Леонид Леонов - Пирамида. Т.1
Услышанная о.Матвеем мысль о возможном сближении Добра и Зла пугающим образом совпадала с его собственной давней уверенностью в непременном когда-нибудь восстановлении небесного единства, порушенного разногласиями при создании Адама. Тому причиной могла служить постепенно иссякавшая в человеке первозданная нравственная чистота, остававшаяся почти на излете, так что утрачивался и трофейный смысл дальнейшего противоборства сторон за сомнительной ценности товар. По мнению старо-федосеевского батюшки, случившаяся в России официальная отмена души настолько ускорила духовное опустошение с переносом сближающих шагов в обозримое будущее, что вследствие назревающих сроков представлялось разумным заранее обсудить трудную протокольную часть. По отсутствию малейших шансов на осуществление подобного мероприятия в атеистической стране, чтоб не получилось вспышки религиозного энтузиазма, поневоле приходилось провести церемонию на чужбине, где покаянное обращение родоначальника грехов должен был бы принять исповедник в ранге никак не ниже папы римского — на вселенском соборе церквей и с участием иерархов прочих вероисповеданий вплоть до шаманского ввиду универсальности злодейства...
Кстати, предварительной речи о том не было, но тем более смутил о.Матвея как бы мельком брошенный намек, что с целью показать отступнику, как далек из бездны обратный путь к небу, именно ему, как бывшему захолустному батюшке, полагалось бы возглавить генеральный момент унизительной процедуры — нищей епитрахилью накрыть посыпанную главу коленопреклоненного дьявола — босого, во вретище, с куском символического вервия на шее. Однако на фестивальное зрелище такого рода слетелась бы уйма титулованной знати, газетчиков, киношников, туристов, экспертов, сувенирных коммерсантов, жулья всех мастей и местных ротозеев. Естественно, запросто взбунтовавшись, высокий клиент мог бы из престижных соображений потребовать для своей Каноссы обстановки поскромней, без оркестров, фейерверков и факельных шествий, где-нибудь в трущобном уединении, хотя бы и на здешнем погосте — «где мы с вами так уютно сидим теперь!»
— Стар становлюсь, нервишки поистрепались, не выношу людских орущих сборищ, когда слишком проступает родословная их подоплека... — с содроганием неприязни обмолвился Шатаницкий и, словно читая наперед Матвеевы мысли, пророчески добавил, что охотнее всего толпа рукоплещет событиям, грозные последствия коих ей предвидеть не дано.
Такой поворот существенно менял направление батюшкиных раздумий. Присутствие людей на торжестве воссоединения бессмертных представилось о.Матвею просто неприличным как наглядное свидетельство столь пустякового повода для конфликта, ознаменовавшего их появление на свет, а дальнейшее существование Адамова племени даже оскорбительным для гармонии небесной, являя собою по обилию несчастных, увечных и обездоленных прямое доказательство своего инженерно-генетического несовершенства. Отсюда логически проистекала предстоящая судьба человечества — сгинуть начисто, причем заодно улетучится и приданная ему как среда пребывания, уже безлюдная вселенная. И если люди в качестве приличных жильцов не догадываются каким-нибудь экстракатаклизмом для пущей бесследности подмести за собой покидаемую планету, бессмертные сами поспешат еще до своего апофеоза закрыть дело, чтобы потом малейшим напоминаньем о них не омрачать себе блаженное отдохновенье.
— Обдумайте создавшуюся ситуацию, не посвящая даже супругу в нашу с вами тайну, которую воспримите как знак доверия моего и симпатии, — опять без запинки прочел Шатаницкий Матвеево намеренье посоветоваться с Прасковьей Андреевной, благо та находилась поблизости, за едва прикрытой дверью. — По отсутствию полномочий не гарантирую благополучного исхода, зато в случае нужды, по специальности, охотно обеспечим градус накала, потребного для душевного переплава.
И такая завлекательная неизвестность прозвучала в предложении Шатаницкого, что уже не под силу стало старо-федосеевскому попу удержаться от соблазна взглянуть глазком — что за приманка припасена для него в уже явной теперь ловушке?
— Так ведь мало ли чего за работой на ум взбредет, всего не упомнишь... — с краской в лице замялся Матвей, ибо второй месяц под влиянием некоторых раздумий, мучило его как раз подобного профиля неотвратимое влечение. — И по сей день случается, ино так восхощется полетать, как в ребяческом сну бывало, а без крыльев-то вроде смешно и боязно с кровли этак-то скинуться... Ну, и отложишь свое попеченьице до поры. — И тут умолчать бы ему, однако искушение оказалось сильнее благоразумия. — Впрочем, уточните примерно вашу мысль!
— Ну, милый человек, ежели о равноапостольном подвиге заходит разговор, крылья — дело наживное, — обнадеживающе усмехнулся тот и вдруг, понадвинувшись на батюшку, так и опахнул его духовитым жаром серы с камфорой. — Замахнувшись на опорный пункт своего вероучения ради поддержки ближнего перед ожидавшей его, худшей четвертования казнью через отступничество, ужели пастырь добрый откажется спасти целое человечество на краю бездны?.. — и оборвался в очевидном сомнении, стоит ли посвящать бескрылое то существо в послезавтрашний график мира.
И опять намек странным образом совпадал с кое-какими даже запредельными помыслами скромного старо-федосеевского батюшки.
— Ну, это смотря в каком разрезе, от какой бездны спасать... — пугаясь двойственного смысла, ужасно волновался о.Матвей.
— Видите ли, дорогой Матвей, — отвечал собеседник. — Всему поставлены свои сроки. Смертны и небесные светила, чтобы стать сырьем и топливом для иных в лучшем исполненье. По прошествии сроков все на свете сгорает, иссякает, улетучивается, чтобы замениться чем-то... В данном же случае все сразу и ничем. По порядку излагать ста сеансов не хватит, пожалуй… но мы при всем желанье не прочь хоть на недельку в чулане у вас, на коечке, пристроиться... Да ведь вторично-то в гости не позовете, не так ли? Придется сегодня же, пока наедине и вкратце обрисовать сложившуюся неотложность, чтобы начерно наметить совместное решение. Авансом, пользуясь нашим кодом, намекну, однако, что износилась в небе самая идея человечества: разошлась с тем, как было задумано. Уж вечер человечества, полдень далеко позади... и смеркается, не так ли? Бывало и раньше ночные бури сминали в лом, успевая подмести к рассвету горы, государства, города и прочее, сработанное накануне из призрачного вещества. Люди еще не знают, что это будет последняя. Если вплотную поднести к глазам, пятачком легко заслонить и солнце, также и бельмо привычных, чисто домашних сведений мешает порой разуму вникнуть в мнимую пустоту. На нынешнем уровне знаний лишь предельное отчаянье способно порасширить ему зрачки на сущее, но в случае нужды мы могли бы вам на подмогу мобилизовать кое-какие свои резервы, чтобы довести до нужных кондиций род людской. Не шуточное дело, пока рушится последнее небо! Тут вам останется взять в руку сей никелированный и, не скрою, слегка холодящий инструмент и мужественно резануть вашему пациенту...
— Извиняюсь... — осторожно перебил батюшка, — как провинциалу, проживающему вдали от жизни, все же хотелось бы уточнить, на какой предмет и что именно предстоит мне резануть?
— Ну, это самое, узы слепоты... чтобы, как говорится, узрил свет небесный! Вы понимаете, подразумевается покаянье не только мое, но и той, еше не называемой особы, от лица которой я уполномочен вести наш разговор. Так получилось, что бессмертных, которые считались без износу, состарила история тех же самых людей, какие еще до появленья на свет уже разлучили нас.
Как вы знаете, мы встречаемся с вами на краю времени, а в оставшиеся сроки люди лишь в огненной купели успели бы омыться от содеянного до своей первородной чистоты. Речь идет о скоростном, допустимом в экстренных случаях, покаянии даже без исповеди, примерно описанном вашим тезкой-евангелистом в главе... Помните, какой удачный бросок в безвыходных, казалось бы, условиях совершил распятый слева разбойник? Не ужасайтесь заранее, но вам придется возглавить род людской на его последнем этапе. Так вот, что касается самого купалища, мы беремся обеспечить его людям на самовысших термоядерных кондициях... В случае, разумеется, вашего согласия на самопожертвование. Оговорюсь, подвиг ваш, который явится актом подлинного искупления грехов людских, сопряжен будет с вечной гибелью. Поверьте, в поисках подходящей кандидатуры мысленно тысячи досье просмотрели, чтобы вернуться к вашей.
— Разве неизвестно такому знатоку, что массовая исповедь каноническими правилами возбраняется нам?
— Пардон, в виду имелась не общая исповедь, а именно от каждого порознь, но лишь по времени слившаяся в единый коллективный вздох вполне на евангельской основе. То будет заключительный всплеск отчаянья пополам с насильственным экстазом высвобожденья, каким по слухам сопровождается обычный исход души. Авансом поясню: так же, как в слезинке детского горя, можно утопить всю радость мира, тою слезинкой покаянного отчаянья с избытком хватит омыть все его прегрешенья. В обоих случаях термином детскости определяется чистота применяемого реактива, но тут уж мы с вами постараемся довести человечество до надлежащих кондиций...
