Олег Рябов - КОГИз. Записки на полях эпохи

Однако постоянно меня преследовало, да, в общем-то, и до сих пор не отпускает чувство неизрасходованной благодарности за те три тысячи рублей, за тот великодушный не просчитываемый жест, которому нет рационального объяснения. Стремления отблагодарить Луку каким-то смешным подарком у меня не было. Удивить чем-нибудь антиквара его уровня трудно, тем более наша страна уже вступила в период тотальной долларизации, и любые поступки, добрые жесты и подарки оценивались в «зеленых». Но некое материализованное чудо, оказавшееся волею судьбы в моих руках, заставило меня искать встречи с Лукой.

Древняя и довольно объемная книга «Библия русская», изданная Франциском Скориною в Праге в начале шестнадцатого века, попала в наш дом совершенно загадочным образом. Два незнакомых мне полусумасшедших крестьянина из какого-то заволжского, Богом забытого села… (Богом забытого – потому что у них в селе даже церковь-то развалилась сама по себе.) Так вот эти два незнакомца подарили мне книгу не от щедрот и не за какие-то заслуги, а от желания сделать больно своему земляку, поэту Федору Сухову, который на старости лет ударился в богоискательство и стал ярым исповедником старого православного закона. Обиженные на него, они почему-то считали, что эта книга старообрядческая, и поэтому Федор Григорьевич, узнав, что она ему не досталась, будет очень расстраиваться. Сухов был моим учителем и старшим другом, а мне подарок с недобрым умыслом не больно-то и хотелось у себя иметь, да и Федору Григорьевичу я ее не мог отдать: он бы эту Библию выкинул. Тем более что каждый раз, как я вычитывал что-нибудь новенькое про нее, мне становилось не по себе – я понимал, что надо расставаться с этой уникой. Еще бы не уника: я узнал, что Скорина был другом великого Рафаэля Санти, я выяснил, что у лучшего известного экземпляра Библии, хранящегося в Британском музее, не хватает страниц, а в моем – все до одной целехоньки. Мне начинало казаться, что за моим экземпляром уже охотятся.

В те годы я был человеком не то что невоцерквленным, но даже не крещеным, хотя моя бабка была поповной, то есть дочкой священника. Другая моя бабушка, Вера Николаевна, была из богатой купеческой старообрядческой семьи. Но иконы у нее были самые обычные: в серебряных окладах, с рубашками, шитыми бисером и украшенными камнями, которые, мне помнится, я иногда пытался ковырять, за что получал по затылку. Как они меня не окрестили в детстве, не понятно до сих пор. Думаю, что из чувства противоречия. К примеру: баба Вера выгоняет домработницу за то, что та украла брошку, а другая моя бабка Анна, жалея дрянную девку, берет ее на работу к себе. Та через неделю крадет у нее серебряный половник. Баба Вера маслицем льняным протрет кожаные корешки у энциклопедического словаря Брокгауза – Ефрона и выставит их в книжном шкафу на видное место. Бабушка Анна тут же убирает своего Брокгауза в сундук да в чулан, а потом вообще взяла и подарила все восемьдесят шесть томов Гришке Девятых, будущему академику, когда тот докторскую диссертацию защитил.

В общем, ходил я не крещеным, пока мои бабки живы были, и никаких угрызений совести по поводу религии не ощущал. Ощущал я чувство нарастающей тревоги из-за зачастивших ко мне московских вояжеров, желавших посмотреть на Скорину.

Позвонил я тогда Луке и рассказал ему про свое сокровище. Лука заинтересовался. Нет, он не затрясся. Он был профессионалом. И произнес фразу, за которой сумел скрыть возбуждение и подтвердить интерес.

– Старик, мне ведь ничего не надо. У меня дома ни Шишкина, ни ваз Галле нет. Висит какой-то букетик Коровина, так и тот моей жене кто-то на день рождения подарил. Так что – надо ли мне Скорину? Отвечу – надо! Мне надо его для престижа, ведь ко мне приезжают антиквары со всего мира, и, конечно, я его не буду продавать, но вот показать и похвастаться – это да! Годик или два он будет моим козырем.

7

Мы договорились встретиться с Лукой в его антикварном салоне в центре Москвы. Черные застекленные витрины и двери этого магазина не имели ни вывески, ни планшета с режимом работы, никаких других опознавательных знаков: посторонних здесь не ждали. Охранник поздоровался со мной как с уважаемым клиентом, показав жестом на лестницу, ведущую на второй этаж, который, без дверей и перегородок, представлял собой огромный рабочий кабинет. Я поднялся по ней почти бегом, чуть не столкнувшись уже наверху со своим старым другом-приятелем, а теперь компаньоном Луки, Игорем-Авто. Он обнял меня со словами:

– Дай-ка мне подержать в руках твое чудо, да я побегу.

Я вынул из дипломата упакованную в специально сшитую торбочку книгу и отдал ее Игорю. Радушие никогда не сходило с его лица, а тут он еще как-то загадочно улыбался, переводя взгляд с меня на Луку, сидевшего за письменным столом, и снова на меня.

– А в общем-то, лучше я ее потом посмотрю, в спокойной обстановке. Надеюсь, она здесь задержится хотя бы на несколько дней.

Игорь протянул книгу Луке, который уже встал из-за стола, чтобы поприветствовать меня. Довольно равнодушно поздоровавшись, он обвел вокруг себя рукой:

– Оглядись тут. Ты ведь ни разу у нас с Игорем здесь не был, и вообще после арбатского «Раритета» мы с тобой не виделись. Я сейчас скажу, чтобы тебе кофе сделали, а коньяк и виски вон в баре бери и наливай. Хозяйничай, а я пока книжечку полистаю.

Лука сел за рабочий стол, а я огляделся. Огромное помещение представляло собой что-то среднее между кабинетом, демонстрационным залом, подсобкой и складом. Большой стол, стоящий в центре, мог служить для проведения совещаний и конференций, в мягких креслах и диванах было удобно отдыхать, курить и выпивать, дубовые приземистые книжные шкафы были заполнены справочной литературой и каталогами, на больших мольбертах, подсвеченные специальными спотами, стояли шедевры, предназначенные к продаже: большая житийная икона строгановского письма и несколько интерьерных картин в шикарных рамах работы западноевропейских мастеров, судя по письму и жанрам.

Я разглядывал все, раскрыв рот, – я просто не представлял, на каком уровне работает мой коллега! В тот момент неопределенного возраста дамочка, поднявшаяся к нам из торгового зала, приготовила кофе, и я уселся с чашкой в глубокое кресло. Лука встал из-за стола и подошел ко мне с бутылкой виски и двумя фужерами.

– Давай сначала со встречей, держи стакан! А потом будешь рассказывать про все дефекты книжки и о своих делах. А то я о тебе только от нашего Лени Блистера слышу да от вашего Дымка, который мне иконы возит. – Он налил в стаканы, и мы выпили.

– Про все дефекты и недостатки я тебе рассказывать не буду – смотри, происхождение у книги самое что ни на есть благородное.

– Гена, к недостаткам таких редкостей, как эта, я всегда отношу их цену. Поэтому говори, я жду!

– Лука, ты лучше меня знаешь – у таких предметов цены нет. Поэтому сколько скажешь – столько и будет. Мне она досталась бесплатно, и она мне не нужна. А тебе ее хочется иметь. Сколько скажешь, столько и будет.

– Насчет того, что ее цену нам с тобой никто сегодня не скажет, это точно. А вот насчет того, что она мне нужна, – в этом я уже и не уверен. Хотя думай – у меня в сейфе сейчас восемь тысяч долларов. Вот их я и могу тебе сейчас заплатить, и – все!

– Я даже думать не буду. Ты сказал – я согласен.

Лука достал из сейфа газетный сверток и протянул мне:

– Считай!

Я, не глядя и не считая, засунул его в карман. Лука пожал плечами и улыбнулся:

– Это – по-нашему!

Он снова подошел к столику и налил в фужеры по изрядной дозе из своей квадратной бутылки «Джонни Уокер», но выпить мы не успели: нас прервал чей-то насмешливый и высокий, почти фальцетный голос:

– Что же вы делаете-то, разбойники: пост идет Филипповский, а вы пьянствуете.

На входе, на верхней ступеньке винтовой лестницы стоял, сняв шапку, симпатичный широколицый русоволосый господин.

Шуба его, а точнее, драповое пальто с шалевым воротником из выдры и подбитое, как мне показалось, куницами, было распахнуто. От господина прямо-таки тянуло задором и радостью.

– Илья Сергеевич, проходите, гостем дорогим будете. Сейчас я освобожусь, и мы с вами поболтаем. А пока вот, посмотри, на мольберте стоит: Федор Стратилат в житиях, семнадцатый век, сохранность – четыре с плюсом, видны реставрация и поновления прошлого века. Геннадий, – обратился Лука уже ко мне, – давай я тебя познакомлю со своим другом, великим русским художником и хранителем чистоты и духовности православной, Ильей Сергеевичем Глазуновым. А это, – обращаясь уже к художнику, произнес мой друг, – Геннадий, он из города Горького, он поэт.

Мы пожали друг другу руки. Я понял – пора уходить. Но тут художник, который довольно холодно отнесся к знакомству, вдруг как-то загадочно на меня посмотрел и спросил: