Алексей Рачунь - Перегной
По понятной причине я тут же остановил свой разворачивающийся запой и молил Всевышнего о том, чтобы запой Юрыча не думал прекращаться. Иначе бы он наверняка заметил мусорное ведро, полное слипшихся комьев бурой ваты и даже его находящийся в периоде полураспада мозг смог бы увязать это с ворохом сохнущих на балконе трусов. Поэтому я усилил алкогольное давление на арендодателя, испытывая впрочем жгучий стыд за спаивание хорошего человека. Я был как путешественник-первооткрыватель, спаивающий наивных и радостных туземцев в своих меркантильных интересах. Мне было неудобно, но другого выхода не было.
Более самого недуга меня угнетала причина его появления во мне. Тщательно раскинув мозгами я пришел к выводу что причиной была… Люсенька. Да-да, этот невинный белокурый ангелочек с хрустальными глазками и смущенным взором, с нежной, из центра хрупкой грудки, пробивающейся хрипотцой, существо в полуосязаемой плоти, существо столь совершенное, что казалось к нему не может пристать ничего земного. И вот этот аморфный призрак любви и счастья, девушка-мечта – навесила на Марата Галеева банальный трипак.
Да, это была она, и бессмысленны были любые гадания и сомнения ибо кроме неё не было у меня никого достаточно долгое время.
Нет, вполне возможно, когда-либо полученный и задремавший до времени в тени здорового организма неизвестный вирус мог проснуться и развить свою страшную деятельность в такой стрессовой ситуации, кто бы сомневался, но тут на лицо были признаки гонореи.
Про гонорею я знал точно, ибо доводилось мне одно время быть близко знакомой с одной студенткой медакадемии и я частенько, покуривая на её девичьей кроватке в общаге после ожесточенного совместного изучения особенностей строения женского и мужского организмов, дожидаясь её из душа, штудировал различные справочники. Особым успехом, и надо полагать по заляпанному виду, не только у меня, пользовался справочник «Заболевания передающиеся половым путем».
Итак у меня был триппер и поздно было лить по этому поводу слезы, ибо из меня и так лилось как из пожарной кишки.
Погоревав и понедоумевав по поводу женского вероломства вообще и Люсенькиного поведения в частности, изрядно выматерившись и навсегда засушив в своем сердце первую быть может, колючую розу настоящей любви, насовав в штаны ваты и запасясь ею по всем карманам я двинулся искать Виктора.
Виктор, в компании тех же окаменелостей сидел на своем вечном капище под постылыми ржавыми трубами.
- О, татарин! - Радости его не было предела. – Пацаны, Витька-Татарин пришел!
Он тряс меня за плечи, ощупывал, словно мы не виделись с ним сто лет, а до этого столько же делили землянку, окоп и хлеба горбушку.
- Это надо сбрызнуть, это надо сбрызнуть – гомонил он и мне показалось даже, что в уголках глаз у него стоят слезы.
На выделенную сумму одна окаменелость принесла три бутылки портвейна и плавленый сырок, вторая в это время утоптала неподалеку траву и соорудила из кирпичей и доски скамейку, а из невесть откуда взявшегося деревянного ящика стол.
- Не уехал, значит, - все так же причитал Виктор, - а я значит думаю, чего это Витька не заходит, уехал, думаю, значит. А ты задержался, задержался, я смотрю. А и как, ядрена матрена, не задержаться, у нас же тут просторы!
Виктор принял из рук пластиковый стаканчик, залпом выпил его, с оттяжкой занюхал рукавом и еще раз сказал – пррроостооры – после чего обвел рукой пространство из труб, заборов, да пыльного бурьяна.
- Кто к нам попал, тот, считай, пропал. Никуда отсюда уезжать не захочет. А ты чего не пьешь?
К вечеру следующего дня Виктор приволокся во двор, вызвал меня молодецким свистом и сообщил, что назавтра у нас с ним назначены лечебные процедуры.
- Да не ссы ты! - успокоил он меня сомнительным каламбуром. - Все будет чики-пуки. К тете Кате пойдем.
Тетя Катя оказалась скорее бабой Катей и принимала нас на дому. Я робко мялся, не зная с чего начать.
- Ну, вы тут это, а я это – сказал Виктор, - сбегаю, печенья к чаю принесу.
- Ну чего, - неожиданно звонким и бодрым голосом сказала тетя Катя, - и чего мы такие стеснительные? Значит как своё добро пихать куда попало они первые, а как чего так мнутся, так что ли?
Я не знал что ответить и молчал.
- Глуп детина, а пихает вглубь, скотина. - Скабрезно сострила казавшаяся такой культурной тетя Катя… Значит так, в ванной вата и раствор – свое добро протереть и сюда, ко мне, а я пока руки вымою.
- Триппер. – Как раз в тот момент, когда Виктор вернулся, поставила диагноз тетя Катя. – Слышишь, Виктор, у твоего друга триппер и если он мне не расскажет, какая из местных шалав его наградила, передай, что хер ему по всей морде, а не лечение.
- Так вы ему сами скажите, тетя Катя?
- А шо я ему буду говорить? - с характерными мягкими интонациями протянула тетя Катя - Я такому дураку, что свой конец сует куда попало еще буду что-то объяснять? Я буду тратить на него свои слова, я буду на него тратить свое терпение, и зачем?
- А зачем?
- Ну, Виктор, это же твой друг, это твой товарищ, значит вы с ним одного поля ягода, вот и объясни этому порчаку где его место и шо с ним будет.
Я еще минут пять выслушивал это вялое переругивание, уже чашки стояли на столе, уже вскипел чайник, уже выставлены были на стол сушки и пряники.
- Я прошу прощения, - наконец вмешался я, - Екатерина…
- Иосифовна
- Екатерина Иосифовна, позвольте я расскажу?
- Да уж будьте любезны...
- Болезнь я подцепил в Прёте.
- Молодой, человек, скажи – «гвоздика».
- А в чем собственно… ну, гвоздика.
- Не кизди-ка.
- Да не, тетя Катя, - вмешался Виктор - Он, это, в натуре не местный.
- Не местный? – Екатерина Иосифовна сняла очки и пристально поглядела на меня – Столичная птица редкий гость в нашей глухомани. Интересно. Действительно, лицо ваше мне незнакомо. Ну что ж, о причинах вашего появления здесь не спрашиваю, наверняка приехали осмотреть местные просторы. Тем более, что Виктор у нас известный гид-экскурсовод. В конце концов, какое мне дело? Кто кого сгрёб, тот того и уёб... Но учтите, если ко мне заявится, через недельку, какая-нибудь особа, и укажет на вас... Меры приму незамедлительно. - Баба Катя посмотрела на меня прищурившись и я выдержал этот пронзительный, сверлящий лицо взгляд.
- Ну что ж, - наконец отпустила взгляд баба Катя, - сейчас поставлю вам укол и завтра, в это же время приходите. Можете один, а можете с этим вашим, - тут она слегка поморщилась, - гидом. Расскажете что-нибудь интересненькое, какие нибудь столичные сплетни.
Она весело подмигнула и мы раскланялись.
Ух, пронесло, - думал я, выходя на улицу и закуривая.
- Не-не, - отказываясь от моей зажигалки отмахнулся Виктор и достал коробок, - лучше прикурить от спички, чем от грёбаной затычки. А ловко тетя Катя тебя вычислила, а?
- В смысле, что значит вычислила, - не понял я.
- Ну, что ты в Штырин заехал по делу мутному.
- С чего ты взял? С чего она взяла? По какому еще мутному.
- А хрен его знает, - беззаботно ответил Виктор, - я ж к тебе в голову не залезу. Только неспроста ты здесь.
- Да нет, я просто это, ну в отпуске…
- Ты меня не проведешь – хрен на ландыш не похож. - Виктор словно бы заразился манерой бабы Кати вставлять скабрезности, - А уж тетю Катю не проведешь тем более. Она людей на "раз-два" видит, ей в этом моменте не то что рентген, следователь Помоев в подметки не годится – 18 лет Магаданской каторги как никак. Че смотришь? Репрессированная она, политическая. Пошли лучше, пива мне купишь.
Я опять был, что называется в строю, и проводил дни напролет, мониторя телеэфир в поисках подробностей «Прётской бойни», как к тому времени с легкой руки журналистов называли трагедию.
Поначалу, когда динозавр отечественной электронной мысли, телевизор «Рекорд» только вернулся из ателье, я караулил все выпуски новостей – утренние, дневные, итоговые по всем каналам, какие допотопный агрегат только мог ловить. Немало времени у меня ушло на то, чтобы воскресить старую балконную антенну – исполинского четырехметрового монстра с угрожающими усами на дюралевой трубе. Потом последовала замена старого иссохшегося кабеля на новый, кусок которого я не долго думая срезал с такой же антенны на крыше соседнего дома. Но даже после проведенного мной апгрейда телевизор капризничал, всем своим видом показывая своенравие той эпохи, в каковой он и появился на свет.
В ту эпоху, в доцеховое время, любое дело делалось так, что оно предназначалось не для службы народу, но народ предназначался для службы ему. Железная дорога за Байкалом существовала, сколько себя помню, не для перевозки грузов и людей, а для того, чтобы тысячи людей её постоянно строили и достраивали, надрывая пупки по колено в болотной жиже и скармливая комарам и гнусу тонны собственной плоти. Продавщицы в магазинах существовали не для обслуживания покупателей, а исключительно для того, чтобы те, раболепно заискивая, выслушивали от этих самых продавщиц нелицеприятные оценки собственных личностей. Омывшись, с ног до головы, в потоках хамства покупатели спешили на автобусные остановки, где автобусы и прочий транспорт появлялись лишь для того, чтобы их ждали и дожидались, но никак не для перевозки пассажиров. Автомобили тогда существовали не для езды а, чтобы лежать под ними на промасленном коврике, а курорты не для отдыха, а для изнурительного стояния в очередях за гамаком, шезлонгом или кружкой разведенного пива.
