Зэди Смит - О красоте

— Так, все Белси в сборе, — очень медленно проговорил Джек, и каждый Белси спросил себя, на кого же из них он все-таки смотрит. — Но одного, кажется, не хватает. Все Белси, кроме одного.

— Нет младшего, Леви, он потерялся. Отстал. Если честно, ему ужасно хотелось отстать, — небрежно сказала Кики и засмеялась. Засмеялись и Зора, и Джером, и Говард с Эрскайном, и наконец, в самую последнюю очередь, раздался бесконечно медленный смех Джека Френча.

— Мои дети… — начал Джек.

— Да? — откликнулся Говард.

— …потратили массу времени…

— Угу, — подбадривал Говард.

— … стараясь…

— Ха-ха, — сказал Говард. — Ну что ж.

— …потерять меня из виду в общественных местах, — закончил Джек.

— Да, — сказал измученный Говард. — Они такие.

— Мы анафема для наших детей, — весело подтвердил Эрскайн своим скачущим голосом, то забирающим вверх, то скатывающимся вниз. — Нас любят только чужие дети. Например, твоим детям я нравлюсь гораздо больше, чем ты.

— Это точно. Моя воля, я бы к тебе переехал, — отозвался Джером и спровоцировал фирменный вопрос Эрскайна о хороших новостях, — даже мелких, вроде пробы нового сорта джина с тоником. При этом Эрскайн взял в ладони щеки Джерома и поцеловал его в лоб.

— Переезжай, заметано.

— И остальных прихвати. Нечего тут морковкой перед ослиной мордой размахивать, — сказал Говард, выходя вперед и дружески шлепая Эрскайна по спине. Затем он повернулся к Джеку Френчу и протянул ему руку, но тот разглядывал музыкантов и руки не заметил.

— Красиво, правда? — спросила Кики. — Мы так рады видеть вас обоих. А Мейзи с вами, Джек? А дети?

— Да, красиво, — подтвердил Джек и положил руки на свои худые бедра.

Зора уже не в первый раз толкнула отца локтем в ребра. Говард увидел, что она делает ему круглые глаза, кивая на Френча. Это было в духе Зоры: встретив какую - нибудь шишку, которую она целую неделю ругала на чем свет стоит, едва не хлопнуться перед этой шишкой в обморок.

— Джек, — закинул удочку Говард. — Вы ведь знаете Зору? Она уже на втором курсе.

— Неожиданное явление, — сказал, поворачиваясь к ним, Джек.

— Да, — согласился Говард.

— …в столь прозаическом и… — продолжил Джек.

— Хм, — сказал Говард.

— …официальном месте, — закончил декан и одарил Зору улыбкой.

— Мистер Френч, — сказала Зора и потрясла Джека за руку. — Я в восторге от предстоящей учебы. Расписание фантастическое. Я была в архиве — по четвергам я сижу в библиотеке, на кафедре славистики — и видела веллингтонские отчеты за последние пять лет. С тех пор как вы возглавили факультет, подбор преподавателей, лекторов и научных сотрудников становится все блистательнее — мы с моими друзьями с нетерпением ждем каждой лекции. И папа прекрасно читает историю искусств — у меня просто нет слов. В общем, получилась программа, которая действительно развивает тебя как личность. Я так рада, что колледж выходит на новый качественный уровень. Думаю, после удручающей борьбы за власть, которая чуть не сломила его дух во второй половине 1980-х, он движется в нужном, правильном направлении.

Говарду оставалось только гадать, что из этой дикой речи декан выцепил для обдумывания и ответа; не представлял он, и сколько времени займут эти процессы у Джека. На выручку снова пришла Кики.

— Дорогуша, давай не будем сейчас о делах. Это невежливо. Впереди еще целый семестр — успеется. Да, чуть не забыла — у нас же годовщина свадьбы через десять дней. Ничего особенного не намечается, просто пирушка с танцами: Марвин Гэй{8}, негритянская кухня — это очень вкусно.

Джек уточнил дату. Кики назвала. По лицу Джека прошла невольная, еле заметная дрожь, слишком знакомая Кики в последние годы.

— Ну, если это и впрямь годовщина… — сказал Джек, думая, что его никто не слышит.

— Да, а поскольку в районе 15-го всем страшно некогда в любое время, мы решили отпраздновать ее день в день и дать возможность людям встретиться, познакомиться перед началом семестра и так далее.

— Но вам-то, — сказал Джек, предвкушая конец своей фразы и сияя от удовольствия, — друг с другом знакомиться не придется. Сколько лет вы вместе, двадцать пять?

— Дорогой мой, — ответила Кики, кладя ему на плечо свою полную, в браслетах и кольцах руку, — если честно, целых тридцать.

Что-то мелькнуло в голосе Кики, когда она называла эту цифру.

— Как же говорят про такой брак? — вспоминал Джек. — То ли серебряный, то ли золотой…

— Железный, — сострил Говард, привлек к себе жену и чмокнул в щеку. Кики от души рассмеялась, звеня всей своей амуницией.

— Так вы придете? — спросила она.

— Это будет большая… — начал, сияя, Джек, но тут силой провидения включился громкоговоритель, и всех пригласили занять свои места.

«Реквием» Моцарта начинается с того, что ты идешь к огромной яме. Она за обрывом, который нельзя увидеть, пока не подойдешь к самому его краю. В этой яме твоя смерть. Ты не знаешь, как она выглядит, звучит или пахнет. Ты не знаешь, зло она или благо. Ты просто идешь навстречу. Твоя воля — кларнет, а шаги сопровождает скрипка. Чем ближе ты к обрыву, тем крепче уверенность, что впереди нечто ужасное. И в то же время там благословение и дар. Без этой ямы в конце твой долгий путь попросту не имел бы смысла. Но вот ты заглядываешь в пропасть, и тебя захлестывает волна нездешних звуков. За обрывом — мощный хор, похожий на тот, веллингтонский, где ты пела целых два месяца и где, кроме тебя, все были белые. Это и небесное воинство, и дьявольская рать. Это те, кто изменил тебя на земле: армия твоих любовников, твоя семья, твои враги, безымянная и безликая женщина, переспавшая с твоим мужем, мужчина, за которого ты думала выйти замуж, мужчина, за которого ты вышла. Хор тебя судит. Начинают мужчины, и суд их очень суров. Затем вступают женщины, но снисхождения никакого, спор лишь становится громче и яростней. Однако ты понимаешь: это спор. Приговор еще не вынесен. Надо же, какая острая борьба идет за твою жалкую душу. Да еще обезьяны с русалками водят друг вокруг друга хороводы и съезжают вниз по витым перилам во время Купе, в котором, согласно программке, ничего такого нет даже близко.

Kyrie eleison.Christe eleison.Kyrie eleison [11].

Вот и все, что есть в Kyrie. Никаких русалок, просто молитва. Но Кики все равно видела русалок с обезьянами. Целый час слушать малознакомую музыку и чужой, мертвый язык — это опыт, полный взлетов и падений. Временами ты обращаешься в слух и как будто во что - то вникаешь. Но потом вдруг обнаруживаешь, что сошла с дистанции, — неизвестно как и когда, то ли от скуки, то ли устав вслушиваться, — и музыка от тебя за тридевять земель. Ты хватаешься за программку. Там написано, что последние пятнадцать минут ожесточенных споров о твоей душе уложились в одну единственную не относящуюся к делу строчку. На Confutatis прилежно поверявшая дух музыки буквой программки Кики потерпела окончательное фиаско. Где она теперь, она не знала. В пучине Lacrimosa или гораздо дальше? Застряла на середине или движется к концу? Она повернулась с вопросом к Говарду, но он спал. Взглянув направо, Кики увидела Зору в обнимку со своим «Дискманом[12], в котором голос профессора Н. Р. Э. Гоулда объяснял ей каждую ноту. Бедная Зора — живет комментариями и сносками. В Париже было то же самое: ей так хотелось почитать путеводитель по Сакре-Кер, что она влетела прямиком в алтарь и раскроила себе лоб.

Кики откинулась на спинку кресла и попыталась унять свое странное волнение. Над головой висела тяжелая луна, пятнистая, как кожа старых белых людей. А может быть, Кики увидела старых белых людей — множество лиц, обращенных к луне, голов, лежащих на спинках кресел, рук, тихо танцующих на коленях и выдающих завидное знание музыки. Впрочем, среди всех этих белых людей не было никого музыкальней Джерома — он, как теперь заметила Кики, сидел и плакал. В искреннем изумлении она открыла рот и снова закрыла его, боясь спугнуть это чудо. Слезы текли обильно и беззвучно. Кики была тронута и тут же испытала еще одно чувство: гордость. Я вот не понимаю, думала она, а он понимает. И этого черного парня с умом и сердцем воспитала я. Если разобраться, много ли черных парней придет на такой вот вечер? — ни одного, небось, нет среди нас, подумала Кики, обернулась проверить и с легкой досадой одного все-таки обнаружила: это был высокий юноша с красивой шеей, сидевший рядом с ее дочерью. Нимало не смутившись, Кики продолжила свое воображаемое выступление на воображаемом съезде черных матерей Америки: Не так уж это и трудно, как кажется, надо только верить в успех и бороться с жалкой ролью, которую с рождения навязывают черным в нашей стране — это главное — ну и еще, наверное, надо участвовать в школьных мероприятиях, и чтобы в доме были книги, и деньги водились, и можно было устроить на открытом воздухе… Кики на минуту очнулась от своих материнских фантазий, потянула за рукав Зору и показала ей на слезы Джерома, как если бы они текли по щекам каменной мадонны. Зора глянула, пожала плечами и вернулась к профессору Гоулду. А Кики снова посмотрела на луну — насколько же она прекрасней солнца, и можно любоваться ею, не боясь, что заболят глаза. Чуть позже она решила предпринять последнюю отчаянную попытку найти в тексте строки, которые в данный момент пел хор, но выступление внезапно закончилось. Это так поразило ее, что она опоздала с аплодисментами, правда, Говард опоздал еще больше, потому что аплодисменты-то его и разбудили.