Даниель Жиллес - Под сенью благодати
Бруно вышел, кипя от злости; не успел он сделать по коридору и ста шагов, как его нагнал отец Грасьен. Монах хотел было взять его под руку, но юноша порывисто отстранился и пошел дальше. Какое счастье, подумал он, что в коридоре темно и не видно, как он плачет.
— Ты сердишься на меня? — спросил отец Грасьен, продолжая идти, с ним рядом. — Я тебя понимаю. Но как, по-твоему, я должен был поступить? Твой глупый уход помешал мне сказать, что я думаю об этой истории.
Юноша упрямо молчал. Они подошли к комнате для занятий, куда вела застекленная дверь, — на полу коридора возле нее лежал желтый прямоугольник света.
— Запомни одно, — сказал в заключение отец Грасьен, — Я верю тебе. Я знаю, что ты не лжешь. Тебе нужны доказательства? Я попросил настоятеля дать мне твой дневник. — Он сунул руку в карман и вытащил тетрадь в темном коленкоровом переплете. — Вот он: я не хочу его читать, я его тебе возвращаю. Постарайся впредь прятать его получше.
* * *Перелом у Жоржа оказался довольно серьезным, и доктор, не веря в благоразумие пациента, заставил его сидеть дома несколько недель. Бруно писал ему каждые два-три дня, сообщая о том, что ученики прошли за это время в классе и что задано на дом. К этому он добавлял несколько слов о жизни коллежа. В надежде, что его письма прочтет и Сильвия, он шлифовал стиль, острил, а иной раз пускался даже в излияния, полные, однако, таинственных недомолвок. Ему, право же, трудно было рассказывать этому увальню Жоржу о своих сердечных переживаниях. Поэтому он прибегал к различным уловкам, приписывая другим свои чувства, а любимым авторам — мысли, которые могли бы выдать его. Мать сообщила ему о помолвке его сестры Габи; он воспользовался этим, чтобы воспеть любовь. Ему доставляла удовольствие эта игра, полная скрытых намеков, но догадывалась ли Сильвия, что именно в связи с ней он вспоминал о «восхитительных ранетах Булоннэ» или о «дивном вечере, проведенном в сумерках гостиной, где он, окоченевший, вдруг почувствовал, что возвращается к жизни». Не без зависти представлял он себе, как Сильвия ухаживает за Жоржем, но это давало ему повод для нескольких осторожных фраз на тему о «твоей нежной и очаровательной сиделке». К сожалению, Жорж отвечал ему довольно редко, и к тому же это были лишь коротенькие, полные зубоскальства записки.
Бруно очень хотелось получить приглашение в Булоннэ, но и тут ему пришлось схитрить, предложив Жоржу вместе повторить некоторые теоремы. В первое свое посещение, хоть Бруно всячески старался задержаться, он видел Сильвию лишь несколько мгновений в вестибюле, перед самым уходом. Она пригласила его почаще заходить к Жоржу, и эта простая фраза привела юношу в восторг. Он был настолько взволнован, что даже не попытался завязать разговор с Сильвией, и от этой встречи у него осталось лишь воспоминание о том, как молодая женщина, уже поднимаясь по лестнице, обернулась и с улыбкой посмотрела на него.
В четверг он вновь навестил Жоржа. Он вошел в тот момент, когда Жорж, опершись на руку Сильвии, которая была на полголовы ниже его, пытался ходить по маленькой голубой гостиной. При каждом шаге он слегка вскрикивал и, делая вид, будто падает, цеплялся за шею свояченицы. Бруно почувствовал ревность и предложил заменить ее, но шутник Жорж скоро устал и уселся в свой шезлонг. Бруно спросил, когда он собирается вернуться в коллеж, но тот, расхохотавшись, заявил, что намерен затянуть свое выздоровление до пасхи. Затем он предложил приятелю послушать новые пластинки. Он был без ума от джаза и, как только ему удавалось сэкономить триста франков, немедленно тратил их на последние записи Бэчета или Эллингтона. Прикрыв глаза, раздув щеки, он слушал неистовые завывания трубы. Здоровая нога его судорожно подрагивала, отбивая такт о край дивана. Помолчав немного, Сильвия с улыбкой повернулась к Бруно, который тоже молчал, подперев кулаками обе щеки, смущенный этими дикими звуками, вдруг ворвавшимися в мирную маленькую гостиную.
— А как вы к этому относитесь? — спросила его Сильвия, обхватив руками колено. — Что до меня, то джаз увлекает меня первые пять минут, а потом я замыкаюсь в себе, начинаю злиться и чувствую себя такой несчастной. Полчаса джаза — и настроение испорчено на целый день.
— О, конечно, Бруно целиком согласен с тобой, — прервал ее Жорж. — Хоть он и любит спорт, но большего мечтателя и романтика трудно сыскать. Он, наверно, любит Бетховена, Дебюсси, Моцарта, — словом, как и ты. Чтобы ты имела представление о том, с кем имеешь дело, достаточно сказать тебе, что недавно, когда мы говорили о Беатриче, он такое порол насчет платонической любви, что у самого Циклопа перехватило дух! Да ты посмотри на него: эти длинные волосы, эта непокорная прядь, это изможденное лицо — разве это наш современник?
— А мне нравится, — заметила Сильвия, — что в наш век мелочных реалистов еще сохранились, как ты называешь их, мечтатели и романтики.
Она подождала, пока труба в последний раз громко и отчаянно всхлипнет в конце пластинки, затем встала я перевела рычажок проигрывателя.
— Если вы любите Моцарта, Бруно, я поставлю вам сонату, которую очень люблю. Ты не возражаешь, Жорж?
Бруно предпочел бы слушать в тишине эту изящную, певучую, грустную мелодию, но Жорж, которому вскоре наскучила музыка, возобновил разговор.
— А как настоятель? — спросил он. — Оставил тебя в покое?
Чувствуя, что краснеет, Бруно сделал вид, будто не слышал приятеля, но тот не отставал.
— Ты еще не знаешь, — обращаясь к Сильвии, заметил Жорж, — что Бруно большой философ. Он утверждает, что потерял веру, а настоятель хочет заставить его вновь ее обрести. Ну, Бруно, скоро состоится твое обращение, о котором мы все молимся и ради которого готовы пойти на любые муки?
С некоторых пор настоятель стал уделять Бруно гораздо меньше внимания, не упоминал об исключении из коллежа, и юноша, всецело поглощенный своей любовью, не пытался разобраться, чем вызвана эта перемена в поведении монаха. Поэтому он ответил, что настоятель перестал ему докучать, и быстро перевел разговор на другую тему. Сильвия, казалось, ничего этого не слышала; глядя с отсутствующим видом куда-то вдаль, она покачивала головой в такт музыке. Успокоившись на этот счет, Бруно залюбовался изгибом ее шеи, — пальцы его машинально разжались, закруглились, готовые ее обхватить. Он все время боялся, что Сильвия встанет и уйдет, но она продолжала сидеть с ним и Жоржем. Она поставила несколько джазовых пластинок, чтобы сделать приятное деверю, но это не испортило ей настроения, и она болтала, шутила и, казалось, веселилась от души.
Да и Бруно, несмотря на приступы застенчивости, внезапно нападавшей на него, провел восхитительные, незабываемые часы в доме Жоржа. Конечно, присутствие Жоржа немного стесняло его, мешало высказать Сильвии все то, что ему бы хотелось, но именно благодаря этому между ними установилось своеобразное взаимопонимание, которое росло по мере того, как шло время. Совсем как в прошлый раз, они не зажгли люстр, даже когда наступила темнота. В тот вечер Бруно записал дрожащей рукой в своем дневнике: «Я с восторгом обнаружил, что еще до нашего знакомства у нас уже были общие вкусы: как и я, она любит Греко, Ван-Гога, Моцарта и Аполлинера. Мне очень хотелось рассказать ей о том, что я люблю, но присутствие Жоржа помешало мне это сделать… Когда Сильвия говорит, она очаровательным жестом поднимает кверху ладонь и словно подбрасывает в воздух слова. Мне так хочется сохранить в памяти все, что связано с нею: ее выражения звук ее голоса, манеру держаться, хранить молчание. Но больше всего я люблю ее улыбку, люблю чуть ли не до боли».
В той же маленькой гостиной они все вместе перекусили, и Сильвия положила на тарелку Бруно два яблока «Вы ведь, кажется, любите золотистые ранеты», — заметила она, давая тем самым понять, что читает его письма. Затем Бруно отправился обратно в коллеж. Рукой он сжимал в кармане роман, который дала ему почитать Сильвия. Он был счастлив, безумно счастлив, и все, что не имело к этому отношения, перестало для него существовать. Он шел быстрым шагом и, несмотря на северный ветер, пронизывавший его под пальто, вскоре добрался до «Сен-Мора». Дребезжащий звук колокола сзывал монахов к молитве. Бруно прошел вдоль монастырской стены, миновал плавательный бассейн и решил зайти в примыкавший к нему домик, чтобы выкурить там последнюю сигарету. Он не раз заходил сюда тайком вместе с товарищами. Даже не подумав о том, что можно воспользоваться дверью, он влез в окно и, как обычно, спрыгнул вниз. Кто-то пронзительно вскрикнул, и Бруно увидел в темноте полураздетую женщину, лежавшую на полу, и поспеши поднявшегося мужчину. Он узнал искаженное, подергивающееся лицо Циклопа, не задумываясь, перелез обратно, через подоконник и пошел в коллеж. В тот же вечер, после ужина, когда ученикам дается свободное время, Грюндель пригласил его к себе.
