Леонид Габышев - Жорка Блаженный
Опупевший, стоял перед шлепками, не решаясь на них ступить, и конец моей кукурузины, павший духом, угрюмо свернулся в испуге и прижался к мошонке…
Переборов охладивший меня испуг, шагнул на шлепки, разделся и встал в ванну, пустив из крана журчащий поток теплой воды…
«Снежный человек, снежный человек, — мысленно заговорил с хозяином шлепок, — хоть и небывалой ты для мужчин высоты, но потягаюсь с тобой на выносливость: васильевскомосковские — не подведут! Да и не все у тебя, вероятно, в порядке, если притягательная мисс Сюрприз обалдела от моей кукурузины… Наверное, прячась от людей — и от женщин, о Господи! — в студеных отрогах Памира, ты простудил лохматое диво, и оно кашляет и сутулится, вползая в темницу пригласившей меня резвой газели…»
Мисс Сюрприз так искусно двигала своим телом, что мой вулкан часто попадал не в ту квартиру, и я иногда спрашивал мисс, где ОН? Сюрприз, целуя меня, любовно обманывала, целеустремленно ведя ЕГО по темным закоулкам продолжения женской души.
Впервые в туза ОН попал случайно — Оленькиной полупьяной подруге Ирине, и она грубовато, с неземным удовольствием запела: «Не-е в ту-у-ю-ю, не-е в ту-у-ю-ю, а ря-я-до-о-ом, во-о дру-у-гу-у-ю-ю». А мне было так блаженно-блаженно, и не вдыхая выпалил: «Нет, уж квартиру менять не буду!»
До третьих петухов пил с черноглазой пиво на старинной кровати, так и не осмелившись заикнуться о снежном человеке, а когда уходил, она подала мне клочок бумаги с номером ее телефона.
Жизнь моя — разврат. А как объяснить слово «разврат»? А-а-а, вот, наверное, как: разврат — это раз в рот, раз в зад. Точно! Боже, не хочу разврата, хочу любить и жить только с одной соседкой Ниночкой!
Меняются времена года, меняется у людей одежда, но не меняются женщины и не ослабевает потенция у меня.
Ох эти подруги Вики! За свою жизнь они тяжелее ложки и толще хера ничего в руках не держали и гордились этим, говоря: «Мы созданы для любви».
Как-то, возвращаясь домой от Татьяны, обратил внимание на мужчину в черном костюме: он шел за мной, держась невдалеке, и проводил до самого подъезда. Слежка? А может, нам с ним было просто по пути?
Неужели полностью исцелился от своей болезни, Господи, неужели?
Но — по порядку.
Месяца два назад раздался звонок. Я отворил двери. На площадке стоял высокий, здоровенный мужчина в сером костюме, с черным дипломатом.
— Можно? — спросил он, внимательно меня рассматривая.
— Заходите, — ответил я.
— Тебя Жора зовут?
— Жора.
— У тебя, Жора, есть брат?
Подумав, ответил:
— Был, но я его много-много лет не видел. Не знаю, живой ли.
— А как твоего брата зовут?
— Паша.
Мужчина улыбался.
— Жора, не узнаешь? Ведь твой брат — я!
— Подожди-подожди. — Я стал внимательно мужчину разглядывать.
Точно, он походил на отца. Такие же широкие брови, нос… И я вскричал…
— Паша!
Мы обнялись и заплакали. Брат достал из дипломата бутылку водки, колбасу и полбулки хлеба, а я засуетился возле маленького холодильника.
— Да ладно тебе, нам и этого хватит.
Мы сели на кухне и выпили по рюмке. Сегодня решил пить, Бог с ним, что потом будет болеть голова. Брат приехал!
— А ты слыхал про нашу Васильевку? — спросил Паша.
— Не-е-ет.
— Все, нет больше нашей Васильевки. Неперспективной оказалась…
Мы вспоминали деревню, родителей, райцентр и пили, пили горькую.
— Как поживаешь? — спросил брат.
И я ему все о себе рассказал, все — даже о женщинах.
— Да-а-а… А ты сейчас в своем уме?
— В своем.
— Ох, Жора-Жора, попадешь ты из-за этих женщин в переделку. Я из-за них два раза сидел. Мы в Васильевке жили, когда в первый раз попал в переплет. Классным руководителем у нас была Маргарита Федоровна, учитель русского языка и литературы. После института приехала. Закончили седьмой класс и пошли как-то на речку купаться. Ну, ясное дело, баловались там с девчатами. Когда накупались, все стали одеваться, а я сижу в воде — он у меня встал. Думаю: вылезу — мы все в семейных трусах, — а он будет торчать. Маргарита Федоровна говорит: «Паша, вылазь», а я ни гугу. Она поняла, конечно, и повела класс в деревню. Я оделся и догнал.
Осенью пошли в школу, и Маргарита Федоровна говорит: «Паша, будешь помогать мне оформлять стенгазету». Она хорошо рисовала. Я подумал: почему меня? После уроков пришел к ней домой.
Оформляем стенгазету день, второй. Она такая ласковая. Несколько раз как бы случайно задевала меня своей ядреной грудью. Я ноль внимания. И вдруг как бросится на шею и стала меня целовать. И в кровать. Я стесняюсь, покраснел…
Ну и понеслось у нас. Хоть и молодой, но здоровый — вырос на мясе и молоке… И стала она учить разным способам… А на уроках стесняюсь ей отвечать, краснею…
Однажды не закрылись и к нам ввалилась завуч Антонина Ивановна, старая дева. Она через стенку жила. Увидев, схватилась за голову и как заорет! И бегом к директору школы… Собрали педсовет, и нас исключили из комсомола. А Маргарита Федоровна говорит: «Прошу уволить меня с работы. Я уеду отсюда».
Пришел домой, топчусь на кухне, мать около печки крутится. «Паша, ты что в школе натворил, вон учительница идет». Маргарита Федоровна заходит и бросается мне на шею. Целует и говорит: «Паша, Паша, давай поженимся и уедем». Мать в слезы: «Да он же еще маленький…»
А когда в райцентре заканчивал десятый класс, закрутил с учительницей истории… А она оказалась девушка… Я уезжал учиться в институт, и как она плакала!..
А что в институте было! Кошмар! После диплома у меня с одним парнем вышел конфликт — его девушка прилипла ко мне, поженимся, говорит. А я всего несколько раз с ней был, и то сама на себя затащила. И вот этот парень решил выяснить со мной отношения. Полез драться. Я отделал его, а он подал заявление в милицию — дядька у него в управлении внутренних дел работал. Ну, и дали мне за хулиганство три года. А девка эта так за него замуж и не вышла.
Ох, и осерчал я на милицию крепко. Отца убил мент, меня на три года упекли тоже при помощи мента. В зоне сидел один из Васильевки, и когда стал освобождаться, попросил его передать нашему бывшему участковому Пахомычу, что откинусь — и его, суку, замочу первым делом. Грохнул бы или нет, не знаю.
Освободился и поехал в райцентр. Иду к тетке, а по пути жена Пахомыча встречается. «Паша, — говорит, — Пахомыч-то удавился, сегодня девять ден. Пошли к нам, помянешь». Пошел. Помянул. И узнал: наш двоюродный брат, Вадим, женился на племяннице Пахомыча. Вот дела!
Брат закурил и продолжал:
— Повидался с родственниками, съездил в Васильевку и рванул подальше… Но жизнь не получилась. Закрутился с женщинами — как же, изголодался за три года. И связался с замужней. А муж с братом решили меня проучить. Но у меня кулак вон какой… И второй раз за хулиганство — четыре года.
Освободился — и тут повезло: встретил хорошую женщину, поженились. У нас сын уже в техникум пошел. А в Москве я впервые. Была командировка, упросил начальство, и послали меня. Инженером на заводе работаю. Живем в Барнауле. Думал, если ты живой, разыщу. В справочном сразу дали твой адрес. Вот такие дела.
Допили бутылку, и брат говорит:
— А что, Жора, если обменять тебе квартиру на Барнаул? Здесь ты один, а там рядом будем. Доведут тебя женщины до могилы. А в Барнауле тебе бабенку найдем. А?
— Не против.
— Приеду домой, и все с женой обсудим. А сейчас вот что предлагаю: давай махнем в Васильевку. Сходим на кладбище, пройдемся вдоль речки, погуляем по лесу.
— Поехали, — поддержал я.
— У меня командировка на неделю, но я дня за три все обстряпаю. Надо только достать билеты на самолет.
Брат ушел, а я радостный заходил по комнате. Если получится — скоро будем на родине.
На следующий день Паша позвонил:
— Братан, все в норме. Билеты достал. Завтра, после обеда, буду у тебя.
Паша пришел веселый.
— Завтра утром летим!
Пообедали и пошли гулять.
Около троллейбусной остановки я предложил:
— Поехали в парк?
Брат согласился.
Подошел троллейбус. Но тут перед нами вырос улыбающийся мужчина.
— Мужики, душа горит, а денег нет. Сейчас покажу фокус, если понравится, дайте сколько сможете.
— Валяй, — поддержал брат.
Мужчина подошел к троллейбусу сзади, отвязал от лестницы веревку и, потянул на себя, опустил штангу. Мимо проходил интеллигент в очках и с портфелем.
— Товарищ, — обратился к нему фокусник, — помогите, пожалуйста…
Интеллигент поставил между ног портфель и перекинул через плечо веревку… Фокусник исчез, а из салона вышел водитель. Обойдя троллейбус, увидел полусогнутого очкарика, с усердием державшего веревку. Штанга колебалась.
Обложив интеллигента матом, пнул ему под зад. Очкарик стал оправдываться, а водитель, неистово матерясь, установил штангу.