Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду
Время тренировки подходит к концу. Мы массажируем друг друга. Затем не спеша следуем в душевую. Вся эта лавина удовольствий действует на меня умиротворяюще, мирит меня со всем и вся. Все встает на свои места: мелочи опять становятся мелочами, крупное начинает манить и волновать. Люди представляются мне трогательными и беззащитными в их постоянном поиске внутренней и внешней гармонии. То, чего мы не можем добиться путем изощренных умозаключений или скрытой атакой со сложными ходами и изнурительной методичностью, нам дает совершенно бесплатно простая, открытая и ясная борьба. Передо мною широкая спина Озорнова, я тру ее мочалкой, он мычит от удовольствия. Вряд ли разгадка мировой проблемы принесет ему большее удовлетворение. Сзади меня кто-то кого-то элементарно пнул ногой, правда, по-японски, и все дружно смеются. Даже те, кто в обычных условиях в ответ на сверхостроумную и тонкую шутку только кривит губы.
Мы идем с Женей по улице и глазеем по сторонам. Весна есть весна, и добавить тут нечего.
— Алексей, у тебя срок отработки уже кончился? — спрашивает вдруг Озорнов.
— Да, я уже год, как не молодой специалист.
— Я тут звонил Тимохину, он неплохо о тебе отзывается. — Женя достает сигарету и на ходу энергично, «по-спортивному» закуривает.
— В принципе, мы живем с ним хорошо и делить нам нечего, — я пожимаю плечами.
— У меня есть предложение, — говорит он, думая о своем. — Я беру тебя заместителем начальника отдела автоматизации. Отказа я не принимаю, через полгода будешь начальником отдела, когда Чумнов уволится.
— Я так быстро не могу принимать решений, — говорю я, помолчав. — Мне нужно подумать.
— Что тут думать? Оклад приличный, темы пошли крупные, есть возможность начать писать диссертацию…
Я думаю о внезапно свалившихся на меня перспективах. Это как раз то, что я хотел, но я ощущаю внутреннюю неподготовленность к возникшей альтернативе. Во мне поднялась завеса разнородных чувств и мыслей, как при падении небесной звезды на пыльную дорогу. Я с трудом беру себя в руки и прощупываю первую упорядоченную мысль: если Григорьев отдает всего себя тому, что я нашел, потерев спину кому надо, то во что вообще может превратиться наша деятельность? С другой стороны, рекомендации тоже надо заслужить…
— …а вообще, мне нужны преданные люди, — продолжает Озорнов. — Ты понимаешь, конечно, о чем я говорю?
— А почему начальник отдела собирается увольняться? — спрашиваю я.
— Я разве тебе сказал, что он собирается увольняться?
— Я тебя так понял.
— Слишком опасен становится… Я шучу, конечно. Чумнов неплохой человек и специалист хороший, только иногда не понимает… Тебя, Алексей, — он доверительно кладет мне руку на плечо и сразу убирает, — этот вопрос волновать не должен. Но подумать тебе, конечно, надо. Мало ли что…
Озорнов в который раз меняет тон, и мне начинает казаться, что он ждал от меня несколько иной реакции на предложение. Я же иду, как замороженный, и остро чувствую отсутствие какого-либо опыта в этих делах. В конце концов, не бросаться же ему на шею, тем более, что я давно уже понял, что за все надо платить. Женя смотрит на меня и выжидает. Я вдруг начинаю понимать, что меня еще сбивает: я увидел неожиданно в Озорнове скользкость, которой раньше не замечал. А может быть, таким и надо быть руководителю, предводителю ученых людей?
— Ты, Евгений Парфенович, меня уж, пожалуйста, не торопи, — говорю я осторожно. — Мне надо взвесить не столько твои условия, сколько свои возможности.
— Об этом не беспокойся. Все будет отлично. Я уверен. Если что, я помогу.
— Что-то сплошь соблазны и никаких проблем, — смеюсь я.
— Ну, проблемы будут, не волнуйся. Весь вопрос, как к ним подойти, и не менее важно, как с ними расставаться. Иногда ценно не столько решение проблемы, сколько подход к ней. Впрочем, смотри, я тебя не уговариваю.
— Парфеныч, этот разговор для меня, естественно, важен. Ты, так это, походя решил для меня очень много. Дай же мне собраться с мыслями. Ты что, считаешь, что я каждый день получаю такие предложения?
— Ладно, соображай, — говорит он демократично и понимающе улыбается. — Да, совершенно свежий анекдот…
Он рассказывает анекдот, который мы в третьем классе рассказывали на ухо, я его направление разговора поддерживаю. Атмосфера вроде становится непринужденной, как обычно. Да не совсем. Если я правильно понимаю, наши отношения вступили в фазу борьбы интуиции.
— Ладно, включай свое чудовище, — весело шумит Григорьев, имея в виду мою цветомузыку. — Это монстральное создание, — повторяет он для Марины, — пытается тремя лампочками передать Баха и Гершвина. Фантастика.
— Зато в духе времени, — говорю я спокойно, — когда упрощается сложное и усложняется простое.
Марина улыбается и продолжает просматривать новые книги Анатоля. Григорьев лезет в холодильник. Стол у нас сегодня сервирован по-домашнему: скромно, вкусно и существенно. Картошка с мясом, грибы и салат — Маринкина заслуга. Наш вклад чисто гастрономический и традиционный: консервы и колбаса. Я включаю негромко музыку и приглушаю свет. На экране цветомузыки появился разноцветный ансамбль красок. Андрей сидит на своей кровати и с благоговением крутит в руках какую-то бумагу, очевидно это планкарта новой пещеры, в которой он еще не побывал.
Марина нашла что-то интересное для себя и с головой ушла в книгу. Подружка Григорьева не обладает классической и правильной красотой, тем не менее чисто русской миловидности ей не занимать. Если к этому добавить, что у нее симпатичная фигурка, присущая ей родничковая свежесть, открытое и, как я уже говорил, милое лицо, неплохой вкус, то можно даже сказать, что она обворожительна. Во всяком случае с Анатолием, имеющим внешность и энергию лидера оппозиции, они представляют незаурядную заметную пару.
Григорьев заканчивает священнодействовать на нашей импровизированной кухне и усаживает Марину в самый уютный уголок за столом. Сегодня он у нас хозяйничает на рауте, так как праздник его: зарегистрировано его очередное изобретение.
— Господа! Вам что, особое приглашение нужно? — азартно вопрошает нас Григорьев.
— Нет, — говорим мы с Андреем одновременно и молниеносно оказываемся за столом. Марина смеется.
Наконец, Марина поздравляет Григорьева, следует символический поцелуй, и мы приступаем к трапезе.
— Феерия! — говорит Анатоль подружке, окидывая стол взглядом и подчеркивая решающее участие женской руки в окружающем нас великолепии. Мы с Андреем тоже налегаем на картошку и с полным ртом киваем головами в знак согласия. Так что нас формально в неблагодарности не обвинишь. Девушка довольно улыбается.
Все идет своим чередом, нам тепло и весело. Я иногда встаю и меняю музыку. Цветное сопровождение приятно ласкает глаз.
— Андрюша, а что за карту ты смотрел? — спрашивает Марина. — Это связано с пещерами?
— Да, — говорит Денисов, вытирая руки о салфетку. — Вы просто не понимаете. Пещеры, колодцы — это всегда тайна, а без тайны жить неинтересно. Такую красоту ведь не встретишь нигде: все цвета сепии кальцитовых образований, все цвета радуги ледяных пещер… Впрочем, это надо видеть.
Если разговор касается его хобби, Андрей начинает выражаться очень образно.
— Уж лучше со скалы один раз орлом слететь, чем в темноте валиться в преисподнюю, — замечает Анатоль.
— Совершенно верно, — продолжает Андрей вдохновенно. — Спелеология сложнее альпинизма и требует большого мужества… В пещере перед тобой открывается вся история нашего шарика. А как светятся заряженные светом породы, когда выключишь фонарь! Мир призраков… Сталактиты, сталагмиты, риск, жестокие шкуродеры, те же отрицательные углы, лед прозрачный, как утренний воздух…
— А зачем вы вообще туда спускаетесь? — спрашивает Марина. Она девушка своя, тоже хочет докопаться до всего.
— Жертвуем большой красоте свои маленькие инстинкты, — блестяще и терпеливо поясняет Андрей. — Зато какое чувство, когда выходишь на поверхность…
— Вот здесь я тебя понимаю, — опять вставляет Григорьев.
— …Смотришь на все другими глазами. Простая березка становится тем, чем она есть на самом деле, а не только перспективным поленом. А представляете пещеру, в которой никто не бывал? Ты первый! Возможность новых открытий в геологии, палеонтологии.
— Зря ты, Андрей, на нас силы тратишь, — говорю я. — У нас у всех клаустрофобия, болезнь замкнутого пространства в прямом и переносном смысле. Мы рвемся на простор, стараемся застраховаться от всего, а ты предлагаешь подвесить всю нашу вселенную к сомнительному полиспасту.
— Я вас с Григорьевым и не приглашаю, — говорит мне Денисов, — а вот Марине я бы советовал.
— Ну что ты, Андрюша, для этого требуется столько сил, а мне иногда в автобусе заплакать хочется, когда зажмут со всех сторон, — совершенно обоснованно сомневается в своих возможностях девушка. — Да и не женское это занятие.
