Том Роб Смит - Колыма
Перед входом в начальную школу, располагавшуюся в дореволюционном аристократическом особняке, Раиса необычно долго поправляла школьную форму Елены, приводя ее в порядок, что было излишним. Наконец, прижав девочку к себе, она прошептала:
— Все будет в порядке, я обещаю.
Первые несколько месяцев Елена горько плакала, разлучаясь с Зоей. И хотя постепенно она привыкла проводить без нее по восемь часов ежедневно, в конце каждого учебного дня, без исключений, она нетерпеливо поджидала сестру у ворот школы. Ее восторг при виде Зои отнюдь не уменьшился с течением времени, и она приветствовала ее с такой радостью, словно они не виделись по меньшей мере год.
Зоя обняла сестру на прощание, и Елена поспешила в школу, приостановившись в дверях, чтобы помахать им рукой. Когда она скрылась внутри, Раиса и Зоя зашагали к своему учебному заведению. Раиса с трудом сдерживалась, чтобы не забросать Зою вопросами. Она не хотела волновать девочку перед занятиями. Даже самый простой вопрос мог вызвать обостренную реакцию, спровоцировав агрессивное поведение, которое погубило бы весь день. Если она интересовалась школьными успехами Зои, то это означало критику ее достижений и прогресса. Если она расспрашивала ее об одноклассниках, то тем самым упрекала за нежелание подружиться с ними. Единственным темой, открытой для обсуждения, оставались спортивные достижения Зои. Она была высокой и сильной девочкой. Стоит ли говорить, что она ненавидела командные виды спорта, будучи не в состоянии выполнять распоряжения. Совсем другое дело — индивидуальные. Она считалась прекрасной пловчихой и бегуньей, лучшей в школе в своей возрастной группе. Но она наотрез отказывалась соревноваться. Если ее все-таки ставили для участия в забеге, то она специально проигрывала его, хотя ей хватало гордости не приходить последней. Зоя предпочитала занимать четвертое место, но иногда, забывшись и увлекшись борьбой, становилась третьей или даже второй.
Построенное в 1929 году, здание школы № 1535 было прямоугольным и строгим. Его лишенный каких-либо украшений или изысков фасад олицетворял собой эгалитарный[8] подход к образованию — пример новой архитектуры для новых учащихся. За двадцать метров от ворот Зоя остановилась, глядя прямо перед собой. Раиса присела рядом с ней на корточки.
— Что случилось?
Зоя опустила голову и едва слышно пробормотала:
— Мне грустно. Мне все время грустно.
Раиса прикусила губу, чтобы не расплакаться. Она накрыла рукой ладошку Зои.
— Скажи мне, что я могу сделать.
— Елене нельзя возвращаться в детский дом. Никогда.
— Об этом не может быть и речи.
— Я хочу, чтобы она осталась с тобой.
— Она останется. И ты тоже. Разумеется, вы останетесь обе. Я очень вас люблю.
До сих пор Раиса не осмеливалась выразить свои чувства вслух. Зоя недоверчиво взглянула на нее.
— Я была бы счастлива… если бы жила с тобой.
Раньше они никогда не заговаривали об этом. Раисе приходилось соблюдать крайнюю осторожность: если она скажет что-нибудь не то или ошибется с ответом, Зоя замкнется, а второго шанса поговорить с девочкой по душам может и не представиться.
— Скажи, что мне делать?
И Зоя ответила:
— Оставь Льва.
Ее прекрасные глаза, казалось, стали еще больше, пока она вглядывалась в лицо Раисы. В глазах Зои отразилась надежда, что больше она никогда не увидит Льва. Она просила Раису развестись с мужем. Откуда она могла знать о такой возможности? О ней редко заговаривали вслух. Поначалу государство довольно лояльно относилось к разводам, но при Сталине политика в этой сфере ужесточилась, и процедура оформления развода стала очень сложной и дорогостоящей, а ее участники несли на себе клеймо позора. В прошлом Раиса не раз подумывала о том, чтобы оставить Льва и жить одной. Неужели Зоя заметила тщательно скрываемые остатки былой горечи в их отношениях и это вселило в нее надежду? Осмелилась бы она предложить такой выход, если бы не верила, что существует возможность того, что Раиса ответит согласием?
— Зоя…
Раису охватило непреодолимое желание дать этой девочке все, чего она хочет. С другой стороны, она была еще очень молода — ее следовало направлять и поддерживать, и она не имела права выдвигать нелепые требования и ожидать, что они будут выполнены.
— Лев изменился. Давай поговорим с ним сегодня же вечером: ты, я и он.
— Я не хочу разговаривать с ним. Я не хочу его видеть. Я не хочу слышать его голос. Я хочу, чтобы ты оставила его.
— Но, Зоя… я люблю его.
Надежда на лице Зои угасла, сменившись холодностью. Не сказав более ни слова, она сорвалась с места и побежала к главным воротам. Раиса заторопилась следом.
Глядя, как Зоя исчезает за дверями школы, Раиса замедлила шаг: она не собиралась разговаривать с девочкой на глазах у других учеников, и, кроме того, было уже слишком поздно. Зоя будет хранить молчание и не станет ее слушать. Момент был упущен, и Раиса дала ей прямой ответ: «Я люблю его». Девочка встретила ее слова с мрачным стоицизмом, подобно осужденному, выслушивающему смертный приговор, в вынесении которого он и не сомневался. Раиса выругала себя за то, что поспешила с ответом. Она переступила порог школы, не отвечая на приветствия проходивших мимо учеников и преподавателей, думая о мечте Зои — жизни без Льва.
В учительскую она вошла в расстроенных чувствах и обнаружила, что на столе ее ждет бандероль. К нему прилагалось письмо, и она вскрыла конверт: ей предлагалось прочесть содержащийся в бандероли документ всем своим ученикам, во всех классах. Письмо было отправлено из Министерства образования. Разорвав коричневую бумагу, которой была обернута бандероль, она увидела надпись на крышке: «НЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ».
Раиса подняла крышку и вынула из коробки стопку листов с аккуратно отпечатанным на машинке текстом. Как преподаватель истории, она регулярно получала подобные материалы вкупе с указанием ознакомить с ними своих учеников. Раиса прочла сопроводительное письмо и отправила его в мусорную корзину, попутно отметив, что та доверху забита аналогичными посланиями. Очевидно, подобные бандероли разослали всем учителям, и доклад будет прочитан в каждом классе. Раиса и без того уже опаздывала на занятия, поэтому, подхватив коробку, поспешно вышла из учительской.
Войдя в классную комнату, она заметила, что ученики вовсю переговариваются друг с другом, пользуясь ее отсутствием. В классе у нее было около тридцати ребят в возрасте от пятнадцати до шестнадцати лет, большинству из которых она преподавала вот уже три года. Положив пакет на стол, она пояснила, что сегодня зачитает им речь их руководителя Хрущева. После того как стихли аплодисменты, она стала читать доклад вслух:
— Доклад Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева на ХХ съезде Коммунистической партии Советского Союза 25 февраля 1956 года. Закрытое заседание.
Это был первый съезд после смерти Сталина. Раиса напомнила своим ученикам, что коммунистическая революция грядет во всем мире и что на таких вот заседаниях присутствуют посланцы международных рабочих партий и руководители Советского государства. Внутренне приготовившись около часа зачитывать очередные банальности и хвалебные здравицы, она стала думать о Зое, от всей души надеясь, что сегодняшний день обойдется для девочки без скандалов.
Но очень быстро мысли ее вернулись к тому материалу, который она читала. Это был отнюдь не обычный доклад. Он открывался не перечнем впечатляющих достижений Советской власти. Уже на середине четвертого абзаца листок задрожал в ее руках. Она умолкла, не веря своим глазам. В классе воцарилась мертвая тишина. Дрожащим, срывающимся голосом она продолжила чтение:
— …речь идет о том, как постепенно складывался культ личности Сталина, который превратился на определенном этапе в источник целого ряда крупнейших и весьма тяжелых извращений партийных принципов, партийной демократии, революционной законности[9].
Изумленная, она перевернула несколько следующих страниц, чтобы узнать, неужели и продолжение последует в том же духе, и прочла про себя: «…те отрицательные черты Сталина, которые при Ленине проступали только в зародышевом виде, развились в последние годы в тяжкие злоупотребления властью…»
Во время работы в школе она неуклонно прославляла государство, вкладывая в головы своих учеников мысль о том, что государство всегда поступает справедливо и честно. И если Сталин был повинен в создании собственного культа, то Раиса была его верным орудием. Она оправдывала преподавание подобных фальсификаций тем, что ее ученики должны овладеть языком лести и подхалимажа и словарным запасом славословия государству, чтобы не попасть под подозрение. Взаимоотношения ученика и учителя строились на взаимном доверии. И она считала, что выполняет это условие, пусть и не в ортодоксальном смысле, говоря чистую правду, а преподнося те правильные установки, которые они должны были усвоить. И вот теперь слова доклада выставляли ее обманщицей. Она подняла голову. Ее ученики были слишком растеряны, чтобы немедленно осознать все последствия и сделать выводы. Но вскоре это непременно произойдет. Они поймут, что она — не просвещенный пример для подражания, а раб того, кто в данный момент пребывает на вершине власти.
