Лидия Арабей - Череда
Преподаватель психологии, низенький, лысый, давал советы преподавателю белорусского языка, как лечить радикулит.
Никакой сенсации не произошло ни в институте, ни в городе, ни в целом мире, и разговоры были будничные. А вот каждая важная новость обсуждалась здесь горячо, страстно. Горячо обсуждают здесь каждый полет космонавтов, спорят по поводу того, надо ли давать премию ученому, если его работа не имеет практического значения, возмущались, когда узнали, что один преподаватель бросил жену с ребенком и женился на студентке.
Павел Иванович подумал, что говорили бы в деканате, если узнали бы про Зайчика.
«Разве такой человек имеет право преподавать в институте, воспитывать молодежь!» – это сказал бы заместитель декана.
«Своего собственного сына судил! А мы к нему еще в гости ходили!» – так сказала бы Вера Петровна.
Павел Иванович поморщился, будто уже теперь услышал все это.
Зазвенел звонок. Преподаватели взяли свои сумки, папки. Павел Иванович оставил портфель на подоконнике – почему-то не любил ходить в аудиторию с портфелем. Взял конспект, книжку, пропустив вперед преподавательницу французского языка, вышел в коридор. Там было уже почти пусто, бежал только один студент, в немного коротковатых брюках, в тесном пиджачке, с книгами под мышкой. Делая вид, что не замечает преподавателей, которые выходили из деканата, побежал в конец коридора, открыл дверь аудитории, исчез за дверью. В эту аудиторию шел теперь и Павел Иванович, у него лекция на третьем курсе. Сейчас он войдет в аудиторию, и все студенты встанут, приветствуя его, а он, наверное, почувствует неловкость.
«Надо что-то делать… Надо что-то делать…» – думал Павел Иванович, открывая дверь в аудиторию.
* * *Он понимал, что если не будет добиваться истины, кто такой Зайчик, чей он сын, Танин или нет, то все останется как было, его тайны никто не раскроет. Более двадцати лет прошло, и никто не предъявлял к нему никаких претензий, не искали его ни Таня, ни ее родня, никто и не намекал ему, что у него есть ребенок, да и сам он – учился в институте, женился, защищал диссертацию и очень редко вспоминал Таню, совсем не думал о ребенке, которого она должна была родить. Да и большого греха он за собой не видел: он ли первый, он ли последний имел до женитьбы девушку, был близок с ней, он ли первый, он ли последний ее бросал. Мужчины иногда в компаниях признавались в своих грехах, смеясь, говорили: мол, кто знает, может, где-нибудь по свету и наши дети бегают. Так разве не может он жить, как и жил, не добиваясь никакой истины с этим Зайчиком? Может, не стоит обо всем этом думать, забивать себе голову, тревожить сердце, тем более что исправить все это теперь просто невозможно? Допустим, он признается, что Зайчик его сын, напишет ему в колонию и все расскажет. Зайчика тем самым не спасет, тому все равно придется отбывать наказание, поскольку он заслужил. А обрадуется ли сам Зайчик, узнав, что у него нашелся отец и кто этот отец? Может, еще больше разозлится, возненавидит Павла Ивановича, скажет: «А где ты был раньше?» Вернется из колонии да еще морду набьет такому отцу. Перевоспитать Зайчика, взрослого мужчину, тоже трудно, может, даже невозможно, так что Зайчику скорее всего он ничем не поможет, а сам потеряет авторитет, потеряет работу, в семью внесет разлад. Разве обрадуются, узнав обо всем, жена, дочь? Скажут, что он скомпрометировал не только себя, но и их.
Павел Иванович понимал все это, может, больше всего он как раз боялся потерять то, что имел, но не мог выкинуть из головы суд, не мог выкинуть из головы Зайчика. Последнее время он думал только об этом, и сердце его не находило покоя. Прошлое вставало как призрак, цеплялось за него, как колючая череда за одежду, и ее невозможно было стряхнуть, от нее невозможно былшо отцепиться. Чтобы наконец решить все до конца, чтобы знать достоверно, кто этот Зайчик, Танин он или нет, Павел Иванович надумал сходить на завод, где работал осужденный, найти его друзей, которые жили с ним в общежитии, расспросить, откуда Зайчик родом, кто его родители. Скажет ребятам, что он пришел из суда, да они и не будут особенно допытываться, почему он пришел. Скажет, что так надо.
После лекций, не заезжая домой, направился он на завод. Сначала ехал троллейбусом, затем пересел на трамвай. В последнее время он редко ездил трамваем, и ему непривычен был грохот железных колес по рельсам, визг на поворотах. И пассажиры тут были другие. В троллейбусах, особенно первого маршрута, которым пользовался Павел Иванович, на работу и с работы ездили служащие, набивалось полно студентов, а тут было больше рабочей публики – мужчины с обветренными, будто и зимой загорелыми лицами, с сильными руками, женщины в ватниках, в комбинезонах. Окна в трамвае дребезжали, на одном стекле, приклеенный, висел билетик.
Он вышел на окраине города – здесь стояли деревянные дома, вдоль всей улицы тянулся длинный серый забор, возле забора узкий тротуарчик, не очищенный от снега, и вообще снега на этой улице было много, большими сугробами лежал он возле деревьев, что росли вдоль тротуара, укрывал палисадники возле хат, и от него тут было светло, бело. Снег и теперь еще порошил, редкий и мелкий, оседал на темном пальто Павла Ивановича, таял на лице.
Улица была одна из тех, что доживали свой век, скоро от нее и следа не останется, на ее месте вырастут высокие дома, как те, что стоят уже недалеко и видны через редкую сетку снега, – в девять этажей, с балконами, со всеми удобствами, а деревянной улицей рос микрорайон – целые кварталы красивых, словно игрушки, домов, видны были и недостроенные, с длинными стрелами кранов возле них. Каменный район будто наступал на тихую деревянную улицу, подходил к ней ближе и ближе ,чтоб однажды наступить на нее и стереть навсегда.
Павел Иванович подумал, что вот люди, много людей, работают, строят заводы, дома, целые города, и как низко надо поклониться этим людям, потому что они делают самое главное, самое важное, делают и за тех, и для тех, кто мечется в жизни, думает только о себе и ищет какого-то особого смысла. А смысл – вот он: живи, работай. И как хорошо тому, кто живет, работает и не носит в душе никакой тяжести, потому что совесть его чиста. А ведь есть, есть такие люди, и они самые счастливые.
Павел Иванович пошел в сторону микрорайона, он знал, что там завод, на котором работал Зайчик; вскоре он действительно увидел высокие заводские трубы, кирпичный забор, проходную.
Из проходной вышел один человек, потом второй, и дальше один за другим повалили рабочие, – видно, кончилась смена. Павел Иванович остановился, подумал, что попал не вовремя, может, не найдет теперь на заводе людей, которые ему нужны. А рабочие шли, шли, парни в куртках из болоньи, девчата в синих, зеленых, красных вязаных шапочках, и все молодежь, молодежь.
Павел Иванович отошел в сторонку, стоял, ждал, когда пройдут рабочие. Он подумал, что после первой смены на работу заступит вторая и, может, он найдет кого-нибудь из тех, кто ему поможет.
Он стоял, пока поток людей не начал уменьшаться, пока из проходной не стали выходить по одному, по два человека, а потом опять взошел на дорожку, которая вела к заводу…
…Он узнал эту женщину, когда подошел к ней совсем близко. Сначала подумал: «Где я ее видел?» – а потом вспомнил, остановился, оглянулся – та, в зеленом пальто, которая была на суде у Зайчика…
Женщина, видно, не узнала его, потому что прошла мимо равнодушно и теперь спешила, грузно ставя ноги в черных сапогах, размахивая руками.
Павел Иванович круто повернулся и пошел за женщиной, еще не зная, как остановить ее, как с ней заговорить, но понимания уже, что эта женщина знает о Зайчике больше, чем кто-либо, и ему повезло, что он ее увидел.
Женщина в зеленом пальто спешила, не подозревая, что кто-то смотрит ей в спину, идет за ней следом, что кого-то она теперь очень интересует. Она груно, не по годам тяжело ставила ноги, и из-под ее сапог вылетали комочки снега, тут было открытое место, и дул сильный ветер, неся с собой колючий, мелкий снег, но женщина будто и не слышала ветра, снега, шла, не обращая внимания на них.
Павел Иванович все ближе подходил к ней, зашел немного сбоку и увидел синеватые жилки на ее щеках, губы с остатками губной помады.
– Извините, пожалуйста, – тронул он ее за локоть.
Женщина слегка испуганно оглянулась, посмотрела на Павла Ивановича с недоумением, с минуту что-то будто вспоминая, потом, наверное, вспомнила, но лицо ее не стало мягче, она, кажется, еще больше испугалась.
Павел Иванович догадался, что она узнала его, узнала в нем человека из суда, и от этог насторожилась.
Он заговорил с ней мягко, стараясь рассеять эту настороженность:
– Мне хотелось бы… Мне надо с вами поговорить… Вы не волнуйтесь, я к вам ничего плохого не имею, я так…
Женщина слушала, ничего не отвечая, только смотрела на него с ожиданием.
– Вы были на суде, когда судили Зайчика Виктора Павловича… Скажите, пожалуйста, кто вы ему будете? – спросил Павел Иванович.
