Нагиб Махфуз - Путешествие Ибн Фаттумы

— Разве милосердие не является такой же ценностью, как свобода?! — вскипел я.

— Это твердят люди различных вероисповеданий, те, кто поощряет слабость. Для меня же такие слова, как милосердие и справедливость, не имеют смысла. Ведь сперва нам придется договориться о том, кто заслуживает жалости, а кто справедливости.

— В этом я абсолютно с вами не согласен.

— Знаю.

— Вы как будто приветствуете войну?

Он дал прямой ответ:

— В том случае, если она даст больше свобод. Я ни на долю секунды не сомневаюсь в том, что наша победа над Хирой и Аманом принесет счастье их народам. В этом смысле я поддерживаю понятие священной войны в исламе.

Я попытался изменить его понимание священной войны как агрессии, но он пренебрежительно махнул рукой:

— Вам даны великие принципы, но у вас не хватает смелости признать их!

Я спросил:

— Какой веры вы придерживаетесь, мудрец Мархам?

— Религии бога Разума и посланника его Свободы! — улыбнулся он в ответ.

— И остальные мудрецы тоже?

— Мне хотелось бы так думать, — усмехнулся он.

Он принес мне две книги — Закон Халяба и другую, собственного сочинения, под названием «За гранью возможного».

— Прочитай эти книги, и ты постигнешь действительность Халяба, — сказал он.

Я поблагодарил его за щедрость и отдельно за гостеприимство, попрощался и вышел. Обедал я в гостинице. Все кругом говорили о войне. После обеда я пошел в мечеть и участвовал в молитве, на которой предстоял шейх Хамада аль-Сабки. Он пригласил меня поговорить с ним, и я с радостью согласился. Неожиданно он спросил меня с улыбкой:

— Нашел Арусу?

Я серьезно ответил:

— Мысль вновь обладать Арусой — что может быть бессмысленнее и иллюзорнее?

— Да, это верно, — согласился он с моими словами.

После недолгого молчания шейх спросил:

— Продолжишь путь с первым же караваном?

— Нет, я хочу задержаться еще на некоторое время, — неуверенно ответил я.

— Отличное решение, особенно в свете новых обстоятельств. Король Хиры запретил движение караванов между Хирой и Халябом в ответ на наш отказ выдать сбежавшего полководца.

Это удивило и обеспокоило меня.

— Крупные землевладельцы, промышленники и торговцы возмущены. Они собрались на внеочередную встречу с правителем и требуют объявления войны, — сказал шейх.

Я спросил озабоченно:

— А какова позиция Амана?

— Ты говоришь как житель Халяба. Конфликт между Халябом и Аманом из-за владения несколькими источниками воды в пустыне, что лежит между нами, не прекращается. Чтобы они ни думали о предательстве, в ближайшее время спор завершится в пользу Амана.

— Я иностранец. Предвестники войны так и кружат надо мной, — не успокаивался я.

— Лучшее, что можно сделать, — это остаться в Халябе. Если твое пребывание здесь затянется, у тебя хватит средств открыть прибыльное дело.

К каравану я не присоединился, хоть и жалел — ведь он мог быть последним идущим в Аман. Я привязался к Халябу из-за его атмосферы чистоты и надежд, которые я связывал с некоторыми его жителями. Я проводил время, осматривая достопримечательности и общаясь с семьей шейха Хамады аль-Сабки. Аруса оставалась для меня все так же недосягаема, как звезды на небе.

Жизнь каждого дня была теперь заполнена мыслями о войне. Многим не нравилось то, что Аман получил привилегии, не пролив при этом ни капли крови. Управляющий гостиницей сказал, нахмурившись:

— Мы пожертвовали источниками воды, а Аман нас предал.

Нервы у всех были напряжены до предела, и я поддался всеобщей панике. Мне становилось страшно в те редкие часы, что я проводил в одиночестве в гостинице, когда не бродил по городу и не находился в кругу семейства аль-Сабки. Я жаждал спокойствия и равновесия. Когда Халяб объявил войну Хире и послал туда свое войско, мне стало еще хуже, и я бросился лихорадочно искать безопасное пристанище. Люди говорили о войне, сравнивали силы обеих сторон, просчитывали их возможности. Я же сосредоточился на поисках стабильности. Забыл обо всем, только эта близкая цель стояла перед глазами. Словно я участвовал в гонке, будто кто-то преследовал меня. Открытость Самии и атмосфера в ее семье, восхищение девушки моим путешествием и ее сочувствие моему долгому страданию побуждали меня к решительному шагу, и я сказал себе: она само совершенство, без нее мне нет жизни. И обратился к имаму:

— Я положился на Аллаха и принял решение жениться.

— Ты нашел Арусу? — поинтересовался шейх.

— С ней покончено, — смутился я.

— На кого же пал твой выбор?

— Я пришел в ваш дом, — спокойно ответил я.

Шейх встретил мои слова улыбкой и спросил:

— Собираешься жениться как путешественник или оседлый житель?

Я откровенно ответил:

— Моя мечта никуда не исчезла.

— Все зависит от ее желания. Почему бы тебе самому с ней не поговорить?

Я засмущался:

— Будет лучше, если от моего имени это сделаете вы.

Он сказал понимающе:

— Пусть будет так. Я могу войти в твое положение.

На следующий день я получил ответ. Я страстно желал, и мне ответили согласием. Вскоре я снял квартиру на той же улице, и мы вместе ее обставили. Церемония бракосочетания прошла скромно, как и полагается в военное время. Мы начали семейную жизнь в собственном доме. Сердце радовалось, я уже почти обрел равновесие. С войны приходили ободряющие вести, но в сердцах многих поселилась печаль, а цены на все товары взлетели до небес. Шейх Хамид аль-Сабки предложил мне совместно вести дела в лавке древностей и ювелирных украшений. Я охотно принял его предложение. Нашими компаньонами стали два брата-христианина, которые держали магазин на гостиничной площади. От меня требовалось весь день находиться с ними в лавке. Впервые в жизни я принялся трудиться с таким усердием. В то же самое время Самия работала в больнице.

— Ты должен остаться в Халябе насовсем. Если хочешь, закончи свое путешествие и возвращайся сюда, — сказала она мне однажды.

Так же откровенно я ответил ей:

— Я думал вернуться домой, чтобы издать свои записи, а позже можно поселиться и здесь.

— В таком случае я поеду вместе с тобой на твою Родину, и мы вместе вернемся. Что касается того, где осесть, то такой цивилизации, как халябская, ты не найдешь.

Сомневался я недолго:

— Похоже, моя нынешняя работа будет приносить нам достаточный доход. Не думаешь ли ты оставить работу в больнице?

Она сладко засмеялась:

— В нашей стране труд священен как для мужчин, так и для женщин. Отныне тебе следует мыслить как жителю Халяба.

Я с нежностью прильнул к ее животу и сказал:

— Ты рассуждаешь как мать, Самия!

Она весело отвечала:

— Ты угадал.

Ее беременность стала заметна, когда лето перелистнуло последнюю страницу. Подул осенний ветерок, принесший с собой влагу и тень облаков. Каждый день я открывал для себя что-то новое в мире моей любимой жены. Она была гордой, но без заносчивости, легко вступала в спор, была искренне верующей, и я распахнул ей свое сердце.

Больше всего за время моего путешествия меня поразил ислам Халяба, внутреннюю и внешнюю стороны которого раздирали противоречия. Самия сказала мне:

— Разница между вашей и нашей религией заключается в том, что наш ислам допускает свободу толкования, а ваш не дает человеку самостоятельно мыслить, а следовательно, не основывается на разуме.

Ее слова заставили меня вспомнить уроки старого учителя. Ее женская сущность влекла меня, красота пресыщала скрытые инстинкты, прелести грубо вытесняли из сознания все остальное. И вместе с тем личность Самии была настолько сильна и честна, что не могла раствориться в красоте зрелой женщины. Я столкнулся лицом к лицу с блестящим умом, просвещенным взглядом и исключительной добродетелью. Я убедился, что во многих отношениях она превосходит меня, и мне это не нравилось, поскольку в женщине я видел лишь удовольствие. К моей страсти примешивались опасение и страх. Однако реальность требовала приспособиться к новой ситуации и где-то уступать, чтобы сохранить то счастье, которое мне было даровано. Про себя я думал:

— Это чудо, что она полностью отдает мне себя! Мне повезло.

Однажды я сказал ей, скрывая внутренние страхи:

— Ты, Самия, бесценное сокровище.

Она искренне ответила:

— А я очарована, Кандиль, образом путешественника, который жертвует своей безопасностью ради правды и добра.

Она напомнила о моих забытых было планах, пробудила от сладкого сна, где были любовь, отцовство и цивилизация. Словно очнувшись от спячки, я произнес:

— Я буду первым, кто напишет о стране Габаль.

Она засмеялась:

— Может, эта мечта — самая несбыточная.

Я упорствовал:

— Тогда я буду первым, кто ее развеет.