Гюнтер Грасс - Собачьи годы
Матерн: Мы все причинили евреям огромное зло.
Дискутант: Это общеизвестно. Статистические данные говорят сами за себя. Искупление — кстати, тема одной из наших недавних дискуссий, — уже несколько лет идет полным ходом. Но мы говорим о нашем сегодня. Сегодня вы любите — или все еще нет?
Матерн: Если потребуется, я готов рисковать ради еврея собственной жизнью.
Дискутант: Что конкретно имеет в виду предмет дискуссии под словами «если потребуется»?
Матерн: Ну вот хотя бы как однажды, когда холодным январским вечером моего друга Эдди Амзеля избивали девять штурмовиков, а я не мог ему помочь.
Дискутант: И как же звали этих девятерых громил-штурмовиков?
Матерн (вполголоса): Как будто именами можно поименовать преступников! (Громко). Но пожалуйста. Йохен Завацкий. Пауль Хоппе. Франц Волльшлегер. Вилли Эггерс. Альфонс Бублиц. Отто Варнке. Эгон Дуллек и Бруно Дуллек.
Хор дискутантов (загибавших пальцы):
Мы насчитали лишь восемь!Девятого просим, просим!Девять воронов, девять швабов,девять волхвов и девять симфоний!Просим девятого!Пожалуйста, без церемоний!
Ведущий: Дискутанты, хотя им было обещано назвать девять имен, насчитали лишь восемь. Дозволено ли будет нам, во избежание динамической принудительной дискуссии, предположить, что девятым в этой компании был сам предмет нашей дискуссии?
Матерн: Нет! Нет! Да какое вы имеете право!
Валли З.: Имеем не только право, но и опознавательные очки. (Надевает очки и подходит к беседке поближе.)
Девятеро лезут через забор —в том числе и мой дядя.Девятеро топчут январский снег —в том числе и мой дядя.Черная тряпка на каждом лице —затряпился и мой дядя.Девять кулаков десятому в лицо —и дядя мой бьет глядя.И когда остальные устали бить —бил дядя потехи ради.И когда зубы кончились все —все еще бил мой дядяи приговаривал как припев:«Вот вам, абрашки, бляди!»Девятеро обратно через забор —и с ними мой дядя, не глядя.
Валли З. снимает очки, возвращается к доске и рисует на ней девятерых человечков.
Ведущий: Нам остается только получить ответы на следующие вопросы:
Дискутант: Номер штурмового отряда?
Матерн (вытянувшись): Штурмовой отряд номер восемьдесят четыре «Лангфур-Север» шестой штурмовой бригады СА.
Дискутант: Ваш друг сопротивлялся?
Матерн: Сперва он хотел сварить нам кофейку, но мы отказались.
Дискутант: Какова, собственно, была цель вашего визита?
Матерн: Хотели вручить ему небольшую памятную записку.
Дискутант: Почему вы скрыли лица под масками?
Матерн: Такой был тогда стиль: ходить в масках по домам и вручать памятки.
Дискутант: И каким образом вы их вручали?
Матерн: А разве мы это еще не установили? — В морду он получал, жидюга пархатый! Эх-ма, была не была! Каждому абрашке в морду хрясть, и все дела!
Дискутант: И ваш друг при этом потерял зубы?
Матерн: Все тридцать два.
Хор дискутантов:
Эта цифра не нова:тридцать два, тридцать два!
Ведущий: Таким образом, мы устанавливаем, что выявленное в первой серии тестовых вопросов счастливое, равно как и несчастливое число предмета дискуссии равнозначно количеству зубов, выбитых у его друга Эдди Амзеля девятью штурмовиками в масках, среди которых находился и предмет дискуссии. Отныне мы знаем, что помимо идеи-фикс «немецкая овчарка черной масти» есть еще одна идея-фикс, позволяющая рассмотреть предмет дискуссии в динамическом раскрытии — это число тридцать два! (Валли З. записывает на доске крупными цифрами.) Тем самым форма публичной динамичной дискуссии очередной раз полностью подтвердила свою жизненность.
Дискутант: Как в результате мы можем определить предмет нашей дискуссии?
Ведущий: А как бы сам предмет дискуссии охарактеризовал себя в ответ на поставленный вопрос?
Матерн: Можете болтать и умничать сколько влезет! А я, Матерн, был и есть убежденный антифашист! Я доказал это все тридцать два раза и готов снова и снова…
Ведущий: Таким образом отныне мы будем видеть в предмете дискуссии Вальтере Матерне антифашиста, который питает и лелеет наследие Адольфа Гитлера, немецкую овчарку черной масти по кличке Плутон, в прошлом Принц. А теперь, когда итог дискуссии окончательно установился, воздадим благодарность и молитву. (Дискутанты поднимаются и молитвенно складывают руки.) О Ты, великий Кормчий и Творец вечно длящейся динамической всемирной дискуссии, Ты, ниспославший нам дискуссионно-отзывчивый предмет дискуссии и подаривший оной дискуссии общезначимый итог, позволь возблагодарить Тебя тем, что мы тридцать два раза гимнически восславим кобеля немецкой овчарки черной масти. Он был и он есть:
Хор дискутантов: …жесткошерстный, со слегка вытянутым корпусом, стоячими ушами и умеренно длинным хвостом.
Двое дискутантов: Мощные челюсти и сухие, плотно смыкающиеся губы.
Пятеро дискутантов: Темно-карие, чуть косо поставленные глаза смотрят…
Один дискутант: …прямо, и с легким наклоном вперед поставлены уши.
Хор дискутантов: Шея сильная, крепкая, без подвеса и подглоточного мешка.
Двое дискутантов: Длина хвоста на шесть сантиметров превосходит высоту в холке.
Дискутантки: С какой стороны ни посмотреть — постав лап по отношению к туловищу правильный.
Хор дискутантов: Пясти и плюсны крепкие, пальцы плотно сжатые. Его длинный, плавно ниспадающий круп. Подушечки лап в меру упругие.
Двое дискутантов: Плечи, предплечья, скакательные суставы…
Одна дискутантка: …сильные, хорошо омускуленные.
Хор дискутантов: Псовина — волосок к волоску, остевые волокна прямые, жесткие, плотно прилегают к телу и сплошь черные.
Пятеро дискутантов: И подшерсток — черный.
Две дискутантки: Не темный волчий окрас на сером или желтом основании.
Один дискутант: Нет, повсюду, вплоть до стоячих, с легким наклоном вперед ушей и глубокой, в легких завитках груди, на бедрах с умеренно длинными штанами — его шерсть повсюду отливает и поблескивает глубокой чернотой.
Трое дискутантов: Чернотой зонтика и грифельной доски, чернотой священника и чернотой вдовы…
Пятеро дискутантов: …чернотой эсэсовцев и фалангистов, чернотой дроздов, Отелло и Рура.
Хор дискутантов: Чернотой фиалок и томатов, лимонов и муки, молока и снега…
Ведущий: Аминь!
Дискуссия благополучно завершается.
СТО ПЕРВАЯ ПОПЫТКО-ПОБЕЖНАЯ МАТЕРНИАДА
Эту окончательную редакцию текста публичной дискуссии Матерн и читает в буфете радиокомитета. А уже двадцатью пятью минутами позже — дискутанты еще не успели отбубнить свою заключительную молитву, зато из аппаратной уже успели по селектору вызвать Матерна в студию номер четыре — он вместе с псом Плутоном покидает сверкающее новизной здание радиокомитета. Он не хочет это произносить. У него язык не повернется. Он считает, что Матерн не какой-то там предмет, чтобы его дискутировать. Эти сопливые мозгляки, эти подлые ищейки соорудили ему из своих бойких дискуссионных выступлений такой домик, без окон без дверей, что он там ни за что ни часа, ни тем паче радиочаса не проживет; зато у него еще не получен солидный гонорарчик, заработанный столь всеми любимым голосом из детских радиопередач. Вот квиточек, уже со всеми подписями, осталось только в кассу предъявить — так что прежде, чем покинуть радиообитель, он еще успевает услышать приятный хруст новеньких банкнот.
В самом начале, когда Матерн много ездил, дабы воздать кому надо по заслугам, кельнский главный вокзал и кельнский собор были ему что дом родной; но теперь, с последним гонораром в кармане и вновь обуреваемый жаждой странствий, он в этом треугольнике: главный вокзал — собор — радиокомитет — почему-то чувствует себя неуютно. Матерн уходит, Матерн отрывается, Матерн бежит.
Причин для побега он может привести сколько угодно: во-первых, эта омерзительная динамическая дискуссия; во-вторых, ему это огрызочное, капиталистическое, милитаристское, реваншистское, кишмя кишащее заклятыми нацистами западногерманское государство обрыдло, — его манит полная энтузиазма и созидания, миролюбивая, уже почти совсем бесклассовая, здоровая и восточноэльбская Германская Демократическая Республика; а в-третьих, ему действует на нервы, и тоже в сторону побега, Инга Завацкая, с тех пор как эта дуреха удумала разводиться со стариной Йохеном.
