Глеб Шульпяков - Книга Синана

Покидая опустошенный Будапешт, Ибрагим вывез из королевского дворца три античные скульптуры Аполлона, Дианы и Геркулеса. Спустя несколько месяцев старые боги прибыли в Стамбул. Несмотря на ропот духовенства, их установили на ипподроме под окнами дворца Ибрагима, откуда тот мог любоваться ими во всякое время.

Работу поручили Синану и он соорудил для скульптур мраморные постаменты. Изваяния хорошо видны на гравюре голландца Питера Ван Эльста, запечатлевшего торжественный выезд Сулеймана из дворца.

После того, как скульптуры установили, турок Фигани, известный городской поэт, сочинил эпиграмму, где зло посмеялся над Ибрагимом и его истуканами. Первый Авраам, писал этот Фигани, слыл праведником и сокрушал идолов, но пришло скверное время и явился второй Авраам, воздвигший чужих богов в праведном городе.

Эпиграмма ходила по городу и пользовалась успехом в кофейнях. Ибрагим по-турецки означает Авраам, адресат ни у кого не вызывал сомнений. Все ждали реакцию временщика, и она последовала, и была достойна тирана.

Поэта схватили и бичевали, а потом отрезали нос и уши. Его возили задом наперед на осле по Стамбулу и толпа, еще вчера читавшая стихи Фигани, глумилась над поэтом.

Ближе к вечеру его повесили.

Так некогда свободный грек, потом раб, а ныне первое лицо в империи, отомстил свободному мусульманину, бывшему обычным уличным поэтом.

Но только ли в обиде дело? Вспомним скульптуры, стоявшие нагими на ипподроме, где всякий мог оскорбить их и словом, и делом – ведь Ибрагим был грек и знал толк в искусствах, и даже приняв ислам, оставался тем, кто в пропорциях античной скульптуры видит больше, чем во всех мечетях Стамбула, тем более, что Синан еще не возвел в этом городе свои шедевры и смотреть тут пока еще не на что?

Скульптуры эти простояли на ипподроме десяток лет, пока в одну ночь не исчезли. Ни Геркулеса, ни Аполлона, ни Дианы с той поры никто не видел, и только золотой полумесяц, символ богини, до сих пор поблескивает на верхушках мечетей, упираясь в небо над Босфором острыми рожками.

Автобус уходил в десять вечера – целый день впереди.

Золотой Рог лежал внизу белесым, квелым.

Надо купить фотопленку, водки во фляжку на дорогу. Проверить почту, ответить на письма. Кто знает, что в Кайсеры?

Далеко решил не забираться. Обедал в переулке, у самой гостиницы. Низкие лавки на улице, столики. Дома высокие, улочка узкая, много тени.

Парнишка в трико принес мясо, расставил плошки с красным луком, петрушкой и лимоном. Лаваш лежал стопкой отдельно. Берешь лист лаваша, выкладываешь мясо, лук – и в рот. Запивается ледяным айраном или водой. И никакого пива.

На кассе взял палочку гвоздики – очищает зубы.

Кофе решил выпить в «Пера Паласе».

Гостиницу отгрохали под запуск Восточно-европейского экспресса. Европейский стиль конца века, не здание, а зеленый комод с ручками. В холле мрамор, много старой мебели. Громоздкие диваны с пружинами под копчик. Канделябры в патине, пыльный хрусталь. Кресла на львиных лапах. После обеда хорошо сидеть в таком и цокать чашкой по стеклянному столику.

«Двести долларов за ночь в номере, где спала Грета Гарбо! – гласила рекламная афишка. – Почувствуйте запах времени, проведите ночь с великими призраками нашего отеля!»

В углу примостился музыкальный автомат тридцатых годов. И я нажал на кнопку. «Девушка из Майами» – так называлась песенка. Но кнопка ходила вхолостую.

«А что делает моя девушка?» – вышел на солнцепек.

«Бир мильон, бир мильон» – заухал торговец водичкой.

«Представляешь, – читал я с экрана, – тут в бассейне я наткнулась на одноклассника. Он плавал с гантелями и чуть меня не угробил. Я тебе о нем рассказывала, мы сбежали из дома и доехали до Калуги. Нет? Он был страшная бестолочь и остался на второй год в первом классе. Зато теперь в Америке и преподает русский. Удивительные дела творятся на белом свете! Он снимает половину дома на окраине города (и сад имеется). В гараже голубая машинка, дома белый котик (болеет). В тот же день ездили с ним к ветеринару. Врачиха сунула градусник в попку (котику), тот сблевал на пеленку, пеленку тут же поменяли. Такие нежности! У меня тоже все неплохо. Днем на занятиях, вечерами сижу в книжном магазине «Огни прерий». Тут кафе и можно листать книги за чашкой. Тебе что-нибудь нужно? Есть много книг по архитектуре, напиши, я поищу, вышлю. Завтра в кафе выступают два поляка, грузин и вьетнамка из поэтической программы. Я их видела на кафедре. Вьетнамка от горшка два вершка, все время улыбается. Грузин настоящий генацвали, спрашивал меня, где достать анаши. Поляки один в один Кржемилек и Вахмурка, подарили мне бутылку «Зубровки». Помнишь такой мультик? Завтра идем их слушать!!!»

Я откинулся в кресле, вытер пот. Грузин, поляки. «Черт!» – отвечать на письмо не хотелось.

Открыв почту, коротко отписал, что уезжаю к черту (к Синану) на рога, где с интернетом неизвестно как, поэтому напишу сам, когда найду способ.

На улице заказал пиво. Ощущение мелкого, но обидного проигрыша постепенно нарастало. Когда принесли запотевший бокал, я резко двинул столик и пиво расплескалось. Испортить настроение человеку с той стороны земного шара это было в ее стиле. Поэты, бассейны, градусник в заднице – сплошная невинность.

Первые семь глотков ледяного «Эфеса» показались райскими. Досада расплылась, смазалась. «Ну, однокашник, – посмотрел сквозь пиво на мостовую. – Ну и что? Порадовался бы, что девушка встретила человека. Будет с кем по-русски переброситься».

В бокале появилась красная люлька и скользнула через пиво. Майка промокла от пота. По Иштиклялю громыхал старый трамвайчик. Босоногие мальчишки висели на нем как орехи.

Среди вещей имелся у меня небольшой рюкзак. Я уложил туда бритву, белье, фотоаппарат и диктофон для Курбана.

Если мы, конечно, встретимся.

Куда я вообще еду?

Охранную грамоту от минкульта сунул в нагрудный карман. Слил остатки ракии во фляжку. Четки? Четки! И книжечку про взятие Константинополя.

Бросил рюкзак на ковер, сел рядом. Цветы и птахи тут же приветливо зашелестели, защебетали. «Может, с собой?» – ворс призывно щекотал ладонь.

Ковер приткнулся под рюкзачный клапан, свесил хвост.

Остальные вещи сдал в гостиничную камеру хранения.

Машина такси сошла с автострады. Мы пристроились в хвост, который тянулся к вокзалу. Фары габаритов, светофоры, указатели – все мигало и расплывалось в неостывшем воздухе. Бледная пуговица луны повисла на нитке над головой. В малиновое небо врезались сиреневые шурупы минаретов. Само небо выглядело текучим, тревожным.

Я вылез на мягкий асфальт, ковер зацепился за стойку. Здание автовокзала – стекло и никель; поперечины и перекладины; вместо крыши стеклянная авоська; «хай-тек на оба ваши дома». Но за «вывеской» тот же базар, шум.

«Адана-Адана! Изник!»

«Конья! Кутахья!»

Люди в белых сорочках выкрикивают на пандусе имена городов. Перевозчиков много, побеждает назойливый.

«Мистер, Маниса!» – «Эрзерум, мистер!»

«Бывший министр» – я нашел свою стойку, зарегистрировался.

Турция сидела на чемоданах.

Мужчины – сам в испарине, но пиджак не снимет. Толстые усатые тетки на тюках. Старики в шапочках перебирают четки, шамкают на детей. Девушки в платках, стайками в туалет, стайками обратно.

Гвалт, настроение праздничное.

Большое семейство снялось с места, тронулось в путь.

С тех пор, как автобусная мафия победила железнодорожную, Турция пересела на мерседесы. Телевизор, кондиционер и через двенадцать часов ты на месте.

Салон оказался полупустым и я сел на свободное место. Отвинтил колпачок, глотнул из фляжки теплый анис. Качнувшись, вокзал стал отодвигаться от стекла. Тоскливое чувство – что-то забыл! – метнулось внутри, погасло. Когда оставляешь город, едва к нему привыкнув, всегда так.

Тетки впереди стали оглядываться. Я поднял фляжку. Шелестя драпировкой, одна за другой выпростались из кресел, пересели.

В хвосте салона никого не осталось.

За окном совсем стемнело. Луну поменяли, вместо пуговицы на небо вывесили медную тарелку. Автобус заложил вираж, земля кончилась как коврик.

Мы выкатились на цепной мост.

Справа и слева чернели холмы, вытканные огнями. Далеко в пропасти отсвечивал Босфор. По нему толчками двигались светляки кораблей. Все вокруг, блики и лунная рябь, лодки – замерло.

Но вместе с тем все двигалось, копошилось, сновало.

Есть люди, способные жить на диване сутками. Не знаю. Мне всегда не сиделось на месте. Месяц без движения – и я злюсь на весь мир, хожу сам не свой. Еще пара недель и нужно ехать на ближайший вокзал. Так я и делаю. На вокзале беру билет и сажусь в электричку. Мне все равно, куда она следует и сколько будет в пути.