Нагиб Махфуз - Путешествие Ибн Фаттумы

Она засмеялась:

— Может, эта мечта — самая несбыточная.

Я упорствовал:

— Тогда я буду первым, кто ее развеет.

Прошла осень, за ней наступила холодная зима, не более суровая, чем у нас, но с обильными дождями и редко выглядывающим солнцем. Ревел порывистый ветер, шел крупный град, оставляя вмятины на сердце. Люди обсуждали войну, которая никак не заканчивалась. Я искренне разделял их чувства, надеясь, что над божественным королем восторжествует свобода и что мой будущий сын родится под ее сенью и в безопасности. Однажды вечером Самия вернулась следом за мной с работы вся сияющая от радости, вновь обретя свежесть, утраченную во время беременности. Она закричала:

— Я принесла радостную весть! Победа!

Снимая накидку, она продолжала:

— Армия Хиры сдалась, божественный король покончил с собой. Хира и Машрик стали частью государства Халяб, их народы обрели свободу и цивилизацию.

Сердце мое наполнилось радостью. Однако некоторые страхи прошлого вынудили меня спросить:

— Им не придется расплачиваться за поражение?

Она воодушевленно ответила:

— Основной Закон ясно гласит: на пути к свободе осталось только одно препятствие — страна Аман.

Я по наивности сказал:

— В любом случае они не предали вас, пока вы вели затяжную войну.

— Это так, но они стоят на пути свободы, — резко ответила она.

День возвращения армии с победой был отмечен торжественным праздником. Несмотря на холодную погоду и проливной дождь, мужчины и женщины Халяба вышли встречать победителей и осыпать их цветами. Празднества продолжались повсюду целую неделю. Но вскоре по дороге к гостиничной площади, где работал, я ощутил, что надвигается нечто странное, противоположное радости и веселью, надвигается без предупреждения, решительно и грубо. Распространились слухи о числе погибших и раненых, принесшие горе и печаль. Раздавались листовки, обвиняющие правительство в том, что оно принесло в жертву сыновей своего народа не ради освобождения Машрика и Хиры, а в интересах землевладельцев, хозяев заводов и лавок, и что это была война караванных торговцев, а не принципов. Мне попала в руки и другая листовка, обвинявшая авторов первой в том, что они являются душителями свободы и агентами Амана. В результате прокатилась волна гневных выступлений против Амана, в ходе которых ему припомнили соглашение о передаче источников воды. Правитель созвал совет экспертов, которые вынесли единогласное решение аннулировать договор об источниках и считать их, как прежде, общей собственностью Амана и Халяба. Люди стали поговаривать о возможности новой войны, теперь уже между Халябом и Аманом.

Однажды шейх аль-Сабки и его семья пришли к нам на обед. Снова зашла беседа об итогах войны.

— Если эти волнения есть последствие решительной победы, то что началось бы в случае поражения?! — возразил я шейху.

Он ответил, улыбаясь:

— Такова природа свободы.

— Она напоминает мне хаос, — откровенно сказал я.

Шейх засмеялся:

— Такой она представляется тому, кто никогда ее не чувствовал.

— Я считал вас счастливыми людьми, а оказалось, что ваш народ раздирают скрытые противоречия, — огорченно заметил я.

— Выход — в еще большей свободе.

— Как можно считать нравственным отказ от договора об источниках воды?

— Вчера я был у мудреца Мархама, — серьезно начал он. — Он сказал мне, что освобождение человечества важнее внешней шелухи.

— Шелухи?! — вскричал я. — Необходимо принять принцип нравственности, иначе свет перевернется, и мы вернемся в каменный век.

Самия отозвалась со смехом:

— Мы все еще живем в каменном веке.

— Возьми, Кандиль, свою Родину, страну ислама, — сказал имам. — Что ты видишь? Султан — деспот, ведомый своими прихотями. Где принцип нравственности? Богословы поставили веру на службу его интересам. Где принцип нравственности? Народ думает только о своем желудке. Где принцип нравственности?

Я промолчал, потому что ком застрял в горле. Далекая цель вновь напомнила о себе, и я спросил:

— Война скоро начнется?

— Начнется, как только одна из сторон почувствует превосходство в силе или совсем впадет в отчаяние, — ответила Самия.

— Небось, думаешь о путешествии? — поинтересовалась теща.

Я улыбнулся:

— Сначала я должен убедиться, что с Самией все в порядке.

В наступившие зимние дни Самия родила первенца. И вместо того, чтобы готовиться к путешествию, я предался сладкой жизни, которая протекала в стенах дома и в лавке. Я увяз в Халябе — в любви, достатке, отцовстве, безумно красивых небесах и парках. Я и не мечтал о чем-то лучшем, лишь бы все оставалось, как есть. Со временем я стал отцом Мустафы, Хамеда и Хишама. Я отказывался признать за собой поражение, часто со стыдом повторяя про себя:

— Ох, Родина! Ох, страна Габаль!

Однажды я записывал в ювелирной лавке какие-то цифры в тетрадь учета, как вдруг увидел перед собой Арусу. Это был не сон и не мираж. Сама Аруса в короткой набедренной повязке, в расшитой жемчугом накидке — такие носят летом дамы высшего света. Она была уже немолода, больше не ходила обнаженной, но по-прежнему обладала неброской красотой. Чудесным образом она возникла ниоткуда. Аруса перебирала в руках коралловое ожерелье, а я, пораженный, смотрел на нее. Она бросила на меня взгляд, и глаза ее остановились на моем лице. Зрачки расширились и она забылась, как и я.

— Аруса! — взмолился я.

— Кандиль?! — удивленно ответила она.

Мы смотрели друг на друга, пока не пришли в себя и не спустились на землю. Я подошел к ней, и, не обращая внимания на недоумение моего компаньона, мы пожали друг другу руки.

— Как ты? — спросил я.

— Ничего, все хорошо.

— Живешь здесь, в Халябе?

— С тех пор как уехала из Хиры.

После колебаний я спросил у нее:

— Ты одна?

— Мой муж буддист. А как ты?

— У меня есть жена и дети.

— А я не родила ребенка.

— Желаю тебе счастья.

— Мой муж почтенный и набожный человек. Я приняла его религию.

— Когда ты вышла замуж?

— Два года назад.

— Я уж отчаялся найти тебя.

— Город большой.

— А как ты жила до замужества?

Она с отвращением махнула рукой и сказала:

— Это был год страданий и мучений.

Я пробормотал:

— Вот несчастье.

Она улыбнулась:

— Все будет хорошо. Скоро мы совершим путешествие в Аман, оттуда в Габаль, а потом направимся в Индию.

Я сказал с теплотой:

— Пусть Бог благословит тебя, где бы ты ни была.

Аруса протянула мне руку, и я пожал ее. Взяв свои покупки, она благополучно ушла. Я счел нужным объяснить произошедшее своему компаньону и вернулся к работе, еле сдерживая чувства, с глубокой убежденностью, что все кончено. Я признался Самии в том, что произошло, без уверток и эмоций. Но все же испытывал чувство вины за вспыхнувшее нежное чувство, раздиравшее мне грудь. Сердце отчаянно колотилось, пока из него не забили родники сожаления и горячие потоки прошлого не затопили его. Возможно, старая любовь всколыхнулась, чтобы возродиться, но слишком тяжелой и сильной оказалась реальность, чтобы в один миг быть унесенной порывом ветра. Однако скрытое, тревожное желание продолжить путешествие пробудилось и вырвалось вперед, с твердой непреклонной решимостью заглядывая в будущее. Я боялся, что брошусь немедленно осуществлять свое желание, и принял решение отложить его на год, чтобы подготовить семью к нему.

Так и случилось. Моя любимая жена дала свое согласие, не слишком охотно, но и не через силу. Я поручил шейху вести торговые дела до моего возвращения, выделив для поездки такую сумму динаров, которая обеспечила бы мне достойную жизнь. Я обещал вернуться в Халяб сразу после завершения путешествия, чтобы забрать жену и детей в страну ислама, издать там свои заметки, увидеть тех родственников, кто еще остался в живых, и снова вернуться в Халяб. Я горячо попрощался с Самией, Мустафой, Хамидом и Хишамом и оставил жену, в чреве которой билась новая жизнь.

Земля Аман

Караван двигался навстречу лету, прокладывая путь сквозь предрассветную темноту. Шейх аль— Сабки рассказывал мне о климате Амана:

— Зима там убийственная, осень жестокая, весна невыносимая, поэтому надо ехать летом.

Как и прежде, караван напомнил мне о минувших днях, но я уже стал стариком, ведомым судьбой. Засверкал утренний свет, осветивший новую пустыню — холмистую, окруженную низкими долинами, которые были усеяны спело-зелеными колючками, напоминавшими ужасно злобных ежей. Через несколько недель пути мы достигли источников воды. Их было много, но недостаточно, чтобы оправдать войны, которые угрожали мирной жизни таких крупных государств, как Халяб и Аман. Мы продолжали движение по местности, постепенно уходившей в гору, пока на Орлиной возвышенности не разбили лагерь. Караванщик объявил: