Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду
— Что ты хотел? Выкладывай, — говорит он мрачно. Только что кончилось совещание, и я, кажется, не вовремя вылез со своим делом.
— Мне нужно пятьдесят метров кабеля для проводки в подвале.
— Ты что, смеешься? Где я тебе возьму? Да и не время сейчас этим заниматься, каждая минута на счету. Вы мне цех остановите с такой работой. — Он поморщился.
— Вы меня не поняли, Алексей Петрович, — говорю я внятно, чтобы дать ему сосредоточиться. — Кабель мне нужен, так сказать, для дома, для семьи. Я и пришел посоветоваться, где бы его попросить.
Начальство любит, когда с ним советуются не приспособленные к жизни товарищи. Мой Тимохин тоже всего лишь человек, поэтому сразу смягчается.
— Надо, значит надо, — устало говорит он, что-то соображая.
Затем берет трубку: «Коля? Здорово. Алексей… Как «ничего»? Ничего… Слушай, тут от меня человек придет, ты его выслушай… Да… Да нет… Очень надо, понял?.. Ну все, пока…
— Иди, — говорит мне Тимохин. — Я звонил начальнику участка электриков Мартынову. Знаешь, где он сидит?
— Знаю.
— Скажешь, что тебе нужно. До обеда управишься?
— Может, потом? Срочная работа вроде.
— Ничего, ничего, — по-отечески хлопает меня по плечу Тимохин. — Справимся. Надо, значит надо.
— Спасибо, Петрович. Я постараюсь побыстрее.
Полчаса добираюсь до электриков.
— Если просить что пришел, то зря. У нас ничего лишнего нет, — весело встречает меня в дверях Мартынов. Я подсаживаюсь к столу.
— Николай Ильич, нам вот кабель нужно, — говорю я неуверенно. — Проводка в подвале сгорела, сырость.
— Ну, дорогой, — он откидывается в кресле и расслабляется облегченно. — У меня все бытовки в третьем цехе в темноте стоят, кабеля нет. Это же дефицит… Вот что, — он оживляется, — зайди в следующем квартале, кабель мы заказывали, должен поступить. Так и передай Петровичу. Ясно? В следующем квартале. Привет.
Он протягивает руку, уже уткнувшись в бумаги, я жму и оглядываюсь беспомощно на машинистку. Та тоже смотрит на меня и нехорошо улыбается. Ее короткий, густо накрученный волос, невыгодно подчеркивает крупные черты ее лица. «Чтоб ты совсем полысела, ведьма», — ругаюсь я про себя и не спеша иду к дверям. Если мне совсем недавно было все равно, достану я кабель или нет, то теперь вот такая концовка моего вояжа меня несколько удручала.
— Слушай, — вдруг останавливает меня Мартынов, оторвавшись от бумаг, — а зачем вам кабель для проводки? По-моему, вы за другую работу зарплату получаете?
— Понимаете, кабель нужен не для работы, а мне лично.
— А сколько?
— Метров пятьдесят.
— Ну, ты артист, — смеется Мартынов, — что же ты мне сразу не сказал? Садись.
Я опять сажусь к столу и мельком бросаю взгляд на машинистку. Та с серьезным видом правит свои бумаги. Все встало на свои места. Я уже не смешон, потому, что я вроде как деловой человек. У меня же вместо маленького огорчения появляются чувства, похожие на надежду. Но я опять думаю, что в принципе это неважно, достану кабель или нет.
Мартынов берет трубку: «Вадя, это опять я. Тут понимаешь какое дело… Да нет, товарищ к тебе придет, помочь надо… Что?.. Ладно, ладно, сделаю… Давно обещал?.. Теперь сделаю… Ну все, привет».
— Это мастер монтажников Родин, — он тычет пальцем в телефон, затем объясняет, где его искать. — Кстати, вы спирт получили?
— Да, вроде.
— Это хорошо. Теперь с Тимохиным я договорюсь. Привет. — Он потирает руки.
Монтажники обитают в вызывающем жалость вагончике, который, однако, внутри оказывается отлично обставленным и по-деловому обжитым. Стены оклеены обоями, которых почти не видать из-за огромного количества плакатов, графиков, шкафчиков, календарей. Я жду в тепле и чистоте, пока Родин переругивается со всеми абонентами, которых он знает. Во мне начинает расти нетерпение.
— Что случилось? — наконец, обращается он ко мне. Я объясняю, добавляя сразу, что кабель нужен для «дела».
— Это понятно, — говорит он и, вздыхая, берется за телефон: «Леня? Здорово… У тебя машина на ходу?.. Как, опять ремонт?.. Да что ты за шофер такой, черт тебя возьми…»
— Понимаешь, за кабелем на склад ехать надо, — объясняет мне Родин, бросив трубку. — До склада километров десять, а этот балбес опять машину запорол. Ремонтируется он по полгода, так что ты извини, брат, — он досадливо морщится, встает, засовывает руки в карманы и начинает прохаживаться у окна. Мне уже становится жалко убитого времени и сил.
— А много тебе? — спрашивает Родин.
— Метров пятьдесят, если получится.. — Во мне опять заворочалась надежда. Во всяком случае, отступать мне уже некуда.
— У тебя знакомые электронщики есть? — спрашивает вдруг Родин.
— Да, у меня приятель в АСУ работает.
— Микросхемы кое-какие нужны, — озабоченно объясняет мне Родин. «Ну и нахал, — думаю я. — Мало ему Мартынов, что ли, обещал?
— У меня самого есть микросхемы, — говорю я с радостью. — Я, когда радиолюбительством занимался, приобрел в магазине.
— Так то свои…
— Какая вам разница?
— Ну, ладно, — флегматично соглашается он. — Тогда пошли.
Он одевается, и мы, к моему удивлению, идем в заводоуправление в кабинет заместителя главного энергетика.
— Ага, — констатирует замглавного, — сам пришел. — Он жмет Родину руку, плотоядно разглядывая его с ног до головы. Меня он не замечает. — Ты что же, уважаемый, делаешь? Ты когда обещал монтаж закончить?
— В марте.
— А сейчас?
— Александр Герасимович, отложим пока этот разговор. Я к вам по другому делу. Мне нужно пятьдесят метров кабелька для проводки. Лично мне, — еще раз подчеркивает Родин.
— Это не проблема, давай вот с чем разберемся, — говорит замглавного, и они начинают тягучий разговор о взаимных обязательствах, условиях, обещаниях, уступках и т. д. Их дела настолько завязаны и сложны, что понять, о чем конкретно идет речь, я не могу. Мне становится тоскливо. Наконец, к моему удивлению, Родин на что-то соглашается, и видно, что это ему далось нелегко. Замглавного пишет записку и отдает мастеру. Тот прощается, и мы выходим. Родин взмок.
— На, — говорит он, отдавая мне записку. — Иди на заводской склад. Мой телефон ты знаешь. Счастливо.
Я благодарю его и иду на склад, где получаю злополучный кабель. Вдруг меня осеняет.
— А как же я через проходную пойду? — спрашиваю я кладовщика тоскливо.
— А я откуда знаю? — говорит тот вяло, глядя на меня утомленно.
Меня уже настолько раскачали, что я готов просто вышвырнуть этот кабель, но останавливаюсь и иду в курилку, чтобы успокоиться. Только сейчас я глянул на все это другими глазами, проклиная себя и Григорьева с его поручением.
— Закурить не найдется? — вдруг слышу я. Передо мной останавливается товарищ в фуфайке. Я угощаю его сигаретой.
— Дорогие! — говорит он и смотрит на меня с уважением. Я мычу в ответ, что, мол, ничего, сам иногда стреляю.
— Ты чего завял? — спрашивает он, глядя на мой понурый вид.
Я объясняю.
— Тьфу, — сплевывает он, — нашел проблему. Штоф будет?
Я поднимаю глаза. Я потрясен. Мне казалось, что я прыгаю по кочкам на болоте, а оказывается я еду по отлично накатанной дороге.
— Будет, — говорю я. — А как же вы…
— Это не твоя забота, — говорит он, берет мой кабель и бросает его на кучу мусора в машину, стоящую рядом.
— После смены зайдешь в недостроенную будку за заводом, знаешь где? — спрашивает он по-деловому. — В правом углу будет лежать. Меня найдешь… — он дает телефон.
К обеду подхожу на свое рабочее место.
— Ну как, все в порядке? — спрашивает меня Тимохин.
— В порядке, — говорю я. Однако еще долго не могу сосредоточиться на деле.
Вечером вхожу в свою комнату и бросаю у порога плод моей сегодняшней авантюры. Я весь вывозился, по спине между лопаток струйкой течет пот. Григорьев встает с кровати и откладывает в сторону книгу под названием «Инквизиция». Он читает очень много, интересы его весьма обширны. Они простираются от сказок до Библии, включая весь ассортимент интересов промежуточного возраста между детством и старостью. Я не уверен, что у него в этом деле есть какая-нибудь система, однако знания его, как ни странно, упорядочены и небрежных суждений о чем-либо в своем присутствии он не терпит. Сейчас он смотрит на меня уставшими глазами, он как-то осунулся, резче стала обозначаться его сутулость, но в его постоянной собранности сомневаться не приходится.
— Попрошу в дальнейшем освободить меня от подобных поручений, — спокойно говорю я, раздеваясь. Я, что называется, перегорел. Раньше все это я бы выразил иначе.
Григорьев закуривает и молчит.
— Ладно, — говорит он наконец, — и на том спасибо.
Я размышляю о том, что старался в общем-то не для себя, никаких корыстных интересов в своей деятельности я не усматриваю. Можно даже говорить о рациональном перераспределении ценностей, о шефстве производства над средним образованием и т. д. Однако дело представляется «добрым» с большим натягом.
