Даниель Жиллес - Под сенью благодати
— Желаю удачи, Бруно! Иди, и пусть тебе приснится твоя милая. Я рад, что ты доверился мне.
Бруно пошел по темным пустынным коридорам и у входа в спальню столкнулся с настоятелем, который, натянув капюшон на голову, с молитвенником в руках кружил, словно ночная бабочка, в полосе желтого света, падавшего от лампы. Монах грубо схватил его за плечо.
— Откуда ты идешь в такой поздний час?
— Я сидел у Ци… у господина Грюнделя. Я не знал, что уже так поздно…
— Да от тебя разит вином за десять шагов, несчастный! Так, значит, ты ходишь туда, чтоб напиваться и, конечно, слушать дурные советы, да? — Монах встряхнул его, повернул к свету и заставил поднять голову. — Признайся, это он — твой злой гений? Не хочешь отвечать? Прекрасно, но знай, что я этого так не оставлю.
Бруно разделся в темноте. Во рту у него горело, и он долго пил ледяную воду прямо из-под крана. Днем, перед тем как идти к Жоржу, он решил прихватить с собой несколько книг для приятеля и, шаря у него в парте, обнаружил маленькую групповую фотографию, на которой была запечатлена и Сильвия. Сейчас, прежде чем лечь, он зажег спичку и посмотрел на фотографию. Он слышал, как настоятель, продолжая обход, на секунду остановился перед его каморкой.
Глава IV
Прямой дождь, с самого утра неумолимо поливавший землю, превратил площадку для игр в болото. Проходя через большой гулкий зал, где, уподобляясь ирокезам, с громкими воинственными криками играли в баскетбол малыши шестиклассники, Бруно чуть не столкнулся с отцом Грасьеном, стремительно выходившим из класса. После того вечера, когда монах присутствовал при допросе Бруно и не защитил его, юноша избегал Грасьена. Вот и сейчас, поздоровавшись с ним, Бруно хотел пройти мимо, в читальный зал, но монах остановил его.
— Ну, мой мальчик, — весело начал он, — ты все еще на меня сердишься? В классе ты бросаешь на меня такие мрачные взгляды — бр-р! — у меня пропадает дар речи. Тебе не кажется, что после трехнедельного игнорирования друг друга пора бы и объясниться?
— Объясниться? — процедил сквозь зубы Бруно. — Я не собираюсь ничего объяснять.
Он умолк, поднимая мяч, подкатившийся ему под ноги. Бросив его игрокам, он злобно продолжал:
— Вы, конечно, опять скажете, что у меня плохой характер, но мне кажется, что если кто-нибудь и должен объяснить свое поведение, так это вы. Я думал, что вы верите мне, а в тот вечер, у настоятеля…
— Хорошо, я прошу у тебя прощения. Ты доволен? — засмеялся монах. Его глаза цвета выцветшей голубой эмали слипались от усталости, и он то и дело таращил их. — Возможно, в тот вечер мне следовало бы выступить в твою защиту, но я решил, что будет лучше не выводить из себя настоятеля. Уж очень он рассердился на тебя, да ты это и сам видел.
— Видел, видел, — нетерпеливо проговорил Бруно, — Могу вам даже сказать, что мой отказ причащаться был для него лишь предлогом. Он уже с прошлого года ненавидит меня. Перед этим он несколько месяцев преследовал меня своим вниманием, хотел стать моим духовником и, конечно, на всю жизнь запомнил мой отказ.
— Да будет тебе, — со смехом перебил его отец Грасьен. — Думаю, что ты, как всегда, немного преувеличиваешь. Правда, наш дорогой настоятель не отличается широтою взглядов, и от избытка рвения он делает иногда не то, что нужно. Но ты должен признать, что с некоторых пор он стал относиться к тебе куда терпимее. Он пообещал мне не дергать тебя по крайней мере до пасхи.
— А! Так это благодаря вам… — начал Бруно. Он был тронут, но не хотел этого показывать. — Поскольку методы принуждения, к которым прибег настоятель, провалились, вам поручили испробовать ласку и убеждение.
— Вот именно! — улыбаясь, сказал монах. — Нет, просто-напросто я хотел, чтобы он оставил тебя в покое. Поэтому я сказал ему, что ты избрал меня своим духовником. Кстати, всего несколько дней тому назад мне пришлось утихомиривать его по поводу так называемой пьянки у Циклопа. Ты видишь, не такой уж я и плохой!
Он посмотрел на Бруно с грустной улыбкой, которая неизменно обезоруживала юношу, и протянул ему руку.
— Забудем старое. Ты больше не сердишься на меня?
Выдавив из себя улыбку, Бруно пожал протянутую руку и поспешил дальше. Он шел по коридору, окна которого выходили в садик с блестящими от дождя чахлыми деревцами. Как одинока, должно быть, Сильвия, подумал он, и она вдруг возникла перед его мысленным взором: вот она стоит у окна в маленькой голубой гостиной, спрятав руки под шаль, прижавшись лбом к стеклу. Ему припомнились слова Жоржа: «Бывает, она за весь день не произнесет ни слова», и он внезапно почувствовал такой прилив нежности к Сильвии, что вынужден был на мгновение закрыть глаза. Так он незаметно дошел до читального зала. Там почему-то шло буйное веселье: слышались громкие взрывы смеха, который, однако, сразу же смолк, как только он вошел. Кристиан стоял на стуле с тетрадкой в руке, окруженный жестикулирующими учениками; театральным жестом он указал на Бруно.
— А вот и наш великий летописец, — торжественно объявил он. — Туш в его честь! — Перекрывая смех, раздались аплодисменты. — А теперь послушайте, друзья, что пишет наш талантливейший поэт. Да не покраснеют ваши юные уши и да не помешает вам природная стыдливость внимать этой разнузданности. — И он замирающим голосом начал читать — «Я не думал о тебе, но вдруг ты упала мне на грудь, дрожащая, обнаженная. Руки твои обвили мою шею, твой взгляд ищет мой взгляд, твой рот ищет мой рот, твое бедро…»
— Хватит, — закричал вне себя от гнева Бруно, — хватит! Ты — подлец, гнусный подлец! Сейчас же отдай мне эту тетрадь, а не то…
Опустив голову, он ринулся на Кристиана, но того мигом окружили друзья. Они не давали Бруно пробиться к Кристиану и на каждый его удар отвечали ударом. Кристиан же зубоскалил и, продолжая стоять на стуле, подбадривал своих защитников. Бруно дрался отчаянно, но Толстый Робер с такой силой ударил его кулаком, что у него перехватило дыхание и он отлетел к стене.
— Вы только посмотрите, до чего разошелся наш нежный поэт! — кричал Кристиан. — Всыпьте ему, мальчики! Проучите как следует этого юнца, который считает себя на три головы выше нас всех, этого недотрогу, этого любимчика Циклопа! Дайте ему хорошую понюшку табаку! Да приласкайте как следует «это бедро, которое так жаждет коснуться твоего бедра!» Ха, ха!
Робкие увещевания «доблестного Шарля» потонули в общем шуме, и, несмотря на энергичное сопротивление, Бруно уложили на скамью, лицом вниз. Несколько человек крепко держали его, а Робер бил указкой. Неразлучный друг Кристиана, этот крупный, круглолицый парень, любитель пошуметь и подурачиться, являлся обычно исполнителем его замыслов: один был кулаком, другой — мозгом этого содружества. Робер с наслаждением производил экзекуцию, в то время как Кристиан, кривляясь, читал нараспев отрывки из дневника Бруно.
— Этой ночью ты приснилась мне, — кричал он на всю комнату, — и я до сих пор нахожусь во власти пережитого счастья. У меня кружится от него голова, оно пульсирует во мне, словно кровь…
Неожиданно Кристиан умолк. Смех и удары прекратились. Бруно почувствовал, что его перестали держать; в ушах у него шумело; он вскочил со скамьи, готовый продолжать борьбу. И, к своему великому удивлению, очутился лицом к лицу с настоятелем.
— Что здесь происходит, дети мои? — спросил монах. Голос его звучал сурово, но большие влажные глаза улыбались. — И вам не стыдно? Большие мальчики, а деретесь, как малыши. А ну, Робер, из-за чего ты поссорился с Бруно?
— Он обругал Кристиана, а Кристиан — мой друг, и…
— Кристиан уже достиг того возраста, когда может защитить себя сам. Что же до тебя, Бруно, то для философа это немного странная манера развлекаться. Ну да ладно, забудем об этом. Порезвились и хватит, а теперь возвращайтесь к книжкам… Притом вам скоро в класс пора.
Два часа занятий прошли для Бруно в обдумывании того, как получить обратно дневник, который Кристиан, сидевший через две парты от него, с вызывающим видом читал. Когда они выходили из класса, выведенный из себя Бруно бросился на обидчика, но тот успел сунуть тетрадь во внутренний карман куртки. Во время приготовления домашних заданий Бруно не спускал с Кристиана глаз и, заметив, как ему показалось, что тот спрятал тетрадь в коленкоровом переплете к себе в парту, решил завладеть ею во время послеобеденной перемены. Он тщательно все перерыл и, ничего не найдя, направился в комнату для игр, где находились все остальные. Нервы его были напряжены до предела: он боялся, что, если дать время противнику, тот, хитрая бестия, может дознаться, кто эта «любимая женщина», чье имя ни разу не упоминалось в дневнике.
Кристиан играл с Робером в пинг-понг. Ему всегда было жарко, и Бруно знал, что он скоро сбросит куртку. С равнодушным видом, но с сильно бьющимся сердцем Бруно присел за соседний круглый столик, раскрыл книжку и стал ждать. Поглощенные игрою юноши ссорились из-за ерунды и не обращали на него никакого внимания. Бруно весь напрягся, он не в состоянии был читать, но упорно смотрел в книгу. Каждым своим нервом он чувствовал сухие щелчки целлулоидного мячика по столу. Краешком глаза наблюдая за Кристианом, он наконец увидел, как тот швырнул куртку на стул и вернулся к игре; Бруно бросился к стулу, запустил руку во внутренний карман куртки и нашел там свой дневник. Рассвирепевший Кристиан ринулся на него, но Бруно одними прыжком укрылся за круглым столиком, возле которого недавно читал.
