Анхела Бесерра - Неподвластная времени
Несмотря на слабость, Мазарин не растаяла в объятиях своего учителя. Разве можно было так легко простить того, кто бросил ее одну под дождем!
— Откуда ты узнал, где я живу?
— Это и мой квартал.
— Ты что, тоже здесь живешь?
— Теперь уже нет. Но я прожил много лет на Сен-Андре-дез-Арт, и это до сих пор мой любимый район. А сегодня я пришел сюда, чтобы найти себя.
— Найти себя?
— Ну да. Тому, кто потерялся в лабиринте своей души, остается только искать выход во внешнем мире. И куда же приводят нас поиски? Как ни странно, туда, где мы жили, когда были никем.
— Значит, ты потерялся?
— Чем старше становишься, тем чаще теряешься. Зрелость вовсе не гарантия мудрости, малышка.
— Отчего ты чувствуешь себя потерянным? — спросила Мазарин, обхватив тонкими пальцами шершавые руки живописца.
Кадис не нашел что сказать. Ответ на этот вопрос представлялся таким сложным и туманным, что он предпочел промолчать и отправиться за Мазарин в ее комнату.
— Ты больна, тебе нужно отдохнуть. Я посижу с тобой, пока ты не заснешь.
— Тогда я вообще не буду спать.
— Какая ты красивая! И все же тебе надо поспать. Я старше, и ты должна меня слушать.
Мазарин улыбнулась, окончательно позабыв о своих обидах. Она нырнула в постель и подвинулась на край, освобождая место подле себя.
— Иди, ляг со мной.
Кадис снял пальто и подвинул к изголовью стул.
— Не выдумывай. Я только посмотрю, как ты засыпаешь.
— Иди ко мне. — Мазарин протянула к нему руки.
Кадис повиновался. Он очень устал. Разувшись, художник молча улегся рядом с девушкой. Тепло, исходившее от ее тела, прогнало уличный холод, а с ним и тоску. Мазарин пробуждала в Кадисе бесконечную нежность и неуемное желание. Художник тихонько обвел кончиком пальца тонкий девичий профиль; его возюбленная была сама юность, сама чистота. Дерзость и гармония. Ясные глаза радостно вспыхивали навстречу его ласкам. Ее лицо напоминало свежий цветок жасмина, смежавший на ночь лепестки. На щеках горел жаркий румянец. Страсть живописца была из тех, что пробуждают к жизни и причиняют немыслимую боль.
Он хотел погрузиться в ее тело, пить ее молодость, но что-то его останавливало. Кадис чувствовал — стоит ему утолить свою страсть, и все рухнет. Кончится и творчество, и жизнь.
Прежде ему не доводилось переживать такое ни с одной женщиной.
В самые безумные его годы желание шло рука об руку с пресыщением. Кадис находил модель, писал ее, влюблялся, познавал и забывал. Капризы исполнялись, голод плоти утолялся, а муки были игрой, и не более. Кадис привык немедленно получать то, что хочет.
Лаская Мазарин, художник мельком взглянул на стену. И увидел себя самого, молодого, отчаянного, излучавшего силу и уверенность. Страница прошлого, им резанная из книги и бережно вклеенная в мечты юной девушки.
Другой Кадис смотрел на него с фотографии, щурился от табачного дыма и казался куда более живым, чем он сам теперешний.
Куда делся этот человек вместе со всеми своими идеалами? Неужели ушедшая молодость навсегда забрала их с собой?
Такова реальность, а все прочее — сон, наваждение и пустые мечты.
Но разве то, что заставляет его каждое утро подниматься с постели, не пустая мечта?
Все знать, все понимать и все равно упорно стремиться к несбыточному.
Оставалось только с горечью взирать на то, что не будет принадлежать ему никогда. Жизнь Кадиса обернулась бесконечным мороком. Безнадежной борьбой, обреченной на поражение. И то, что его плоть до сих пор не начала гнить, вовсе не означало, что он и вправду жив.
Кадис отправился в Латинский квартал, чтобы найти себя, и убедился, что здесь его нет. Он давно превратился в ходячего мертвеца, и последней ниточкой, что связывала его с жизнью, оставалась страсть к Мазарин.
Теперь он жил ради нее.
25
Сара Миллер привыкла к тому, что ее муж имеет обыкновение срываться посреди ночи и отправляться в студию, чтобы писать, но на этот раз все было по-другому.
В последнее время с Кадисом творилось что-то непонятное.
После банкета в Гран-Пале художник вообще перестал выходить из дома. Он словно утратил волю к жизни. Неукротимый дух вечного триумфатора сменился разочарованием и неуверенностью. Кадис много пил, а на его лице застыло выражение тревоги, словно он все время чего-то напряженно ожидал. Ее муж походил на человека, вокруг которого рушится мир.
За завтраком Кадис требовал свежую газету, но откладывал ее, даже не просмотрев, с недовольным видом ковырял вилкой в тарелке и доводил прислугу до отчаяния своими придирками. На вопросы Сары он не отвечал. Живописец старательно избегал общества жены, а по ночам ложился совсем поздно, когда Сара уже спала.
Но дальше так продолжаться не могло.
Всю жизнь Сара фотографировала чужие несчастья. Искала двойной и тройной смысл в самых простых вещах. Копалась во взглядах и душах своих героев, знаменитостей, легко шагавших по жизни и не знавших горестей. Великая иллюзия... Теперь-то она знала — многих из них томили несбыточные мечты и неутоленные желания.
Столько лет разгадывать тайны бытия, чтобы на пороге старости узнать безжалостную правду.
Жизнь — это путь из небытия в небытие. Мы, как бедные хомячки, запертые в тесных клетках, без устали бегаем в колесе, наматывая за свою жизнь тысячи километров, стоя на месте, тешим себя надеждой на лучшее и засыпаем, зная, что завтра настанет новый день. Мечта о недостижимом рае, что ждет впереди, заставляет нас без устали крутить проклятое колесо.
Вот и все. Сара чувствовала себя опустошенной, разбитой, одинокой и страшно усталой.
Кадис страдал от импотенции, а Сара чувствовала, что становится фригидной. Ночь за ночью любовь превращалась в притворство и сплошное мучение. Никакого оргазма, никаких ощущений, никаких чувств. Что же теперь будет?
Менопауза была ни при чем. Сара давно пережила все эти гормональные всплески, озноб, одышку и потливость. У того, что творилось с ней теперь, были совсем другие причины.
Почему, несмотря на любовь и накопленное за многие годы доверие, они так и остались одинокими?
Отчего им ни разу не пришло в голову поделиться друг с другом страхом перед старостью, тень которой уже пала на их жизни?
Их застарелые душевные язвы начинали болеть. У каждого по-своему. Давно прощенная невинная ложь, тщательно замаскированные трещины, слои грязи, нараставшие так долго, что отскоблить их уже не представлялось возможным.
Занималась заря. Из окна открывалась панорама сонного, замершего, лениво зевающего Парижа, странным образом контрастирующая с поднимавшейся в душе Сары бурей.
Кадис так и не вернулся.
— Мадам, у вас все хорошо? — Голос экономки вывел Сару из задумчивости. — Не хотите ли кофе?
— Ах, Жюльетт, дорогая, то, чего мне сейчас не хватает, на дне кофейника не найдешь.
Жюльетт работала у них почти всю жизнь. Сара привыкла считать эту сердечную и скромную женщину членом семьи.
— Не беспокойтесь, мадам. — Взгляд старой служанки был полон искреннего сочувствия. — Они всегда возвращаются.
— Его возвращение ничего не изменит. Здесь все куда сложнее. Знаешь, Жюльетт, я так устала. Хочется жить в полную силу, как прежде, а не могу. Я совсем увяла.
— Все мы хотим быть теми, кем были когда-то. Чувствовать то, что мы когда-то чувствовали. В нашем возрасте, мадам, даже сны перестают удивлять. Мы начинаем повторять самих себя.
Разговор прервал скрежет ключа в замке. Кадис вернулся. Жюльетт поспешно удалилась в кухню, оставив супругов наедине.
— Ты почему так рано встала? — Художник хотел поцеловать жену, но та отстранилась.
— Где ты был?
— Раньше ты меня не спрашивала о таких вещах, Сара.
— Раньше ты не был таким далеким.
— Что с тобой творится?
— Со мной ничего. А вот с тобой что творится, Антекера?
Кадис направился к бару и налил себе двойное виски. Жена звала его по фамилии лишь в тех редких случаях, когда по-настоящему сердилась.
— С каких пор ты пьешь по утрам?
— Я не ложился.
— Что с тобой происходит?
— Сара... Я не знаю.
— Мне нужна правда.
— Какая правда? Абсолютной правды вообще не существует. Правда — это то, что ты хочешь услышать. Что хочешь услышать ты? Я понимаю не больше твоего.
Сара внимательно смотрела на мужа, ожидая ответа. Кадис залпом прикончил виски.
— Желание... Меня томит желание, — произнес он едва слышно.
— Ты влюбился? Я правильно понимаю? Ты это хочешь сказать?
— Я вымотан, Сара.
— Ответь же, наконец!
Кадис поднял на жену усталые глаза. У него не было сил не только в чем-либо признаваться, но и просто творить.
