Маргарита Сосницкая - Четки фортуны
Крестов сел по-турецки и стал обрывать у рубашки бретельки.
– Мне, конечно, надо научиться собачьим повадкам.
– Он сошел с ума, – наконец обрел дар речи пораженный Мечник и закрыл альбом. – С таким же успехом ты мог бы объявить себя не сенбернаром, а Наполеоном.
– Наполеоном себя всякий норовит объявить. А я решил стать больше, чем человеком, чем мужем или чем каким-то там любовником, – я решил стать собакой. Человек в конечном счете ничем не отличается от собаки, ему тоже нужна капелька любви. Он может карабкаться на Гималаи, форсировать Днепр, заправлять сигаретной империей, но в конце концов придет туда, где его чмокнут в щеку и спросят: «Устал, дорогой?» Вот я и решил начать с конца, с достигнутой цели, с того, чтоб меня чмокнули или хоть почесали за ухом.
Он, достаточно проворно маневрируя на четвереньках, выбежал из комнаты, вернулся с папкой в зубах и положил перед Мечником на софу.
– Вот, как полагается, от нотариуса, акт о том, что я передаю тебе управление моей конторой.
Мечник отшатнулся от папки, как от холеры:
– Да ни за что!
Крестов жалобно заскулил:
– Не может же собака вести дела, да и как я с людьми буду разговаривать, гав? К тому же восемьдесят процентов дохода я оставляю тебе, гав-гав. Впервые в истории собака оставляет состояние человеку – до сих пор было наоборот.
И он радостно взвизгнул.
Мечник решительно встал с софы:
– Я не согласен. – Потом посмотрел на Ирен, которая так и стояла остолбеневшей у двери. – Ведь так?
– Н-не знаю, что и подумать…
– Ах так? – снова сел по-турецки муж. – Перехожу на ультиматум. До сих пор я был в высшей степени либерален, и все, что мы имеем, вытекало из этого. Теперь, если мои собачьи условия не будут приняты, я ухожу. Подаю на развод, Ирен, как виновную сторону, лишаю…
– Ляг! – скомандовала Ирен.
Он кинулся перед ней на четыре лапы и не завилял хвостом только потому, что хвоста не было.
Ирен подняла с пола синие бретельки, связала их и надела на шею Крестова. Он взвизгнул и радостно лизнул ей руку.
На следующее утро Ирен проснулась от того, что кто-то ломился в дверь спальни. Она не поняла, в чем дело, но пошла открыть. Это был Крестов, бодавший дверь лбом.
– Ты что? Чего тебе надо? Иди отсюда.
Крестов завыл жалобно и обиженно. Он заметался между спальней и коридором и всякий раз, возвращаясь, терся о ноги Ирен и преданно смотрел ей в глаза.
– Что ему нужно? – разбудила она Мечника.
Он закинул руку за голову и с минуту следил за Крестовым.
– Выгулять.
– Что-о?
– Собачку нужно выгулять, – пожал плечами Мечник. – Ты же сама хотела собачку. Ты, кстати, решила, какой она породы и как ее звать?
– Да какая мне разница, какой она породы! – оборонялась она от настойчивых скачков Крестова.
– Выпусти его в сад, – посоветовал Мечник.
– А я и забыла про сад, – обрадованно воскликнула Ирен и выдворила туда Крестова. Она вернулась досыпать, и Мечник принял ее под свое крыло.
Собаку решили назвать Крусом. Перевели на мертвый язык фамилию Крестова, и вышел Крус. По комплекции и пластике ему подходила порода спаниелей. Он действительно все больше и больше стал походить на животное: не на собаку, не на кота или обезьяну, а чуть-чуть на всех вместе взятых. От кота у него была способность подолгу спать, от собаки – преданность и понимание с полуслова, от обезьяны – то, что оставалось в нем человеческого.
Ирен сшила шкуру – комбинезон из мягкой коричневой шерсти с красивым каштановым отливом, и Круса стало приятно гладить.
Появление шкуры повлияло на Круса чудодейственно. Он как бы заново родился, прыгал, играл; когда хозяйка возвращалась, норовил, рыча и повизгивая, лизнуть ее в лицо, заглядывая в глаза чистым невинным взглядом. Ирен заключила, что у собак и младенцев взгляд, если не одинаковый, то очень похожий: беззлобный. Она трепала Круса по щеке, покупала ему лучшие куски вырезки и лично варила. Пес визжал от радости, вертел спиной и брал куски только из рук хозяйки.
Ирен втайне радовалась, что ее отношения с Крестовым вошли в такое неожиданно свежее, новое русло.
– Н-н-да, не знаю, что и думать, – говорил Мечник, глядя на все это. – Талант, да и только. Кто бы мог подумать, что в Крестове пропадает такой талант.
Ирен отвечала ему счастливой улыбкой.
Мечник стал дольше и чаще пропадать в конторе. Кроме прежней работы, ему надо было вести и дела Крестова. Ирен долгими вечерами оставалась с Крусом, дремавшим на ковре, что-то рассеянно читала, включала и выключала телевизор, дневника не вела. Приходил Мечник и, почти не задерживаясь с ней, не съедая даже ужина, ложился спать. Один. «Потому что, – говорил он, – чтобы выспаться, надо спать одному». Это, однако, не помешало большому в жизни Ирен событию. Она должна была стать матерью.
Крус с этого момента стал внимательнее и приносил в зубах тапочки.
Мечник обрадовался и посмурнел.
– Как же мы его запишем? Не Крестовым же. Ребенок-то мой.
– Твой? – подняла брови Ирен.
Мечник ехидно усмехнулся:
– Или, может, того красавца-брюнета, мужа сотрудницы?..
Ирен выкатила глаза в недоумении.
Мечник отвернулся.
– Ладно, не будем. Но все-таки, не хочешь же ты сказать, что ты с этой псиной…
Ирен пожала плечами.
Мечник махнул рукой:
– Прекрати, пожалуйста. Ребенок мой. А по закону отец он, раз он твой муж, а я ни при чем. Чтобы ребенку дать мое имя, то есть настоящее его, ребенка, имя, ты должна развестись.
– Но как? – кукольно хлопала ресницами Ирен. – Посмотри на него. Развестись можно с человеком, но не с животным.
Крус втянул шею и на согнутых лапах заполз под стол.
– Поговори с ним.
Он внимательно, преданно выслушивал и приносил тапочки. Или ложился на коврик у ног.
Мечник стал раздражительным, часто кричал до того, что у него на шее натягивалась кожа. Ирен пугалась за свой живот и пугливо, заботливо обнимала его.
– Тогда заяви, что он пропал, умер, – настаивал Мечник. – Будь ты вдовой, все было бы просто и благовидно.
– Да как же я…
– А так. Все равно с тех пор, как в нем проснулся дар собаки, его никто не видел.
– Но он ведь живой.
– Собак и на живодерню сдают.
– Что ты такое говоришь? Он для себя собака, а для нас и для живодеров он-то человек.
– Не знаю, не понимаю! – бесился Мечник. – Чертовщина какая-то! Мужа у тебя нет. Есть собака. С собакой нельзя развестись. На тебе нельзя жениться. А в результате мой ребенок не может носить моего, своего имени.
– Но разве, в конце концов, это так важно? Имя? Главное, человек.
– Важно!! – заорал Мечник так, что Ирен схватилась за живот и ушла в спальню.
– Имя – это все! – кричал ей вдогонку Мечник. – Это семья, это судьба, наследство, хорошее или дурное! Имя – это все!
– Господи, да в чем же я виновата? – заплакала она. – Как будто я это все одна устроила. Что он так кричит? Я ведь все та же Ирен…
К ней подошел пес и потерся о колени, Ирен погладила его по спине и сладко зевнула.
Мечник включил на всю футбольный матч по телевизору и начал шумно болеть.
– Господи, кто бы мог подумать, – накрыла Ирен голову подушкой.
Так, после стычек, которые стали ежедневными, и которые, в сущности, были по одной и той же причине, Ирен скрывалась в своей спальне, к ней приходил пес и сочувственно садился рядом. Она больше не понимала, почему Мечник на нее кричит, и еще меньше, почему она это слушает.
Ребенок, наконец, родился. Немного преждевременно; все из-за этих мечниковских криков, когда казалось, что он сейчас кинется и начнет душить.
Родился ребенок, и Ирен записала его на свою, то есть Крестова, фамилию. Мечник взбесился, собрал вещи и выехал, не сказав куда.
Ирен повздыхала недельку, тоже собрала вещи, взяла ребенка, собаку и вернулась в свой, то есть Крестова, дом.
Первые дня три она никуда не выходила, а проветривала комнаты, сушила на балконе подушки, повсюду наводила чистоту и порядок. Эти занятия, отвлекавшие от мрачных мыслей, то и дело прерывались криками и кормлением ребенка.
Крус бегал по пятам, поднося в зубах все без разбору: тряпку, подгузник, полотенце. Ирен советовалась с ним, как с человеком, и сокрушалась: все понимает, а сказать не может.
На третий или четвертый день она тщательно оделась, не позабыв шляпки с вуалеткой и перчаток, и ушла в банк разведать финансовую обстановку.
А когда она вернулась, вошла в зал, сняла перчатки и зажгла свет, в кресле сидел свежевыбритый, подстригшийся, в белой рубахе с галстуком и в костюме ее муж Крестов и качал коляску. Он улыбнулся и встал:
– Дорогая, я решился на это, чтобы здесь не появился… ну, скажем, какой-нибудь муж бывшей моей сотрудницы. Я поздравляю тебя, дорогая, с началом новой жизни.
Ирен схватилась руками за лицо и, запрокидывая голову назад, захохотала. Громко, отрывисто, мефистофельски.
