Евгения Кайдалова - Ребенок
– Слушай, – протянул он со своей обычной «кошачьей» интонацией, поглаживая пальцами мою шею, – как ты относишься к горным лыжам?
– Я к ним не отношусь! – машинально засмеялась я, вспоминая фразу из анекдота.
– А если серьезно?
– Наверное, это здорово.
– Ты у нас смелая, тебе должно понравиться.
– Мне заранее нравится! – с улыбкой пообещала я, потираясь лицом о его щеку.
– Тогда на мои зимние каникулы мы едем в горы – кататься на лыжах.
Я как будто протрезвела, хотя почти ничего не пила.
– А сколько это стоит?
– Не важно, я приглашаю.
Я знала, что Антон нигде не подрабатывает.
– У тебя что, богатые родители?
– Папа работает в наших посольствах за границей. Он торгпред.
– А мама?! – с ужасом спросила я, ожидая услышать, что она не меньше, чем премьер-министр Великобритании. Но Антон неопределенно пожал плечами:
– Мама сейчас занимается домом, хозяйством там всяким.
Для меня неожиданно прояснился довольно болезненный вопрос о том, почему Антон никогда не приглашал меня к себе домой: дом был в маминых руках.
– А она не будет против, если мы поедем вместе?
– Она и не узнает. Они с отцом недавно уехали в Австрию, в долгосрочку. А денег мне присылают столько, что хватает за глаза – почему бы не поделиться с хорошим человеком?
– А это хорошо? – спросила я настолько по-ребячьи, что мне самой стало смешно.
– А что в этом плохого? – промурлыкал Антон, целуя меня при этом в краешек уха.
И, как и тогда, когда он уговаривал меня не обращать внимания на взгляды комендантши, я разом расслабилась. Действительно, если мальчик и девочка вместе поедут кататься на лыжах, что в этом будет крамольного, даже на самый строгий материнский взгляд?
V
От города Минеральные Воды до горнолыжной базы у подножия горы Чегет было два часа езды. Минут через сорок мерного хода автобуса Антон уснул, прислонившись головой к оконному стеклу; во сне у него было до смешного сосредоточенное лицо.
Спящего, я взяла его за руку и переплела наши пальцы. Я чувствовала себя так, словно была сосудом, до краев наполненным нектаром и амброзией и стояла на пиршественном столе в зале, где пировали боги. Во мне умещалось все возможное в мире счастье, и Вселенная вращалась вокруг меня.
Автобус шел по удивительно ровной дороге среди бесконечных фруктовых садов. Это были упорядоченные ряды невысоких раскидистых деревьев, одинаково голых, с мокро блестящей корой. Теплая южная зима – нигде ни единой снежинки, лишь пожухшая трава устало легла на землю и воздух густо пропитан влагой, превращавшейся на отдалении в тусклую дымку. Только на поворотах становилась видна истинная цель нашего пути: на блеклый и тихий пейзаж резко наступали устрашающе прекрасные отроги скал.
Мне захотелось разбудить Антона и показать ему, к какой красоте мы приближаемся, но я не могла решиться. Что он скажет, когда полусонный взгляд станет осмысленным? «Дай поспать, я это видел уже сто раз!», «Да, видок – что надо, дальше будет еще круче!», «Ну, красиво, а дальше что?» Мне хотелось рассчитывать на второй вариант ответа, но первый и третий тоже нельзя было исключать, и ни в одном из трех я не была уверена наверняка. Это было странно: мы с Антоном были знакомы уже целых полгода, а когда знаешь человека так давно, то он кажется изученным вдоль и поперек со всеми своими привычными словами и отношением к вещам. Но я действительно не могла спрогнозировать его реакцию, и от волнения нектар и амброзия начали выплескиваться из потревоженного сосуда: вдруг я по ошибке держу за руку просто случайного попутчика?
Пока напиток богов не расплескался до капли, я постаралась укрепить свои позиции доводами рассудка. Да почему «случайный попутчик»? Я его знаю так же хорошо, как все входы, выходы и переходы между корпусами в главном здании МГУ. Я знаю, что он учится на геологическом факультете (кажется, 4-й курс), живет возле метро «Динамо» (ни разу там не была), родители его – дипломатические работники (об этом я узнала недавно), он увлекается ушу и пантомимой… А что еще? Не могла же я больше ничего о нем не знать – ведь мы без конца разговариваем! О чем же мы разговариваем, если я больше ничего о нем не знаю?
Мы с Антоном действительно без конца болтали, и мне очень легко говорилось в его присутствии. И с интересом слушалось. Антон довольно часто излагал мне восточную философию, которая была отражена в его любимом ушу, от раза к разу он смешил меня рассказами об однокурсниках, и существенную часть разговоров занимали его путешествия. Мы постоянно обсуждали мои дела и мои проблемы (причем он всегда был внимательным слушателем и ценным советчиком). Мы даже спорили о событиях в стране. Но я не помню, чтобы во всех этих разговорах Антон касался себя: я не смогла бы ответить, какие огорчения и радости он пережил, какие одержал победы и потерпел поражения, что способно ранить его в самое сердце, а что – лишь оцарапать, что он в людях ценит, а что – ненавидит. В ответ на вопрос: «Какой он?» – я смогла бы лишь пробормотать, что он спокойный, улыбчивый, сильный и сейчас он везет меня кататься на горных лыжах.
Мы въехали в горную долину. Один из пиков заслонил от меня солнце, став при этом какого-то невероятного непроницаемого цвета, это был даже не черный, а цвет самой тьмы, никогда доселе мной не виданный. Наверное, от ужаса и восхищения я слишком сильно сжала Антонову руку, потому что он открыл глаза. Они не были полусонными – распахнулись широко и сразу; его светлые, почти не заметные на лице брови вдруг показались мне трогательными – так взволнованно они приподнялись при виде гор.
– Ты веришь, что у каждой горы своя душа? – спросил Антон.
И я поверила в то, что я его не знаю.
Когда мы наконец сбросили на пол рюкзаки в своей комнате на турбазе, я была взбудоражена не меньше, чем если бы только что на бешеной скорости прошла большой слалом. Наверное, за всю свою жизнь я не совершала в душе столько крутых виражей, сколько за этот день.
Во-первых, мы едва не проспали свою станцию и спешно впрыгивали в одежду полуголыми – впервые друг при друге; это был новый виток нашей близости. Во-вторых, проезжая по горной долине, мы узнали, что незадолго до нашего приезда сошло небывалое количество лавин, засыпавших автобус с туристами и разрушивших научно-исследовательскую станцию. Погибло около десятка человек, и следы, оставленные стихией, заставляли холодеть: несколько попавшихся по дороге домов были буквально разрезаны пополам, словно смерть равнодушно откромсала себе кусок, поленившись взять второй; от ударной волны полегли деревья до середины склона противоположной стороны долины. Глядя на все это, мы мучительно крепко сцепили руки и словно дали безмолвное обещание всегда держаться друг друга в случае беды. В-третьих, по приезде на турбазу выяснилось, что двуместных номеров ограниченное количество и дают их только семейным. В ответ на это я увидела, как Антон, протягивая регистраторше наши паспорта, вложил в один из них двадцатидолларовую бумажку, после чего нас, разумеется, поселили вместе. В первый раз за время общения с Антоном я испытала из-за него унижение, но почему-то приятное – словно меня купили по дорогой цене.
– Вот, – неопределенно сказал Антон, расправляя плечи после рюкзака и окидывая взглядом нашу комнату.
На меня он не смотрел – мне почему-то показалось, что от смущения.
Я уснула в девять часов вечера, едва ощутив под головой подушку. Это противоречило всем моим представлениям о себе – обычно сон давался мне нелегко. Перед тем как задремать, я всегда прокручивала в голове события дня, и если они не были слишком приятными, забыться удавалось не раньше, чем через час. А перед экзаменами в школе со мной пару раз даже случалась бессонница. В горах же я засыпала так стремительно, словно сон весь день подкарауливал меня и, наконец-то дождавшись удобного момента, бил наповал. Впрочем, не только мой организм выкидывал в горах удивительные вещи: кого-то поражал кошмарный солнечный герпес, обметывавший всю нижнюю половину лица, у кого-то, наоборот, бесследно проходила астма, и едва ли не у всех женщин привычная цикличность давала сбои.
Я же обрела способность засыпать мертвым сном и потому в первый горнолыжный вечер даже не успела задуматься о том, как именно мы с Антоном будем сосуществовать в одной комнате. Утро тем более не дало мне об этом задуматься: проснувшись, я увидела в окно, как невысокие, на удивление косматые лошадки (очевидно, принадлежавшие местным жителям), встав на задние ноги, опираются передними о мусорные баки перед столовой и выуживают оттуда овощные объедки – точь-в-точь дворняги на наших помойках. Я поняла, что с приездом в горы попала в другое измерение (и потом ни разу в этом не усомнилась). Затем утро до предела оказалось заполнено подбором снаряжения и формированием групп, причем мы с Антоном вопреки моим надеждам попали в разные: я – к новичкам, а он – к бывалым. Бывалых сразу увезли кататься, а нас повели на учебную горку за турбазой, где на высоте пяти метров мы осваивали, как тормозить плугом, как приставлять при этом одну ногу к другой и как вычерчивать зигзаг, воткнув перед этим кривоватую лыжную палку в снег. После обеда, за которым мы, встретившись, едва успевали есть, взахлеб сообщая друг другу о своих впечатлениях, выяснилось, что в большом ангаре за турбазой можно поиграть в волейбол, баскетбол или настольный теннис, и группа Антона уже успела договориться о товарищеском матче. Я была среди болельщиков и, наблюдая за тем, как изогнувшийся в прыжке Антон посылает мяч через сетку, чувствовала и восхищение, и легкий стыд: неужели его физическое совершенство значит для меня не меньше, чем его душа?
