Рассел Хобан - Кляйнцайт
— Нет, я вам звонил. Счастливо оставаться! — Кришна отключился.
С чего бы это он позвонил мне? — подумал Кляйнцайт. Он перевел взгляд на Шиву Натараджу. Две правых руки, две левых. Верхняя правая рука держит барабан в форме песочных часов, верхняя левая — пламя. Другие две руки застыли в жестах. Шива был изображен танцующим на простертом демоне, выглядящем маленьким и ничтожным. Тут же лежала книга по индийской скульптуре, и Кляйнцайт отыскал в ней очень похожую картинку с Шивой. «Нижняя правая рука застыла в положении Абхайя, выражающем бесстрашие», — произнесла книга. Прекрасно, сказал Кляйнцайт. Бесстрашие. Что насчет этого? — спросил он Шиву.
Ничего не следует бояться, ответил Шива.
Ладно, сказал Кляйнцайт. Ничто как раз и есть то, чего я боюсь, и каждый день его все больше.
Что бы ни было формой, есть пустота, ответил Шива. Что бы ни было пустотой, есть форма.
Да не будь ты со мной таким индийским мистиком, сказал Кляйнцайт. «Творение возникает из барабана», — прочел он. Или глокеншпиля, как бы я подумал, произнес он. «Из пламени возникает разрушение». Ну, так и есть: куришь. «Из ноги, поставленной на землю, — иллюзия; поднятая нога дарует спасение». А как, спросил Кляйнцайт, оторвать от земли обе ноги?
Попробуй для начала поднять одну, посоветовал Шива. Вся штука в том, чтобы почувствовать, как танец струится сквозь тебя, позволить ему струится сквозь тебя. Ушли, ушли, ушли, все ушли туда, откуда нет возврата, каково это осознавать, горе мне!
Точно, отозвался Кляйнцайт. Он попытался встать в ту же позицию, что и Шива, и сразу почувствовал слабость в ногах.
Слушай, произнес Бог, ты что это, заигрываешь с чужими богами? Первый раз за все время Кляйнцайт услыхал его.
Предложи что‑нибудь получше, сказал он.
Я поразмыслю над этим, сказал Бог.
Ты знаешь результаты Шеклтона–Планка? — спросил Кляйнцайт.
Расскажи мне, сказал Бог.
Кляйнцайт рассказал.
Ладно, сказал Бог. Предоставь это мне. Я свяжусь с тобой позже.
Ты знаешь, как найти меня? — спросил Кляйнцайт.
У меня есть твой номер, ответил Бог и отключился.
Медсестры не будет до самого утра. Кляйнцайт посмотрел на брючный костюм, переброшенный через спинку стула, взял в руки брюки, поцеловал их, вышел из квартиры.
Он вошел в Подземку, доехал до моста, перешел его, заметил похожего на хорька старикашку, который играл на губной гармошке, на ходу кинул ему в шапку 10 пенсов.
— Благослови тебя Бог, папаша, — сказал старикашка.
Кляйнцайт повернулся, пошагал обратно. Старикашка вновь затряс своей шапкой перед его носом.
— Я уже дал, — сказал Кляйнцайт. — Я только что проходил мимо вас.
Старикашка качнул головой, зло глянул на него.
— Ну ладно, — сказал Кляйнцайт. — Возможно, этого и не было. — И дал ему еще 10 пенсов.
— Благослови тебя Бог в другой раз, папаша, — отреагировал старикашка.
Кляйнцайт вновь вошел в Подземку, приехал на станцию, где он последний раз видел Рыжебородого. Здесь он огляделся и отправился по переходам, так давно не видевшим его, ища новые надписи на кафельных стенах, прочел ЧЕМ НИ ЗАЙМИСЬ, ВСЕ БЕЗ ТОЛКУ, поразмыслил над этим, прочел еще: И ЕВРОПА БЕСТОЛКОВАЯ, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ВЕРХНЕЙ ЧЕТВЕРТИ ФИНЛЯНДИИ И ВЕРХНЕЙ ПОЛОВИНЫ МОРСКОГО ПОБЕРЕЖЬЯ НОРВЕГИИ, поразмыслил и над этим. На афише известный премьер–министр, изображенный в виде юного офицера с пистолетом в руке, глянул на него с вызовом, надпись рукой сказала за него: «Я должен кого‑нибудь убить, даже британские рабочие близки к этому». БЕЙ ЧЕРНОМАЗОЕ ДЕРЬМО, подхватила стена. Наконец, на северной платформе Кляйнцайт нашел Рыжебородого, тот сидел на скамейке со своей скаткой и сумками. Он присел рядом.
— Что ты думаешь о верхней четверти Финляндии? — спросил Кляйнцайт.
Рыжебородый затряс головой.
— Мне плевать на то, что происходит, — ответил он. — Я газет не читаю, вообще ничего не читаю. — В его руке был ключ. — Они поменяли замок.
— Кто? — спросил Кляйнцайт. — Какой замок?
— От той комнаты, ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, — сказал Рыжебородый. — Я там целый год ночевал. А теперь она заперта. Не могу дверь открыть.
Кляйнцайт покачал головой.
— Интересно, да? — спросил Рыжебородый. — Пока я делал то, что приказывала мне желтая бумага, я мог открыть эту дверь. У меня было место, где приклонить голову, выпить чашечку чая. А как не стало желтой бумаги, не стало и комнаты.
— А у кого ты взял ключ? — спросил Кляйнцайт.
— У последнего человека желтой бумаги.
— В смысле — «человека желтой бумаги»?
— Тощий такой, на него посмотреть, так казалось, что он вот–вот пыхнет и сгорит в одну секунду. Не знал, как его зовут. Он еще на цитре играл на улице. Желтая бумага оказалась ему не по зубам, как и мне. Бог его знает, что с ним потом случилось.
— А что он делал с желтой бумагой? И что ты с ней делал?
— Любопытство тебя сгубит.
— Если не это, то что‑нибудь другое, — ответил Кляйнцайт. — Что ты делал?
Рыжебородый выглядел замерзшим, дрожащим, испуганным, обхватил себя руками.
— Ну, в общем, она чего‑то хочет от меня. В смысле, желтая бумага не то, что деревья там или камни, которым все до фонаря. Она активная, понимаешь? Она чего‑то хочет.
— Чепуха, — выговорил Кляйнцайт, его вдруг пробрал озноб от окружающих его холода и безмолвия, он ощутил холодные лапы у своих ног.
Рыжебородый посмотрел на него своими голубыми и пустыми, как у той куклы на пляже, глазами. Рельсы застонали, зазвенели, примчался поезд, двери раскрылись, закрылись, умчался.
— Вот как, — произнес он. — Чепуха. А не ты ли говорил мне в прошлый раз, что она заставила тебя написать о тачке, полной клади, а потом тебя уволили?
— Ладно, так чего она хочет? — спросил Кляйнцайт, чувствуя, что все внутри у него сжимается от страха. Ради всего святого, чего здесь следует бояться?
Абсолютно ничего, донесся откуда‑то черный мохнатый голос. Хо–хо. И в Кляйнцайте открылась боль, словно дивные резные двери. Отлично, бодро произнес он и заглянул в них. Ничего.
— Она чего‑то хочет, — сказал Рыжебородый. — Ты пишешь на ней слово, потом два слова, потом строку, две, три. Так вот и идет. Но слова совсем не… — Он замолк.
— Совсем не что?
— Не то, что нужно. Совсем не то, что нужно, черт бы их подрал..
Точно вспышка, Кляйнцайту подумалось: «Может, это и не твои слова. Чьи‑то чужие».
— С бумагой что делают? — продолжал Рыжебородый. — Пишут на ней, рисуют, задницу подтирают, посылки заворачивают, рвут ее. Я пробовал рисовать, это было не то. Ладно, сказал я ей, бумаге этой, давай‑ка сама найди слова, поди выйди в мир, тогда‑то и посмотрим, с чем ты вернешься. Так что я начал разбрасывать ее повсюду. Удивительно, как мало людей наступает на бумагу, которая лежит на полу у них под ногами. В основном люди обходят ее стороной, иногда поднимают. Бумага начала со мной разговаривать, так, несла всякую чушь, какие‑то мерзкие фразки, которые я записывал. Потом она попыталась меня убить, но был отлив, и я, черт меня побери, не собирался брести полмили по пояс в тине, чтобы только потопить себя. — Он издал смешок, похожий скорее на сопение.
— А где тот, другой человек взял ключ? — спросил Кляйнцайт.
— Понятия не имею, — ответил Рыжебородый, съежился и стал совсем маленьким. — Мне страшно.
— Чего?
— Всего.
— Пойдем, — сказал Кляйнцайт. — Я куплю тебе кофе и фруктовых булочек.
Рыжебородый последовал за ним на улицу, маленький, сгорбившийся.
— Пожалуйста, не нужно фруктовых булочек, — сказал он в кафе. — У меня нет аппетита.
С потерянным видом он стал пить кофе.
— Фонари здесь не такие яркие, — проговорил он. — А на улице так темно. Обычно ночи бывают ярче, когда всюду горят фонари.
— Иные ночи бывают совсем темные, — сказал Кляйнцайт.
Рыжебородый кивнул, втянул голову в плечи, словно уворачиваясь от ночи, царящей снаружи.
— Ты кормишься игрой на улицах? — спросил Кляйнцайт.
Рыжебородый кивнул.
— По большей части, — ответил он. — Плюс я наведываюсь в некоторые бакалеи да тибрю что плохо лежит. Все время, знаешь, на ногах. — Он несколько раз кивнул, покачал головой, пожал плечами.
— Желтая бумага, — сказал Кляйнцайт, — это какой‑то особый сорт? Где ты ее берешь?
— У Раймэна. 64 миллиметра, толстая с жестким обрезом, формата А4. Бумага для копирования, так сказано на этикетке. Оставил бы ты это. Нечего с этим возиться.
— Однако многие обязаны это делать, — ответил Кляйнцайт. — Конторские служащие, к примеру. Если это бумага для копирования, то я думаю, что она используется для изготовления копий.
— Изготовления копий! — произнес Рыжебородый. — Как раз это‑то и не опасно. Слушай, я хочу рассказать тебе кое‑что об этом…
