходят!
Да, он станет опасным, когда вырастет, но к нему за помощью смогут обращаться все слабые, все несправедливо гонимые. Уверен — будет высоким мужчиной, шести футов ростом, как отец и все дядья, и это во многом облегчит его задачу. Только нужно что-то делать с руками — больно худосочные. Нельзя же надеяться, что противники и впредь будут ломать руки и кости о его крепкую голову.
Каждый день утром и вечером вот уже месяц он отжимается. Пока может сделать пять с половиной отжиманий, но это только пока, зато руки скоро станут как стальные стержни. Такие руки ему позарез нужны, особенно потом, когда придется выбирать между жизнью и смертью, делать «нырок», чтобы обезоружить злоумышленника. Еще необходимо обладать молниеносной реакцией, острым зрением; но главное — бесстрашие. Мгновение неуверенности в себе — и все, ты труп, тебя волокут в морг. Однако после битвы за фуражку Питера Великого он уже не беспокоился: храбрость отныне у него в крови начиная с этого момента, все остальное — дело техники.
Комики на всех программах хохочут, демонстрируя два ряда крепких зубов. Питер наведался на кухню, взять из холодильника еще виноградную гроздь побольше и парочку мандаринов; света он не зажег, — как здесь сейчас таинственно… Так бывает только на кухне в полночь, когда дома никого нет, а из открытого холодильника пробивается луч света и на линолеуме тени от бутылок с молоком. До недавнего времени он не любил темноты и всегда в любой комнате обязательно включал свет, но теперь все обстоит иначе — он вырабатывает в себе бесстрашие и храбрость, это для него самое важное.
Стоя в темноте на кухне, съел мандарины — так, для практики, — и все косточки, назло матери: пусть знает, какой у нее сын. В гостиную вернулся с гроздями винограда.
Комики все еще мелькают на экране, весело смеются, широко раскрывая рты. Повозился с переключателем программ, но все напрасно — эти типы в потешных котелках гогочут по всем программам — откалывают шуточки по поводу подоходного налога. Если бы мать вырвала у него обещание лечь в постель к десяти, так он выключил бы телевизор и давно бы лег. Нечего тратить попусту время — он лег на пол и стал отжиматься, стараясь не сгибать колени.
И вдруг, неожиданно для самого себя, застыл, к чему-то прислушиваясь. Ну, чтобы лишний раз убедиться… Женский крик… женщина кричит, оглушительно громко, с экрана. Какой-то мужчина говорит о мастике для пола — тот, с усами, у него во рту полно здоровых зубов; Питер не сомневался — это орет он, а не она.
Опять переключил программу — услыхал какие-то стоны, чей-то разговор, и наконец кто-то забарабанил кулаками по входной двери. Питер встал, выключил телевизор — надо убедиться, что эти звуки он слышит не с телеэкрана. В дверь снова кто-то забарабанил, и женский голос закричал:
— Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста!
Теперь у Питера не осталось никаких сомнений; он оглядел пустую комнату: ярко освещена тремя лампочками, их желтый свет отражается от виноградных гроздей, от стекла, картинки в рамочке — лодки на Кейп-коде, — нарисованные его теткой Мартой, побывавшей на этом знаменитом мысе.
Телевизор стоит в углу, и экран его похож на большой незрячий глаз, экран не светится. Питер положил на большой стул подушечки, чтобы мягче было сидеть перед телевизором. Скоро вернется домой мать и, конечно, сбросит их, положит на место. Вся комната выглядит так мирно, покойно, трудно даже предположить, что где-то рядом кричит в полночь женщина, барабанит кулаками по их двери и вопит вовсю: «Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста!»
Эта женщина у двери кричала громко:
— Убийца, убийца! Он убивает меня!
Впервые за весь вечер Питер пожалел, что родителей сегодня вечером нет дома.
— Откро-ойте две-ерь! — вопила женщина. — Прошу-у вас, откро-ойте дверь, пожа-алуйста!..
Не для того же она все время повторяет слово «пожалуйста», чтобы продемонстрировать свою вежливость.
Питер нервно оглядывался по сторонам: комната, со всеми ее лампочками, стала казаться какой-то странной, повсюду чудились крадущиеся тени… «Мужчина может быть либо бесстрашным, либо трусом», — хладнокровно размышлял он, медленно направляясь к двери. В вестибюле висело длинное зеркало — он бросил на себя внимательный взгляд: да, руки худосочные.
Женщина опять принялась колотить кулаками по двери, и Питер стал пристально эту дверь разглядывать: большая, стальная, все время трясется, будто кто-то работает над ней с какой-то машинкой. Впервые он услыхал другой голос, — скорее всего, мужской, но на нормальный мужской голос не похож, а больше напоминает голос животного в пещере — оно ворчит, словно намереваясь совершить что-то ужасающее.
