Эльмира Нетесова - Колымское эхо
— Какие, например?
— О том не я, другие скажут, может, когда меня уже не будет.
— Игорь, не кокетничай, как баба!
— Ничуть. Я сказал правду. С тобой нельзя делиться по душам. Вот в этом вся беда. Ты репортер, самая болтливая работа, без удержу на язык. Такое не терплю в людях и стараюсь пореже общаться с тобой.
— Спасибо за откровенность,— сморщился Евменыч. Игорь Палыч пропустил обиду мимо ушей:
— Ты считаешься только с собой. Потому получаешь минимум уважения.
— У тебя его не больше!
— С меня моего хватит. Зато живут на земле люди. Светло и тихо, красиво живут. Хорошо, что я сумел отвести от них беду, навсегда, насовсем. И хотя я уважаю Колыму, они с нею не знакомы. У них никогда не будет повода увидеть друг друга и проклясть...
— Игорь, я не знаю, кого ты спасал. Но в те времена всякая сохраненная жизнь дорогого стоила. Рискуя собой, выручал людей. На такое далеко не все способны. Это точно. Я не знаю тех, кто согласится заменить чью-то жизнь своею. Слишком высока цена. В то время хоть прокурора или зэка расстрелять, особой разницы не было. Если хоть одному помог, и на том тебе великое спасибо. Честно говоря, я не уверен, что сам способен на такое,— умолк Александр Евменович. И помолчав, спросил внезапно:
— Из тех, кого выручил, были знакомые, или не знал никого?
— По-разному случалось. Бывало, и в глаза не видел прежде. Опротестовал приговор, потому что не согласился с ним, изложил свои доводы. С моим мнением согласились. Человека оправдали, признали осуждение незаконным и выпустили на свободу. Не могу соврать, что это случалось часто. Но было. Люди выходили, зная, что их освободили по прокурорской проверке. Но кто ею занимался, не знали.
— А разве ты предварительно с ними не беседовал? — удивился Иванов.
— Конечно, виделись, беседовали, но я ничего заранее не обещал. А проверок и бесед было множество. Какая конкретно помогла, догадаться было сложно.
— Обидно,— вздохнул Евменыч.
— Что именно?
— Даже сказать нельзя. Ведь неизвестно, как поймут. Другой на намек донос напишет. Народец всякий был.
— Оно и тогда, и сегодня одинаково. Фискалов всегда хватало. Их и сегодня полно. Ну, вот месяца два назад прихватило меня давление, сердце сдало. Ну, я скорее в аптеку. Надрался таблеток по рецепту врача. Сижу, ни жив, ни мертв. А ты поставил меня дежурить по номеру. Я как назло, номер читать не могу. Буквы не вижу. Все перед глазами каруселью крутит.
— Так в редакции диван есть. Мог бы прилечь, отдохнуть,— вставил Иванов.
— Знаю.
— Что ж помешало?
— Шепот за спиной. Сразу услышал, что я опять ужрался и «лыка не вяжу», что с этим завязывать пора и гнать меня из редакции в шею, чтоб других не позорил. Кто-то к тебе направился. Ну, привели. Ты обошел вокруг, обнюхал, не уловил запах спиртного и вернулся в кабинет, ничего не сказав и не спросив. Я еле живой сидел. Что толку быть среди людей в одиночестве? Сдохни, никто бы не подошел. Короче, устроили Колыму в редакции. Каждому почему-то хотелось опозорить меня. Хотя ни с кем не ругался, никому не сказал ни одного плохого слова. Просто не ко двору пришелся. Вот и выживали меня кто как мог. Вся редакция у тебя побывала. А спроси, что им надо?
Иванов покраснел, ерзал так, будто сидел на горячих углях.
— Ну, скажешь сбрехал?
— Да нет. Правду сказал,— угнул голову Иванов.
— А ты удивляешься тогдашнему времени. Если сегодня все по-прежнему, как нам тогда работалось, можешь себе представить. И не называй нас подонками, сам с такими же работаешь. Ведь ни одного не выгнал из кабинета, не осек и не пристыдил. Даже когда я через час пришел в себя, ты никому не сделал замечание. А значит, сам не лучше,— сказал Игорь Павлович жестко.
— И нечего меня стыдить,— глянул в окно Бондарев.
— Все мы не без горбов,— согласился Иванов.
— Это верно. Плохо, когда эти горбы из души лезут. Вот это не исправить.
— Поздновато...
— Знаешь, я до редакции во многих местах побывал. Работа была, это я точно знал. Но мне отказали, не взяли на работу, не захотели сотрудничать с бывшим прокурором из опасения. Ну, а теперь краснеют при встрече. Неловко им. А я жалею, что в свое время не попались мне на Колыме.
Евменыч, услышав такое, побледнел.
— Скажешь — неправ?
— Игорь, не стоит быть столь категоричным. Люди все разные, а ты каждого хочешь пропустить через Колыму. А ведь они и без нее немало пережили. И я не склонен к твоей оценке. Вон у нас Шатилов работает. В него за фельетоны дважды стреляли. Ногу повредили, ходить не может. Но от фельетонов не отказался человек. Еще борзее писать стал и никого не боится.
— А стрелявших нашли?
— Нет. Все в потемках случилось. Милиция искать не стала. Шел снег. Все следы занесло. А Шатилов чуть не умер на дороге. Поздно из редакции возвращался. Кое-как сам дополз до дома и вызвал скорую. Те не довольствовали, что поздно позвонил, отругали человека. А он до сих пор хромает и нога болит. Второй раз в руку попали. Пуля скользом прошла, обошлось благополучно.
— Да, трудно ему! — согласился Игорь.
— А Козловскому как пришлось? У человека куча детей. Он написал критический материал по стройучастку. Так его целой бригадой били. Полгода в гипсе лежал. Строители мелким штрафом отделались. Вот так наши жизни ценят. Живой и радуйся. Да все хулиганьем мечены. А вступиться некому.
— Досадно...
— Девчонку, практикантку нашу, едва в речке не утопили. А редакцию, даже вспомнить стыдно, к девятому маю всю в свастику уделали. Мы ее перед этим и помыли, побелили, но кому-то вздумалось нагадить. Конечно, не дети устроили эту пакость, кто-то из взрослых недоумков. А спроси, зачем?
— Кого-то разделали под орех. Вот раньше заставили бы найти виновного и наказали бы сурово. Может даже Колымой. Но теперь вседозволенность. Вот и безобразничают. Творят, что хотят.
— Нет, Игорь, лучше забелить свастику, надрать уши хулиганам. Но только не наказывать Колымой. Это уже крайность на грани жестокости. Пусть человек сердцем поймет ошибку и сам ее исправит. Но не кровью и жизнью. Я против варварских методов.
— Зато это наказание помнилось бы всю жизнь и жило бы в памяти поколений.
— Не надо зверств. Все мы люди, случается, ошибаемся. Но и наказание не должно быть свирепее проступка.
— Тут у нас разные мнения,— не согласился Бондарев.
— Мужчины, к столу! — позвала Варя.
Даже Султан вылез из-под койки. Ему, как и обещал сосед, принесли кости оленя, Султан долго возился с ними, но потом разобрался, что с ними нужно делать и быстро сгрыз их.
И только мужчины продолжали свой бесконечный спор. Кто из них прав, так и не приходили к одному мнению.
Варя пошла на работу на целые сутки. Собрала в сумку картошку, огурцы и грибы. Выгуляв Султана, завела в дом и, велев вести себя прилично, выскочила из дома. Ей повезло в этот раз. Подхватила попутная машина и увезла в поселок.
— Послушай, Игорь, может Аслана позвать в дом? Легко ли ему ночевать в могильнике. Какая ни была б закалка, здоровье может дать осечку. Неловко станет,— глянул Иванов в глаза Бондареву.
— Дом не наш! Варя может обидеться. Сами здесь на птичьих правах.
— Послушай, а как ему? Ведь впереди ночь. Замерзнет насмерть.
— У него там есть какие-то приспособления и меховой спальный мешок. К тому ж он здесь не первый раз. Не на одну ночь приехал. А на Колыме не новичок. Этого ничем не удивить.