Владимир Заманский - Записки старого киевлянина
Все время звонили откуда-то сверху: какова явка? Мы врали, что большая. Но наступал вечер, следовало отчитаться за поголовное голосование, а тех, кто не пришел, оставалось еще много. И тут я стал свидетелем, а, стало быть, и участником фальсификации. Председатель комиссии бросил в урну пачку бюллетеней, а девочки, сидевшие над списками избирателей, проставили против фамилий не явившихся отметки «да» - проголосовал.
Приближался час закрытия участка, как вдруг явился какой-то подвыпивший избиратель и пожелал проголосовать. Ему, конечно, дали один из немногих оставленных на всякий случай бюллетеней, но избиратель заглянул в списки, увидел, что он уже проголосовал и возмутился. Его успокоили: мол, вышла ошибочка, виновные будут примерно наказаны, иди спать. А наверх пошел рапорт о том, что выборы прошли успешно, проголосовали 99,5 процента избирателей. Нам сделали замечание, что это маловато, следовало лучше работать с людьми, мы пообещали учесть на будущее.
В будущем, то есть, на следующих выборах, всё, разумеется, повторилось. Кто грозился не голосовать, увидел себя в той доле процента, не принявших участие в выборах. А Центризбирком торжественно подтвердил, что граждане, единодушно проголосовав за нерушимый блок коммунистов и беспартийных, поддержали политику ленинского Центрального Комитета, выраженную, в частности, в исторических решениях последнего Пленума ЦК.
Я вник в информацию о результатах всесоюзных выборов и увидел, что единодушие было не до конца полным. Если не ошибаюсь, 37 тысяч советских граждан проголосовали «против». В масштабах страны это, действительно составляло долю процента, но все же, несмотря на фальсификации, несмотря на единственного кандидата в бюллетене, 37 тысяч протестующих - это же армия!
КАК МЫ РАСШИРЯЛИ АССОРТИМЕНТ
Я пообещал читателям «Газеты…» рассказать о странной организации, в которой прослужил лет пять. Организация называлась Дом ассортимента Госплана УССР. Наверно, об этой конторе не стоило бы и вспоминать, но уж очень она характерна для того времени. Подобные учреждения создавались под конкретных людей. Кого-то надо было трудоустроить, но не лишь бы куда, а на директорскую должность. Наверху подумали: что бы такое организовать? Думали, думали и, наконец, придумали.
Слово «дом» в данном случае было преувеличением. Он занимал несколько комнат на первом этаже здания на углу улицы Димитрова и Большой Васильковской, тогда Красноармейской. Персонал конторы работал над расширением и улучшением ассортимента легкой промышленности, но каким образом можно было этот ассортимент расширить и улучшить, не знал никто. Иначе, наверно, улучшил бы и расширил.
После длительной подготовки, командировок, которые стоили дорого, и обмена письмами, который ничего не стоил, проводились так называемые художественные советы - то по фарфоро-фаянсовым изделиям, то по трикотажу, то еще какие-то. Поскольку я был принят на работу в качестве переводчика, то меня считали культурным и советовались со мною, как получше составить тот или иной документ.
- Скажите, Володя, - обратился ко мне пожилой специалист. - Я тут подготовил телеграмму, как по-вашему, хорош текст?
Текст был таким: «Просим представить на худсовет парфюмерную тару с содержимым».
Эти слова глубоко оскорбили мое эстетическое чувство. Что за «тара с содержимым», когда речь идет о шекспировских «ароматах Аравии»? Может, вместо тары сказать флаконы? И вместо какого-то содержимого написать по-человечески - духи? Оказалось, однако, что тара это не только флакон, но и бутылка, и баночка. А содержимое - так уж тем более разное: духи, одеколоны, лосьоны, кремы.
Так я понял, что канцелярский язык, так называемый канцелярит, столь же велик и могуч, как и русский. Только у Пушкина и Чехова получалось складно, а у канцелярской братии - хоть и нескладно, зато прочно и тоже на века. Кстати: в те поры канцелярия украинского не знала совершенно.
На художественные советы приглашались большие специалисты. Однажды, глядя на фарфоровую статуэтку зайчика, они сказали, что художник изобразил его неправильно. В жизни зайцы не такие, нарушен принцип социалистического реализма. Пригласили зоотехника, он осмотрел представленный на худсовет образец и объяснил художникам, как надо изображать зайцев. Попадись на такой худсовет картина Перова «Охотники на привале», пригласили бы для вынесения решения сотрудника общества охотников и рыболовов. Интересно, кого бы они пригласили на утверждение знаменитой картины Гойя «Казнь защитников Мадрида»?
Как-то на рассмотрение худсовета вынесли стекольные изделия - графины, рюмки, блюда. Среди ваз одна обратила на себя внимание - хрустальная, с яркими желтыми наплывами. Взглянув на них, некая старая художница как бы мимоходом небрежно бросила: «Нарывы». И красивую вазу немедленно забраковали.
Привезли как-то на худсовет меховые изделия, в том числе и элегантно пошитые овечьи тулупы. Через несколько лет точно такие же, но качеством похуже, стали привозить из-за границы. Назывались они дубленками. Те, что привезли на показ и пошили вручную и тоже на показ, были и теплее, и красивее. Помню, я все спрашивал у заводских, почему такие тулупы не идут в массовый пошив, с руками бы оторвали. В ответ несли ахинею насчет того, что нет средств на новые линии пошива, еще чего-то нет. У нас умели шить джинсы, но партия считала их идеологически враждебными. Могли шить красивую обувь, но заводы поставляли некачественную кожу…
Нашей легкой промышленности до уровня парижских домов высокой моды было, как до неба, хотя модельеры у нас были талантливые. Помню, главный художник киевского дома моделей рассказывала, как их пригласили на какую-то международную выставку, а тканей не было. Была одна, но белого цвета. Художники придумали: создадим коллекцию свадебных платьев. И имели оглушительный успех.
Зато работа у сотрудников Дома ассортимента была не пыльная, и если мы на что и жаловались, то, пожалуй, на маленькую зарплату. Половина рабочего времени шла на треп и рассматривание заграничных модных журналов, которые я неизвестно для кого и непонятно зачем переводил.
В Дом ассортимента часто наведывался отставной майор госбезопасности Евгений Иванович. Он давно был на пенсии, но как коммуниста его «прикрепили» к парторганизации Дома. Старик оказался замечательным рассказчиком. Вот уж от кого я наслышался историй о Колыме и Магадане, о поездах с осужденными, которых Евгений Иванович сопровождал из европейской части СССР в дальневосточную. Но это тема для отдельного рассказа.
У ХОЗЯИНА ЛУЧШЕ!
К партийной организации конторы, где я работал до 70-го года, был «прикреплен» пенсионер Евгений Иванович, старый чекист, майор, много лет прослуживший в системе Гулага. Старичок регулярно ходил к нам платить партийные взносы, сидеть на партийных собраниях и просто потрепаться с людьми.
Карьера Евгения Ивановича проходила на островах архипелага Гулаг. Чекист рассказывал, как сопровождал туда эшелоны с заключенными. Труднее всего было возить женщин. Женщины сидели в отдельных лагерях, поэтому эшелоны зеков составлялись по половому признаку. Один женский эшелон, уверял майор, стоил нескольких мужских. А в лагерях горе было тому мужчине, который попадался в руки зечек. Его насиловали.
«Разве такое возможно?» - наивно спросил я. «Они такие приемчики знали, что все было возможно», - ответил Евгений Иванович, не входя в подробности. Он щадил мою интеллигентность.
Старик рассказывал о жизни Гулага охотно, но строго дозировано. О таких вещах, как, например, расстрелы, он умалчивал. Это тему «органы» оставили Солженицыну. Но и без того картина получалась яркая. Взять, к примеру, такой пикантный момент, как отправление охраной естественных надобностей летом, когда тундра гудит тучами гнуса. Чтобы не допустить кровососов к своим филейным частям, охранник ставил рядом с собою нескольких зеков, и они, размахивая ветками, отгоняли гнуса от уважаемого зада гражданина начальника.
Среди заключенных были интереснейшие люди. Например, главный диетолог Советской армии, генерал. На воле он проверял блюда, подаваемые на стол товарища Сталина - вождь боялся отравы. Какие-то блюда генерал браковал по причине недосола, пересола или несовершенства. Отвергнутые яства с жадностью пожирала охрана и обслуга.
Однажды, рассказывал Евгений Иванович, главный диетолог вместе с вождем присутствовал, если не ошибаюсь, в театре имени Вахтангова на премьере спектакля по пьесе Вишневского «Незабываемый 1919-й». Сталину понравилось, как его изобразили на сцене, но одно замечание он все же сделал.
- Вы допустили ошибку, - сказал вождь и учитель помертвевшему от ужаса режиссеру. Снова-таки, если Евгений Иванович не напутал, это был народный артист СССР Рубен Симонов. Иосиф Виссарионович насладился бледным видом великого режиссера и пояснил: - Я в 19-м году носил не шинель, а кожанку.
