Маргарита Сосницкая - Четки фортуны
Ирен схватилась руками за лицо и, запрокидывая голову назад, захохотала. Громко, отрывисто, мефистофельски.
Крестов недоуменно развел руками.
Ирен опустила голову на грудь, смех стал беззвучным, ее начало трясти.
Крестов побежал за водой.
Ирен упала на колени, новая вспышка смеха начала переходить в кашель, она задыхалась и стала синей.
Крестов вернулся и бестолково бегал вокруг нее со стаканом воды, пока не додумался набрать номер «скорой помощи».
«Скорая» примчалась, когда Ирен уже хрипела. Ей немедленно сделали укол, и она заснула. Дыхание ее выровнялось, свет лица стал нормальным.
«Скорая» уехала.
Ирен проспала часа два, проснулась, резко села под прямым углом и сказала:
– Ты что же, думаешь, я смогу жить с тобой, потеряв свою собаку? Ты же виноват, что моего Круса больше нет.
– Но, Ирен, тебе сейчас нужнее человек, чем собака, – возразил Крестов.
– Собака любит человека ради человека. А человек? Он гребет под себя. Он не способен любить ради своего предмета любви. Ему обязательно надо брать, владеть. Не хочу даже слышать. Не думай, что я смогу жить с тобой после того, как ты был собакой.
– Четвероногий друг, двуногий друг – какая тебе разница?
– Разница, разница! – закрыла Ирен уши.
– Ну, хорошо, – не протестовал Крестов. – Я ошибся. Действительно, жить с бывшей собакой – это что-то неприличное. – Он взял пальто. – Но дай мне один шанс, только один шанс.
Накидывая пальто на ходу, он вышел на улицу. Впервые за столько месяцев, даже, кажется, лет или по крайней мере за два года он сбился со счету. Ведь он был собакой, а собаки времени не замечают. Приятно все-таки снова стать человеком. Пройти по улице, заглядывая в витрины, постоять на светофоре, купить газету, зайти в магазин.
Магазин, в который зашел Крестов, назывался «Лучший друг». В нем продавались животные: почти бескостные персидские котята, подпрыгивавшие в клетке, как пушистые мячики; Крестов постоял около них; сонные кролики, белые мышата и даже огромные гуси. Но Крестов прошел мимо всех и остановился возле клеток со щенками. Самые разные, манерные, похожие на дамочек, и крепкие – сущие волчата – возились в опилках, наседали друг на друга, рычали и грызли что придется: прутья клетки, фиктивную кость, загривок собрата.
Крестов выбрал одного, мягкого, коричневого, с доброй медвежьей рожей, посадил его за пазуху и вернулся домой. Поставил щенка на пол, тот подбежал к Ирен и ткнулся ей мордой в щиколотку. Она наклонилась, взяла его на руки, и он мягким, горячим язычком лизнул ее между пальцев.
– Какая прелесть! – умилилась Ирен.
Крестов стал жить в своем кабинете на правах мажордома.
Ребенок подрос. Крестова он называл папой, Ирен – мамой. Собаку они выгуливали по очереди. Она была незаменимым товарищем детских игр.
Ирен часто смотрела, как уютно возились на полу или диване Крестов, ребенок и собака. Что ей стоило расслабиться и сесть между ними? Или пуститься ползать с малышом на спине, чтобы Крестов догонял?
Ирен нехотя сделала шаг, чтобы присоединиться к ним, но ее внимание привлек глухой стук в дверь. «Показалось», – решила она. Но стук повторился настойчивее, и она пошла открывать.
На пороге на четырех лапах стоял не кто иной, как пропавший без вести Мечник, держа в зубах плюшевого мишку и потряхивая им из стороны в сторону. Мечник издал ни на что не похожий звук и пробежал мимо Ирен в комнату. Увидев на ковре веселую компанию – Крестова, собаку, ребенка, рыкнув, кинулся в ее гущу, швырнул малышу игрушку и залился лаем. Ирен, расхохотавшись, последовала его примеру.
Сюжет на троих
ПрологВ издательский дом «Черная лебедь» приехала переводчица, чьими трудами во Франции вышла книга, тираж быстро разошелся, и имело смысл обсудить условия второго издания. Успех книги решительно признавался заслугой переводчицы, вдохнувшей в нее новую, впрочем, единственную жизнь; она с опытностью хирурга по пластическим операциям срезала с русского текста всякое лишнее сало и преподнесла пресыщенному французскому потребителю. В России книга отклика не возымела, а вот Францию, нашу милую западную родину, мелкую буржуазную Францию, привела в умиление.
Все в издательском доме представляли переводчицу пожилой солидной дамой, голос ее по телефону звучал низким контральто, а она оказалась молодой прелестной женщиной, очень даже со вкусом одетой, с лицом, обрамленным мягкой темно-каштановой волной волос, которую продолжало колье вокруг шеи, и с улыбкой… да, главною была улыбка. Она озаряла лицо теплым светом и растворяла в себе всякую тревогу, напряжение или задумчивость, если те закрадывались вдруг в складку между бровей или в уголки ладных губ.
Кроме улыбки, особого внимания заслуживали руки, но это уже отдельный театр – о нем позднее. Имя переводчицы как нельзя более точно соответствовало облику – Артэми.
После официальной части неизбежно настал черед части неофициальной, в дальней комнате директора с настоящей дубовой мебелью, ковром, кухней и хрустально-фарфоровой посудой. На эту часть попали немногие званые, а через какое-то время, ставшее поздним, тут остались только избранные, трое избранных, не считая почетной гостьи. В их числе был Автор, креатура переводчицы, Директор издательства, рвавшийся в креатуры, и Старик-стихотворец на полуролях денщика и человека, уже и не мечтавший попасть в круг этих креатур. Автор пришел в литературу из армии, Директор, напротив, из литературы пришел в издательское дело, а Старик всю жизнь ходил вокруг да около ее кулуаров. Все трое состязались в любезностях и комплиментах даме, они ей были откровенно приятны, и она смеялась вкрадчивым бархатным смехом, каким смеются для мужа. В бокалы из хрустального графина подливалось красное вино, за окном темнело, и город превращался в ожерелье огней на черном атласе ночи, Директор не велел включать электричества, а зажег на столе свечи. Колье на шее переводчицы замерцало таинственными мирами, и все присутствующие невольно ощутили себя попутчиками на борту космического корабля, затерявшегося среди неведомых туманностей. Артэми засмеялась тише, будто каждому на ухо:
– Бабушка в детстве называла меня Артемом.
– Правда, – заметил Директор, – я все думаю, какое странное имя.
– А Николай или Галина не странные? – провокационно улыбнулась Артэми.
– Что ж тут странного: Колян или Галчонок!
– А тоже греческие, как мое. Так вот, бабушка наряжала меня в гимнастерку, погоны, вешала на грудь Георгиевский крест, заказывала на мою ногу сапоги и возила на потешные казачьи парады в Ментон. Знаете, на Лазурном Берегу? Представительницей легиона Бочкаревой, более известного как женский батальон, или черная сотня.
– Если черная сотня, наша сводня, то пьем за нее сегодня! – не преминул блеснуть талантами Стихотворец; впрочем, это была его манера речи даже на кухне.
– Тихо ты! – зашикали на него товарищи.
– Да, – благодарно улыбнулась им Артэми, – этому можно посвятить первые главы мемуаров. Что и делают ныне последние могикане первой эмиграции, разные титулованные старушки. Мою бабушку, правда, сразу отсеяли из батальона, но это не мешало ей вспоминать о нем, как о-о-о… самом главном событии молодости. Ах, не будем на это время терять. – Она сделала небрежный жест холеными руками, где каждый ноготок был выточен, словно на статуе Кановы, а на каждом пальце сверкали вершины ювелирного искусства. – Я хочу предложить вам викторину.
Автор, Директор и Старик замерли, будто их вывели на кромку крыши высотного дома.
– По образцу пари, – удовлетворенно кивнула Артэми, – между Шелли, Мэри – женой Шелли, и-и-и, кажется, Байроном. Но это не важно. Важно, что это пари прибавило в ларец литературы такую жемчужину, как «Франкенштейн». Итак, наше пари заключается в том, что я предлагаю вам завязку. Вы, каждый из вас… вы ведь люди пишущие, рыцари пера и Мельпомены, не так ли? – опять красиво взлетели ее легкие руки.
– Есть такой грешок, – крякнул Директор.
– На службе Мельпомены без увольнительных и перемены, – отрапортовал Старик.
Автор молча махнул рукой; что ему было говорить? Он чуял: настал его звездный час, и втихомолку переводил французский вариант своей книги на русский, издание обещало сполна возместить полный лишений литературный труд его жизни. Он промычал что-то невнятное, и степень собачьей преданности в его глазах, которые он не сводил с переводчицы, удвоилась.
– Вы допишете эту историю, – продолжила Артэми своеобразный сеанс гипноза, – каждый свою версию. Я улетаю, – она красиво посчитала по пальцам, – через раз, два… неделю. И отдадите мне на суд накануне вылета. Объем вещи свободный. Но никаких романов в стихах.
– Беллетристика, – уточнил Директор.
– То есть изящная словесность. А я решу, кому из вас отдать яблоко первенства. – Артэми рассыпалась искусительным смехом. – На сей раз в роли Париса выступит женщина. Вы же доверяете моему вкусу?
