Сергей Волков - Дети пустоты
— Кто такие? — спокойно спрашивает хозяин дома.
Аслан у крыльца все так же держит нас на прицеле.
— Мы с поезда, — начинает рассказывать Губастый. — Вагон в тупик загнали, Хорек заболел. Мы огонек увидели…
— Я спросил — кто вы? — напоминает ему мужик.
— Ну, это… экскурсия, — выдавливает из себя Губастый.
— Путешественники мы, — прихожу я ему на выручку.
— Ага, — кивает мужик. — Ясно. Кто старший?
Тёха молча выходит вперед.
— Как звать? — интересуется хозяин дома.
Тёха отвечает.
— А меня Николаем. Путешественники, значит. С разъезда пешкодралом шли?
— Нет, на «Боинге» летели, — влезает в разговор Шуня. — Дяденька, тут холодно, кстати! И я сикать хочу.
— Так у вас еще и девчонка! — поражается Николай, близоруко щуря глаза. — Ладно, бродяги, пошли в дом. Есть хотите?
— Хоти-им! — вразнобой отвечаем мы.
— Туалет там, по мосткам пойдешь — увидишь, — на ходу показывает Шуне Николай. — Аслан, печку растопи, кастрюлю со щами возьми в сенях и погрей. У нас сегодня, похоже, аттракцион невиданной щедрости, ха-ха.
Парнишка кивает, закидывает на плечо ружье, топает по лестнице и пропадает за дверью. Следом за хозяином поднимаемся по ступенькам и входим в дом. Тут пахнет деревом, кипяченым молоком, гарью и еще чем-то неуловимо знакомым. Я принюхиваюсь, пытаюсь вспомнить, где слышал этот запах, — и вспоминаю: в детдоме. Так пахнут маленькие дети, когда их много.
Пройдя через просторные темные сени, оказываемся в длинной комнате, в конце которой белеет печка. Там уже хозяйничает Аслан. Под потолком горит тусклая лампочка. Вижу широкий стол, приткнувшийся торцом к стене, лавки по сторонам.
— Раздевайтесь, — Николай машет на стену, в которую на разной высоте вбиты железные крюки.
Тут уже висит много разной одежки, в основном детской, даже малышовой, — шубки, комбинезончики, пальто. Внизу, на полу, толпятся сапожки, валеночки, ботинки.
— Семеро малых, — шепотом сообщает нам догадливый счетовод Губастый.
— Восемь, — улыбается Николай, усаживаясь на табурет. Надо же, услышал! — Мал мала меньше. Трое постарше да мы с Еленой. Сколько всего будет?
— Тринадцать человек, — растерянно говорит Губастый.
— Здрас-сте, — слышится от порога Шунин голосок. — Как тут тепло!
В доме и вправду тепло. Мы раздеваемся, вешаем одежду и рассаживаемся за столом. Аслан приносит буханку хлеба, доску и нож.
— Руки мойте, — бурчит он, совсем как Тёха.
Выговор у Аслана странный — он как будто сдерживает клокотание в горле и старательно произносит при этом все звуки.
Рукомойник обнаруживается в углу, у двери. Под ним ведро. Ага, значит, водопровода в доме нет. Как же хозяйка справляется с такой оравой детей без воды?
Замечаю, что Тёха смотрит на Аслана почти что с ненавистью. Тёха не любит черных, а Аслан явно из их породы — курчавые волосы, смуглое лицо, густые брови.
Приоткрывается дверь, ведущая в глубину дома, появляется круглое узкоглазое девчачье личико. Черные волосы заплетены в косички.
— Папа, — громким шепотом кричит девчонка, с любопытством разглядывая нас, — мама сказала, чтобы ты поднялся. Там этому… новенькому плохо совсем…
— Ладно, вы пока ешьте, — Николай поднимается с табурета. — После поговорим…
Он уходит. «Новенькому», надо же! Мы, помыв руки, снова садимся. Сапог берет нож, хлеб и начинает нарезать буханку толстыми ломтями.
— Ты что делаешь?! — кричит Аслан, подскакивает и вырывает у него нож. — На столе резать нельзя! Доска для чего, э?
— Стол — божья ладонь, — слышим мы серьезный голос от двери.
Это белобрысая, которая Таня.
— Мама попросила за вами поухаживать, — объясняет она свое появление.
— Как там наш Хо… малой наш? — интересуется Сапог.
— Плохо, — качает головой Таня. — Мама боится, что отек легких может начаться. Мы анальгин сделали, камфору сделали, антибиотик… Что ж вы, здоровые лбы, так его застудили?
— А мама у вас врач? — спрашивает Губастый, жадными глазами глядя на нарезанный хлеб.
— Да, педиатр, — кивает Таня. — Пятнадцать лет стажа.
В печке трещат разгорающиеся дрова. Аслан, покраснев от натуги, приносит из сеней здоровенную столовскую кастрюлю-выварку Я сижу с краю и кидаюсь помочь, но он мотает головой и в одиночку доносит выварку до печки.
— Большая у вас семья, — продолжает разговор Губастый.
— Семья-то большая, да два человека всего мужиков в ней… — смеется Сапог.
— Нет, мужиков пятеро, только трое совсем маленькие, — улыбается Таня. — А родных детей и правда всего двое — Вичка и Павлик.
— Как — родных? — не понимает Губастый.
Мы переглядываемся.
— Ну, своих у мамы с папой двое, а мы — приемные, — с обезоруживающей простотой говорит Таня.
— Так у вас че, семейный детский дом, что ли? — недоумевает Губастый.
— Нет, просто дом. Но семейный, да. Папа с мамой нас усыновили. Мы все теперь — Мезиновы.
— Ну, значит, семейный детский дом называется, — упирается Губастый.
— Семейным детским домам помощь от государства положена, — терпеливо объясняет Таня. — А нам никто не помогает. В администрации сказали, что у нас документов каких-то нет. «Набрали детей, — говорят, — вот и возитесь с ними». И соседи еще…
Она кривит губы, в глазах — слезы.
— Что — соседи? — спрашивает Сапог.
— Два раза дом поджигали, — Таня справляется с волнением, даже пытается снова улыбнуться. — Трактор сожгли.
— Шакалы! — коротко бросает от печки Аслан.
— Зачем поджигали-то?
— У нас две коровы, козы, свиньи, машина есть, трактор… был. Огород тридцать соток, поле. Папа с мамой целый день работают, с утра до вечера. И мы тоже, помогаем. А в деревне никто не работает, — голос Тани вдруг начинает звенеть, как от обиды, — молодые, кто остался, пенсию у стариков отнимают, пьют все время. Батюшка был, отец Петр, у него тоже большая семья, так его дом сожгли. Он не давал им пить, на магазин налоговую навел, хотел, чтобы агроферму организовали, человека из города привез. Вот в августе их и подожгли. Матушка, тетя Вера… Она насмерть задохнулась дымом. Отец Петр с детьми уехал…
По Таниной щеке скатывается одинокая слезинка. Она утирает ее уголком воротничка.
— Так вас-то за что? — не унимается Сапог.
Губастый под столом пинает его, получает ответный пинок и трет ушибленную ногу.
— А мы не такие, как они! — вскидывает голову Таня и подводит черту под неприятным разговором: — Все, разбирайте миски, щи согрелись.
— Был бы у меня автомат… — бормочет Сапог.
Аслан, надев брезентовые рукавицы-верхонки, подхватывает выварку и ставит ее на край стола, снимает крышку. После мороза, после бега по полю я аж захлебываюсь божественным запахом щей. Так пахнут сытость, покой, уют. Так пахнет дом…
Таня большим половником разливает ароматные горячие щи по мискам, вываливает на стол груду ложек.
Губастый первым пододвигает к себе миску, с наслаждением вдыхает поднимающийся парок и запускает ложку в густое варево. Щи мясные, очень вкусные. Я никогда таких не ел. У нас в детдоме готовили неплохо, но все равно не так. И щи там были пусть и с мясом, но водянистые какие-то, что ли.
В комнате воцаряется тишина, слышен только перестук ложек. Шуня, поначалу поджавшая губки, — она вообще не любит мясное, — распробовав, наворачивает вместе со всеми. Лицо ее раскраснелось, длинная рыжая челка свисает, мешая есть, и она время от времени смешно сдувает ее с носа.
— Чечен? — вдруг спрашивает Тёха.
Он съел всего пару ложек и теперь исподлобья смотрит на присевшего на тот табурет, где сидел Николай, Аслана. Таня стоит у двери, прислонившись спиной к косяку, и с улыбкой смотрит, как мы едим. Вопрос Тёхи заставляет ее вздрогнуть.
— Вайнах, — с вызовом отвечает Аслан.
— А тут че делаешь?
— Тут мой дом.
— С хрена ли? Че-то я гор вокруг не вижу…
— Не надо, — умоляюще просит Таня. — Ешьте молча.
Но Тёху уже не остановить.
— Че молчишь? — сжимая кулаки, не отстает он.
— Николай отца моего убил, — вдруг говорит Аслан.
Тёха никогда ничему не удивляется. Но тут его лицо вытягивается.
— Чего?
— Отец в другого Бога верил. Он деда убил, мать убил, двух сестренок, — как бы через силу рассказывает Аслан, глядя в пол. — И людей из роты Николая. Девять человек. Он дом взорвал. А сам в горы ушел. Николай за ним пошел, догнал и убил…
Глава девятая
Мы любим свободу!
Губастый первым приканчивает свою порцию, откладывает ложку и с сожалением смотрит в Тёхину практически не тронутую миску.
— Еще? — спрашивает Таня, срываясь с места.
Видно, что она рада как-то перебить неловкую тишину, повисшую после разговора нашего бригадира с Асланом.
