Владимир Заманский - Записки старого киевлянина
Вернувшись в Киев, я много рассказывал о виденном. Девушки спрашивали, как были одеты иностранцы. Странно были одеты. На одном американце я видел рубашку в такую большую клетку, что на всю грудь приходилось полклетки. Девушки ахнули. А брюки у иностранцев узкие, трубочки. Юноши ахнули.
С 1947 года фестивали молодежи (демократической) и студентов (тоже надо думать, демократических) проходили под лозунгом «За мир и дружбу». Потом лозунг дополнили: «За солидарность, мир и дружбу». Что это изменило в движении демократической молодежи и студентов, не знаю. Но, видимо, и такой лозунг не вполне отражал цели и задачи, стоявшие перед нею. Что значит, «за солидарность»? За какую именно солидарность? Солидарность разная бывает. И лозунг еще более уточнили: «За антиимпериалистическую солидарность, мир и дружбу». Может, его еще долго бы уточняли и дополняли, но Всемирная федерация демократической молодежи и студентов куда-то подевалась, фестивали проводить стало накладно, и даже гимн демократической молодежи (муз. А.Новикова, сл. Л.Ошанина) петь перестали. Только изредка вспоминается: «Песню дружбы запевает молодежь, молодежь, молодежь…»
Хорошо быть молодым, тем более, демократическим.
ПОКОЛЕНИЕ, КОТОРОЕ СТИРАЛО КУЛЬКИ
Как-то моя дочь, мать моих внуков сказала: «Папа, не забывай, мы - поколение, которое стирало пластиковые кульки». В Европе эти пакеты считались одноразовыми. У нас их не выбрасывали, а стирали. Мы потели в «болоньевых» плащах, это был крик моды, но они не пропускали ни воду, ни воздух. Минувший век перевалил за вторую половину, мы страшно гордились своими космическими ракетами, но наши девушки носили прозрачные блузки из модной синтетики, не зная, что во всем мире так одеваются проститутки.
Мое поколение помнит времена, когда высокосознательные граждане рассматривали газеты с портретами Сталина на просвет. И если на лик вождя накладывалось какое-нибудь чуждое изображение, так, что получался крест или, не дай Бог, свастика, немедленно «сигнализировали» в «органы». Об этом, кстати, писал уже в эпоху хрущевской оттепели зять Никиты Сергеевича, главный редактор «Комсомольской правды» и «Известий» Алексей Аджубей.
Вступая в пионеры, мы с гордостью надевали красный галстук. Но, выходя из школы, совали его в портфель. Став взрослыми, мы в глубине души были преданы идеям марксизма-ленинизма, хотя головой понимали, что в этой премудрости что-то не то и что-то не так. В институтах мы изучали историю КПСС, основы марксизма-ленинизма, диалектический материализм, конспектировали труды классиков марксизма. Но чем глубже изучали эти предметы - за счет главных дисциплин, ради которых, собственно, и пришли в вуз, - тем больше в наши головы лезли крамольные мысли. Выходило, например, что, цитируя Ленина, можно оправдать что угодно - от сталинского террора до брежневского застоя. А кто забирался поглубже, открывал, что Бухарин, которого знали только по проклятиям в его адрес, оказывается, был не так уж глуп, когда призывал крестьян: «Обогащайтесь!»
Еще был жив Сталин, когда мой сосед Сережка рассказал, как надо расшифровывать СССР: Сталин (далее шел непечатный глагол)…сырою рыбой. И прочитав по складам лозунг «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Сережка повторил слова своего деда: «Спасибі батьку Сталіну! От тепер ми, діточки, маргарину наїмося». А от матери я услышал анекдот: «Товарищ Сталин, почему вы всегда в сапогах?» - «Потому что мой путь слишком грязен».
Однажды году в 46-м к отцу приехал в гости его генерал Ковалев со своим родным братом - старшиной. Прощаясь, генерал погладил меня по голове и сказал совсем не генеральские слова: «Учись, Володя, хорошенько. Сам знаешь, в нашей стране честным людям пробиваться трудно». Видно брат Ковалева был слишком уж честным - не дослужился и до маленьких звездочек на погонах.
Даже в эпоху всеобщего доносительства и пресмыкательства перед вождем и учителем люди знали цену своим вождям и учителям. А уж в эпоху Хрущева и Брежнева, когда о них ходили анекдоты, один другого хлеще, каждый из нас мог отнести к себе слова Пушкина: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство».
Мы верно служили партии, хотя не очень понимали, что такое партия. То ли это пятнадцать миллионов членов КПСС, послушных своему ЦК, то ли ЦК, помыкающий пятнадцатью миллионами членов КПСС и двумястами миллионами беспартийных. Но мы хотели гордиться перед иностранцами. Сердцем мы были коммунистами, ленинцами, понимавшими, однако, что Ленин наломал немало дров, а коммунизм - недостижимая фантазия. Однако стоило нам встретиться с иностранцами, которые «разделяли с нами это чувство», как мы становились агитаторами и пропагандистами. Иностранцы все понимали и делали вид, что нам верят.
Да и мы верили тому, что говорили. Что в СССР нет государственного антисемитизма. Что наша демократия по существу демократичнее других. Что мы бедны не потому, что у нас нелепая экономика, а потому, что была война. Одна француженка деликатно сказала мне, что в ее стране война тоже стерла с лица земли несколько городов. Я еще более деликатно ответил, что нам, увы, повезло меньше: у нас разрушений больше. Сказал и задумался: почему же мы позволили Гитлеру дойти до Волги и почему Франция ушла от нас так далеко вперед?
Спустя четверть века после войны я съездил в группе туристов в социалистическую ГДР. В магазине дама из нашей группы украла лифчик. Ее поймали, руководитель группы, фронтовик, надел все свои боевые награды и пошел выручать соотечественницу. Ее отпустили. Вечером мы с ним гуляли по Берлину и сокрушались: как же так получилось, что побежденная, дотла разрушенная Германия живет лучше и богаче нас, победителей?
Вернувшись домой, коллега рассказал в своей газете, как успешно немцы перенимают наш опыт строительства социализма. Я к тому времени проработал на телевидении 12 лет, но выступить с таким рассказом не смог. Меня в эфир не выпускали.
КАК Я ФАЛЬСИФИЦИРОВАЛ ВЫБОРЫ
В 60-х годах мне дважды приходилось принимать участие в фальсификации всенародных выборов. Один раз народ всенародно избирал народных судей, второй раз - депутатов Верховного Совета, то ли СССР, то ли УССР. Оба раза народ в лице директора и парторга конторы, где я служил, поручил мне быть секретарем избирательной комиссии.
Я тогда работал переводчиком в странной организации - доме ассортимента Госплана УССР. Как-нибудь расскажу о нем подробнее. Моя должность существовала для того, чтобы в отделе было семь человек. Иначе отдел не мог считаться отделом, и его начальника пришлось бы уволить, что было абсолютно недопустимо - контора существовала для того, чтобы куда-то пристроить чьих-то жен, родственников и друзей. В стране победившего социализма безработицы не было. Были дармоеды, но они не считались.
Итак, меня, как лицо, занятое чепухой, можно было командировать в избирательную комиссию, куда я и направился с удовольствием. Все таки какое ни какое, а дело.
Выборы в социалистическом государстве готовились не так, как сейчас. Сейчас пар идет в предвыборный гудок - в агитацию. Тогда агитация шла для видимости. Кандидатов назначенных свыше, нельзя было не избрать, в бюллетенях значилось одно-единственное имя. Но списки избирателей готовились очень тщательно. Сначала по квартирам прошли так называемые агитаторы, такие же дармоеды, как и я. Они составляли списки жильцов, и машинистка, специально мне выделенная, печатала эти списки. Эта машинистка оказалась интеллигентнейшей старушкой, явно из каких-то выпускниц Института благородных девиц. В списках избирателей изредка попадались странные и забытые фамилии - то Шереметьевы, то Гинтовт-Дзеволтовские. «Ну что вы хотите, - вздыхала старушка, хотя я ничего не хотел. - Уничтожены целые классы». Она тоже была обломком великого кораблекрушения.
Когда списки были готовы, агитаторы снова пошли по квартирам, напоминая избирателям, что надо сходить и проверить, правильно ли они значатся в списках. Ошибки тут же исправлялись.
Выборы предоставляли одну из немногих возможностей протеста. «Я не буду голосовать, пока мне не починят крышу! - кричали отдельные несознательные избиратели. - Сколько можно! В доме грибок!»
Не пойти на выборы было боязно, но голосовать «против» - страшно. Если ты согласен с политикой партии, ты опускаешь бюллетень в урну и идешь домой с чувством выполненного долга. Но если ты прячешься в кабину, значит что-то тут нечисто. Кандидат-то один. Значит, ты его вычеркиваешь. Ты открываешь свое вражеское нутро.
В день выборов агитаторы снова ходили по квартирам и просили поскорее проголосовать, «иначе я не смогу пойти домой!» В избирательном участке на больших таблицах с номерами избирателей вычеркивались проголосовавшие, и избирательная комиссия стремилась, чтобы вычеркнутых было побольше. Голосовать вместо родных и близких, соседей и знакомых не возбранялось.
