Гийом Мюссо - После...
Выбравшись из машины, адвокат пошел по песчаной тропинке к дому. Несколько раз пришлось прикрывать рукой глаза, защищаясь от поднимаемых ветром облаков песка. Рядом океан; шум волн смешивался с пронзительными криками чаек — странный, почти нереальный звук.
Дом выглядел таинственно: трехэтажное здание, высокое и узкое, оно как бы нависало над самим собой. На каждом уровне маленькие балконы разного размера; они придавали стенам ломаную, неровную форму. Звонка на двери не оказалось. Натан несколько раз сильно постучал. «Ладно, успокойся, это тебе не мотель „Бейтс“»[9].
Гаррет довольно быстро открыл дверь: в заляпанном фартуке, рукава рубашки закатаны. Посмотрел на адвоката и как-то странно улыбнулся.
— Я ждал вас, Дель Амико.
Натан молча прошел за ним на кухню: довольно уютно, стены в синем кафеле. Длинный рабочий стол из темного дерева занимал всю стену, над, ним в ряд висели надраенные медные кастрюли.
— Чувствуйте себя как дома. — Гудрич протянул адвокату бутылку. — Попробуйте белого чилийского вина, оно восхитительное.
Потом врач стал суетиться у плиты и больше не проронил ни слова, поглощенный приготовлением какого-то сложного, изысканного блюда. Ароматы даров моря витали по всему помещению.
Натан озадаченно наблюдал за Гарретом — этот человек решительно его удивлял. Кто он на самом деле? Гаррет казался очень оживленным, но непочатая бутылка вина на закусочном столике не была тому причиной. «Я уже видел его. Я когда-то видел этого человека. Это было давно, но…» Натан попытался представить Гудрича без бороды — не получилось.
Гудрич достал из шкафчика две тарелки.
— Надеюсь, вы поужинаете со мной. А пока мы едим, вы мне расскажете новости.
— Послушайте, Гаррет, я здесь не для того, чтобы вы проводили надо мной кулинарные эксперименты. Я хотел поговорить о…
— Не люблю есть в одиночестве, — перебил его Гаррет, наливая в тарелки суп-пюре из моллюсков и лука.
— Вы не женаты, Гудрич? — Натан попробовал суп.
— Как вам кусочки жареного бекона? Хрустят…
Натан коротко рассмеялся:
— Я задал вопрос, Гаррет: вы живете один?
— Да, господин инспектор. Первая моя жена умерла более двадцати лет назад. Потом я снова женился, но дело кончилось разводом. У меня хватило ума больше не испытывать судьбу.
Гость развернул большую льняную салфетку:
— Это ведь было? Давно?
— Простите?..
— Мы ведь с вами уже встречались. Но это было давно.
Гудрич не ответил.
— A как вам мой холостяцкий дом — уютно, правда? Здесь неподалеку есть славные места для рыбалки. Завтра утром мне не нужно на работу — пойду рыбачить. Хотите — милости прошу со мной!
С очевидным удовольствием Гаррет поглощал вкуснейший рис. Мужчины открыли вторую бутылку чилийского вина, потом еще одну. Впервые за долгое время Натан ощутил, что внутреннее напряжение его отпустило. Блаженство разлилось по всему телу, и вдруг он почувствовал, что ему близка вся эта атмосфера.
Гаррет рассказывал об ужасной реальности, которую приходилось преодолевать на работе: неизлечимые больные, которых он оперировал изо дня в день; смерть, которая неожиданно приходила к тем, кто не готов был уйти в мир иной; постоянная обязанность спасать, лечить себе подобных, облегчать их страдания. Доктор упомянул, что любит заниматься кухней и рыбачить — это помогало ему восстановить силы в выходные дни.
— Очень сложно держаться, понимаете… Нельзя сливаться воедино со своим пациентом, но в то же время необходимо быть рядом, чтобы поддержать и посочувствовать. И не всегда приходит на ум верный способ поведения.
Натан вновь подумал о людях, которых видел в Центре паллиативной помощи, об их физических и моральных страданиях. Как продолжать заботиться о них, когда знаешь, чем все кончится? Где взять силы, чтобы поддерживать их до самого конца?
— Нелегко найти верное средство, — закончил свою мысль Гудрич будто в ответ на эти, неведомые ему, мысли гостя.
Потом долго молчал. Нарушил тишину Натан:
— Расскажите мне о Кандис Кук.
Кухню и гостиную соединяла большая арка. Покрытый керамической плиткой пол во всем доме делал незаметным переход из одного помещения в другое. Гостиная выглядела особенно уютной — Натан сразу это оценил. В таком месте он с удовольствием проводил бы вечера с Бонни и Мэллори.
Все здесь, казалось, служило для того, чтобы создавать домашнюю атмосферу, даже балки потолочных перекрытий, не говоря уже о стенах, сохранявших тепло. На камине стояла модель трехмачтового парусника, в углу комнаты, прямо на полу, — плетеные корзины с рыболовными снастями.
Натан устроился в кресле из золотистого ротанга; Гаррет осторожно управлялся со старинным кофейником.
— Итак, вы с ней встретились? — спросил он.
— Вы не оставили мне выбора, — вздохнул Натан.
— Знаете, она необыкновенная девушка. — Тень грусти мелькнула в глазах хозяина.
Натан заметил это:
— Что с ней случится?
Но тут же пожалел о своем вопросе — этим он признавал силу собеседника.
— Неизбежное. — Гаррет протянул адвокату чашку кофе.
— Нет ничего неизбежного! — парировал Натан.
— Вы прекрасно знаете, что есть.
Достав сигарету из пачки и прикурив ее от дрожащего пламени свечи, Натан глубоко затянулся и попытался успокоиться.
— В этом доме не курят, — заметил Гудрич.
— Вы шутите?! Только что выпили два литра вина и теперь читаете мне мораль. И вообще, расскажите мне о ней… Расскажите о Кандис.
Доктор уселся на диван, обитый парусиной, и скрестил на груди крепкие руки.
— Родилась она в рабочем квартале Хьюстона, в простой семье. Родители развелись, когда ей было три года. Она уехала с матерью в Нью-Йорк. С отцом виделась часто, пока ей не исполнилось одиннадцать.
— Одна из тысяч таких же.
— Думаю, вы не стали бы хорошим врачом. Каждый человек в своем роде единственный и неповторимый.
— Я неплохой адвокат, мне этого достаточно.
— Вы успешный защитник интересов нескольких крупных компаний. Это не значит, что вы хороший адвокат.
— Не так уж важно для меня ваше мнение.
— Вам недостает человечности.
— Точно!
— И смирения.
— Не собираюсь спорить с вами, продолжайте. Кандис виделась с отцом, пока ей не исполнилось одиннадцать. А дальше?
— Внезапно отец исчез из ее жизни.
— Как это?
— Очень просто — попал в тюрьму.
— Это тот человек, которого я видел недавно, — он сейчас живет с ней?
— Да, тот. Бывший заключенный: его посадили в восемьдесят пятом за неудачную попытку ограбления.
— И что же, освободили?
Гудрич поставил чашку на ящик из вощеного дерева, служивший столиком.
— Да, освободили — он вышел из тюрьмы два года назад. Устроился ремонтным рабочим в аэропорту Хьюстона, жил в тесной квартирке — той, что на видео, вы помните.
— Это вы его нашли?
Гаррет утвердительно кивнул.
— Ему не хватало смелости встретиться с дочерью. Он писал ей письма, когда сидел в тюрьме, но ни разу не решился отправить.
— И вы сыграли роль ангела-хранителя?
— Не стоит меня так называть. Я всего лишь взломал дверь его квартиры, похитил письма и послал их Кандис. Вместе с ними отправил и фильм, который снял, чтобы дочь смогла приехать к отцу.
— По какому праву вы позволяете себе вмешиваться в жизнь других людей?! — возмутился Натан.
— Кандис нужны были эти письма — она все время жила с мыслью, что отец ее бросил. Для нее стало большим утешением узнать, что отец никогда не переставал ее любить.
— Это так важно?
— Понимаете, отсутствие отца не позволяет личности развиваться полноценно.
— Бывает по-разному. Мой отец бил мать, пока не убрался на другой конец страны. И меня его отсутствие не особенно беспокоило.
Повисла неловкая пауза.
— У этого человека разбита вся жизнь, он понемногу начинает все заново. И у него есть право снова быть со своей дочерью и увидеть наконец внука.
— Но, черт возьми, если вы знаете, что Кандис умрет, — защитите ее! Сделайте так, чтобы этого не случилось!
Врач закрыл глаза:
— Я могу лишь воссоединить членов этой семьи, оказать им поддержку. — В голосе его прозвучали нотки фатализма. — Но я уже говорил вам: никто не в силах изменить ход вещей. Нужно, чтобы вы приняли это.
Натан, не выдержав, вскочил:
— Если бы я принимал в жизни все, что мне хотели навязать, обокрал бы уже кассу какого-нибудь завода!
Гудрич тоже поднялся, чуть заметно зевнул:
— У вас досадное стремление все сводить к своей персоне.
— Что ж, эту персону я знаю лучше всего.
В ответ хозяин положил руку на перила лестницы, начинавшейся прямо посередине гостиной.
